Святослав Спасский - Мы для нас
— Какой еще вопрос? — нахмурился зав.
— Если переводим часы на час позже, — сказал зам, — значит, на час позже и приходим на работу. Какие же могут быть опоздания?
Зав улыбнулся:
— Наоборот: часы на час позже — значит, время на час раньше. Ясно?
— Нет, — задумался зам, — ведь часы определяют время. Выходит, если на часах — девять, то по времени — еще восемь, так, что ли?
— По-старому восемь. А по-новому девять.
— Я и говорю. Выходит, по-новому — на час позже.
— Погодите, как же? Вы встаете в семь, а завтра это уже не семь, а восемь. Получается, что вы проспали. И надо вставать не в семь, а в шесть.
— Как в шесть?
— Да. По-летнему. А по-зимнему это будет семь.
— Ну, — попытался понять зам. — А как же служба точного времени? В Пулкове, где-то глубоко под землей, чтоб помех не было, есть самые точные часы. Они на долю секунды не имеют права соврать. На долю! А мы — бах! — и на целый час их поправляем. Так же нельзя, наверное. Тогда что же получается? Захотели — на час переставили время, захотели — на двадцать лет. В принципе ведь это то же самое?
— То, да не то, — попытался возразить зав.
— То! В принципе — то! непреклонно сказал зам. — Вот давайте переставим время назад на двадцать лет. Тогда я кончу школу и подам на медицинский. Я всегда мечтал хирургом быть, да вот не вышло. Женился рано. А если по второму разу прокрутить — я жениться погожу. Сначала — институт.
— Кончайте мистику! — воскликнул зав. — Дважды жить никому не дозволено. Летний час мы прибавляем условно, как бы взаймы. Первого апреля взяли, первого октября отдали. Проведем аналогию: завтра я у вас взаймы возьму сто рублей, а в октябре отдам. Вот каждый и останется при своем.
— До октября не могу, — вздохнул зам. — Мне за дачу платить. До получки — пожалуйста.
— Да не надо мне! — крикнул зав. — Аналогия же. Мы же о времени рассуждаем.
— Ах, да, конечно, — спохватился зам и задумался. Потом жалобно сказал:
— Воля ваша, конечно, вы начальник. Вы мне можете приказать и всему коллективу тоже. Но ведь солнцу-то вы приказать не можете вставать на час раньше. Солнце вас не послушается.
— И не замахиваюсь я на солнце! Я же только стрелочки на часах передвигаю. Просто летом раньше рассветает, и для экономии электричества все договорились вставать на час раньше. И соответственно раньше ложиться.
— Но ведь летом и темнеет позже, — сказал зам. — И придется при солнце ложиться.
— А вам жалко? — спросил зав. — А чего ее ждать, темноту? В темноте нехорошее творится. Хулиганство, дорожные происшествия, излишняя любовь.
— Так тогда, может, проще сделать так, чтобы и летом и зимой одинаково было? — предложил зам. — Очень уж сейчас неудобно: бывает, в июне сидишь-сидишь, а все не смеркается. Пересидишь свое, а утром рано— на службу. Да еще вы час отнимаете. Когда же спать-то?
— Как же вы уравняете лето с зимой?
— Да по вашему же принципу: летом отобрать несколько светлых часов как бы взаймы. А зимой отдать, чтобы так на так вышло.
— Но солнцу-то не прикажешь!
— Солнце не трогать. А издать приказ, чтобы зимние полчаса считать за час. А летом — наоборот.
— Ну! — с изумлением сказал зав. — Ну и ну!
— Летние сутки считать по восемнадцать часов, — продолжал зам, — а зимние...
— Стоп! — отчаянно крикнул зав. — Я просьбу отменяю: вы сотрудникам ничего не объясняйте, я им сам скажу.
— Хорошо, — согласился зам. — А мне-то как завтра приходить, в восемь или в девять?
— В восемь, пожалуй, — неуверенно сказал зав. — Или нет, в девять, но по переведенным часам. Или нет, лучше завтра не приходите вообще. Да! Вы ведь, помнится, в отпуск хотели? Вот и отлично, идите-ка в отпуск с завтрашнего числа. Пишите заявление.
— Спасибо, — сказал зам. — А после отпуска во сколько приходить?
Шкафы встроенные, три штуки
Смирнов позвонил, и дверь стремительно распахнулась, как будто за ним следили в замочную скважину. Он увидел чистенькую, сдобную старушку. От нее веяло положительностью. Таких старушек неутомимо разыскивают режиссеры детских фильмов на роли добрых бабушек.
— Извините, — сказал Смирнов. — Здравствуйте. Извините.
— Ах, да вы весь мокрый! — воскликнула бабуся. — Проходите, проходите.
Смирнов неловко прошел в коридор.
— В том-то и дело, — пробормотал он. — И откуда только этот ливень взялся?
Мечта режиссеров захлопотала, заворковала, засеменила вокруг гостя.
— Пиджак снимайте, я его сейчас в ванную, на батарею. Пока мы с вами тары-бары, он и подсохнет. Туфли тоже снимайте, вот шлепанцы. Так и простудиться недолго.
— Ну, — подтвердил Смирнов. — Я ведь только что отгрипповал. У вас таблетки не найдется?
Он снял дымящийся пиджак и поежился.
— Ерунда! — сказала бабуся. — Вам согреться надо. Я сейчас чаю с медом.
— На такое не рассчитывал. — благодарно сказал Смирнов.
Бабуся укатилась на кухню и через минуту бодро возвестила:
— Милости прошу сюда!
Смирнов прошлепал к ней. Чай уже был налит в толстую солдатскую кружку. В розетке, благоухая, белел мед.
— Пейте, — лучилась бабуся. — Кстати, кухню посмотрите. Хороша, а? Восемь метров. Ну, — семь девяносто, неважно. Зато квадратная, удобно.
— Благодать. Ожил, — громоздко встав, поклонился Смирнов.
Сдобная старушка покатилась из кухни. Смирнов шлепал следом. Старушка сунулась в ванную.
— Ну-ка, как ваш пиджак? Ничего, сохнет. Трубы горячие. У нас что-что, а топят славно, никогда такого не бывало, чтобы холодно. А как вам ванная? Хороша? Просторная, главное. Тут и стиральная машина помещается, и бак с бельем. Что вы, это такой плюс! Вы пиджак не трогайте, пусть еще посохнет, идемте, я вам комнаты покажу. Комнатки тоже прелесть. Светлые, изолированные. Шкафы встроенные, три штуки. Ну? Как вам? А эта?
— Да, — похвалил Смирнов.
— Бонбоньерка, а не квартира! — по-старинному похвалилась бабуся. — А антресоль заметили?
— Антресоль богатая, — подтвердил Смирнов, задрав голову. — Тонн пять водоизмещением.
— Я и говорю — Ноев ковчег! — с удовольствием захихикала бабуся.
— Вот только первый этаж у вас, — пожалел Смирнов.
— И что это все первых этажей боятся? — рассердилась она. — В мое-то время все на первых этажах жили, других не было. И ничего. А сейчас согласны в преисподней поселиться, лишь бы не на первом.
— Ну, так ведь лоджий нет.
— А зато у нас паркет. У вас паркет?
— Нет, — сказал Смирнов. — Линолеум. Я на восьмом этаже живу.
— А лифт, бывает, портится?
— Бывает, портится.
— Вот вам и этажность! Вот вам и альпинизм! А меня лифты не волнуют, хоть пропади они пропадом. А зато под окном — глядите, палисадничек. Это сейчас рано, а заходите в августе, посмотрите, что делается. Садовая ромашка, георгины, золотые шары. Сама насадила. Ну-ка, такое на лоджии вырастите! А вид! — увлеченно продолжала она. — Вид-то какой из окна. Вязы, старые вязы. Тургенев! А тишина! Никаких вам жилмассивов, никаких автостоянок. А племянница моя — у ней вид на сортировочную горку. Всю ночь вагоны хряпают друг об друга да по радио диспетчера дурным голосом орут.
— Ну, у меня вид тоже славный, — сказал Смирнов. — На море.
— Как на море? — спросила бабуся. — Какое такое море?
— Японское море, — объяснил Смирнов. — Залив Петра Великого, бухта Тихая.
— Это где же?
— Это во Владивостоке, — сказал Смирнов. — У нас там очень тоже неплохо. А цветов! Вы в октябре приезжайте, у вас тут непогода, слякоть, а у нас — самая красота!
— Вы что, не москвич?
— Да нет же, говорю — из Владивостока. В командировке я.
— А что же вы насчет обмена?
— Что я насчет обмена?
— Мозги-то мне забиваете с обменом, коли не москвич?
— Каким обменом? Я ни слова ни о каком обмене не говорил. Моряк я, чего мне в Москве делать-то?
— Так вы не по обмену? Вы не квартиру смотреть пришли?
— Ну нет же, — сказал Смирнов. — Я тут к универмагу подъехал, жена кой-чего заказала поискать. А у них перерыв. А тут ливень. А я только что прогрипповал. Куда деваться? Забежал в ваш подъезд. В общем, обогреться хотел... Если что не так, вы извините... И спасибо за чай, за мед. Мед замечательный.
— Так это не вы мне утром звонили, что придете квартиру смотреть?
— Да не звонил я никому, — сказал Смирнов, переобуваясь.
— Тьфу, — сказала бабуся. — А я тут распинаюсь. Антресоль, паркет, тьфу! Забирайте ваш пиджак.
Надменные стенные часы торжественно пробили три.
— Спасибо, — сказал Смирнов. — Вот и перерыв в магазине кончился, пойду. И дождь вроде перестал.
Под шарами
Макасеев уверенно шагнул под приземистые средневековые своды рынка. Миновав помидорные, огуречные, редечные ряды, направился к прилавку с зеленью.
Грудастые матроны прилежно вязали ажурные букетики петрушки, киндзы, укропа. Оглядев их неодобрительно, Макасеев подошел к худощавой и смуглой деве, спрятанной на две трети в пеструю табасаранскую шаль. Он взял пучок укропа и стал его долго и внимательно разглядывать. Потом понюхал и печально спросил:
