Дитрих Киттнер - Когда-то был человеком
Молодая дама не подозревала даже, что я напишу об этой истории, в которой она будет играть главную роль.
Но тогда нам с Кристель было совершенно не смешно. Не чувствуя никакой жалости, скорее пылая гневом, мы открыли глаза нашей собеседнице, попавшей в ловушку, на ее позор. Убитой она, во всяком случае, не выглядела. Возмущенная новым доказательством коварства марксистов, она покинула зал, громко хлопнув дверью.
Остается надеяться, что нашей даме из буржуазного общества, критикующей Маркса, в дальнейшем путеводной звездой будет служить изречение одного философа: «Я знаю, что я ничего не знаю». Но это уже не Маркс.
Принять эту историю к сведению не мешало бы и двум студенткам из Гёттингена, изучающим право. Они в 1985 году единодушно утверждали перед собравшейся в одном артистическом погребке публикой, что Карл Маркс «родился в ГДР». Поскольку они стояли на своем, как скала, и разуверить их не было никакой возможности, я иногда думаю, что в известном смысле они, возможно, и были правы…
Я должен в ближайшее время засесть за изучение «Капитала». До сих пор я опирался на другие, не такие крупные произведения и на посвященную Марксу популярную литературу. Мне хватало этого. Запросы мои были скромны. Но я никогда не доходил до дерзости утверждать, что Маркс сегодня несовременен.
КАК Я ОДНАЖДЫ ПРОЯВИЛ ЗАБОТУ О СБАЛАНСИРОВАННОЙ СОЦИАЛЬНОЙ СПРАВЕДЛИВОСТИ
В 1965 году дела у нас, если говорить о финансовой стороне, шли, несмотря на наши сценические успехи, из рук вон плохо. Выплачивать зарплату пятерым членам нашего ансамбля, арендовать театральное помещение, оплачивать счета за электричество, прокат машины, необходимой нам в наших разъездах во время гастролей… К этому нужно прибавить расходы на рекламу и не в последнюю очередь 25 процентов налога. Наскрести деньги на все это было нелегко. Некоторые кабаретисты в ФРГ позаботились в те годы заручиться покровительством и поддержкой какого-нибудь мецената из промышленников. Нам же не приходилось рассчитывать на такую заботу: к несчастью, не нашлось ни одного богатого человека, пожелавшего финансировать наши антикапиталистические шутки. Таким образом, мы иногда просто не знали, где нам добыть денег для уплаты за квартиру, не говоря уже о том, чтобы выпить привычную кружку пива после спектакля.
В Ганновере мы каждый вечер давали представления в «Нойес хаус» – погребке с крестовыми сводами, который слегка приспособили для своих целей, соорудив примитивный помост, укрепив пару взятых напрокат прожекторов и слегка задрапировав все черной материей. Стало совсем неплохо. Особый уют придавали свечи на столах в нашем маленьком, всего на 80 мест зальчике.
Однажды у кассы появился господин в однотонном костюме, который обычно предпочитают представители высших деловых кругов. Настоящие драгоценности, ухоженность и неброская элегантность его спутницы позволяли сделать вывод, что недостатка в деньгах эти люди не испытывают.
«Два лучших места», – сказал господин. Наша сотрудница, сидевшая за кассой, ответила, не погрешив против истины: «У нас бывают билеты за 11, 8, 6 и 5 марок. Но все распродано. Остались только два места по 5 марок. Их я могу вам дать, места неплохие».
«Ну что ж, ничего не поделаешь, – сказал Ухоженный. – Придется прийти в другой раз».
Я наблюдал за происходящим, стоя на манер импрессарио у кассы. Боже праведный, нам нужен каждый пфенниг. Эти два места необходимо продать. К тому же они действительно были неплохими. В этом крошечном погребке вообще не было плохих мест. Отовсюду можно было хорошо видеть и слышать. А те два стула, о которых шла речь, хотя и стояли в последнем ряду, но зато на возвышении, как бы в первом ярусе. На мой взгляд, они, хоть и дешевые, были лучшими местами и давали возможность не только наблюдать за всем происходящим на сцене, но и одновременно воспринимать всю атмосферу погребка.
Я быстро вмешался в разговор и начал объяснять: «Откровенно говоря, это лучшие места, я туда часто сажаю моих друзей». Но господин, по-видимому, привыкший все мерить на деньги, тупо твердил: «Итак, у вас есть билеты по 11 марок? Другие места меня не интересуют».
«Ах, да, – сказал я (мне внезапно пришла в голову мысль), – за 11 у нас в самом деле ничего не осталось. Но, правда, есть еще…» (Я колебался.) Оймел смотрела на меня с удивлением. У нас действительно, за исключением двух мест, о которых уже говорилось, все было распродано. «У нас есть еще ложа для особо почетных гостей».
Коллега за кассой заламывала руки: Киттнер сошел с ума. Ведь не было никакой ложи! Но наш высокопоставленный посетитель явно заинтересовался: «Что это такое, ложа для особо почетных гостей?» «Ну, знаете, – я сам испугался своей наглости, – ее мы вообще резервируем для почетных гостей, но если это вам так важно… Билеты стоят, правда… 25 марок…» Я еще раз глубоко вздохнул, чтобы подбодрить себя, и добавил: «Каждый!»
Оймел демонстративно захлопнула нашу кассовую книгу. Этих мест в действительности не было! А 25 марок по тем временам были для нас тромадной суммой. Но не для господина в сером.
«Ну, вот все и выяснилось. Что же вы сразу не сказали? Эти билеты я беру».
Я успокаивающе подмигнул растерянной Оймел, написал от руки на обычных квитанциях, которые служили нам тогда входными билетами, «Ложа для особо почетных гостей» и цену – 25,00 и обратился вновь к свежеиспеченному «почетному» гостю»: «Теперь, пожалуйста, потерпите минутку, мы эти места всегда подготавливаем особо». Кроме слова «всегда», все соответствовало действительности.
Затем я полетел в соседний ресторан, одолжил там два обыкновенных высоких табурета из бара и установил их слева от сцены, в нише, где стоял рояль.
«У тебя, Райнольд, будут соседи», – крикнул я удивленному пианисту. Скатерочка, пепельница, два бокала для шампанского – и глянец в ложе для особо почетных гостей был наведен. Ничего другого, разумеется, сделать было нельзя. Честно говоря, это были самые плохие места во всем зале: у табуретов не было спинок, рояль с такого расстояния звучал слишком громко, и сцену можно было видеть только под углом. Но нашей паре, разбирающейся в ценах, все понравилось. Гордые, как короли, они позволили проводить себя на места и были весь вечер очень довольны. Даже тогда, и особенно тогда, когда мы в отдельных сценах, говоря о нуворишах в ФРГ, явно намекали на них и когда аудитория, хорошо все понимавшая, радостно смеялась. Но на ужин мы благодаря дополнительным поступлениям заработали. Даже управляющий рестораном был доволен, так как наши «особо почетные» заказали шампанское – первый случай за все время существования ансамбля.
А «ложу для особо почетных гостей» мы сохранили и предлагали за 25 марок только тем (даже если были и другие места), для кого имели значение символы общественного положения.
Если же эти места были единственными оставшимися, мы снижали цену до 4 марок за табурет и сажали к роялю еще двух студентов. Иначе им бы пришлось отказать, а этого нам очень не хотелось. Таким образом, мы никого не грабили, но никого не принуждали и экономить, если денег у кого-то имелось достаточно и к тому же была потребность продемонстрировать свое социальное положение. Мы сами создали себе меценатов, правда, «мини-мини» и без их ведома, но тем не менее. И что еще важно: мы все могли теперь после представления чаще выпить пива.
КАК Я СЛУЧАЙНО ОБНАРУЖИЛ, ЧТО У НАС ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ
Как-то один молодой человек по окончании представления сказал мне: «В известном смысле эти террористы правы. Их действия для ФРГ по крайней мере хоть небольшая, но встряска. Нужно попытаться вызвать правительство на применение откровенно фашистских методов и таким образом дискредитировать его. Как только оно сбросит маску, народ сразу увидит, где правда, и покончит с угнетением».
«А как ты представляешь себе «откровенно фашистские методы»? – спросил я молодого, не старше 23 лет, парня. – Прямо так – лагеря, пытки, убийства?»
«Разумеется, как же иначе народ поймет, что это преступление?» «Революционер» был крайне удивлен, когда я вслед за этим не очень вежливо, но твердо попросил его покинуть помещение. Я почувствовал, правда, что моим долгом было объяснить ему, почему его первого и единственного за все семь лет существования ТАБ, не вдаваясь в дискуссию, выставили из театра. «Ты хочешь, чтобы и меня засадили в лагерь». Я надеюсь, что он все понял, и с этого момента начался процесс его политического образования.
Однако то, что этот парень мне так наивно растолковывал, было не только его личным мнением. Это была суть опасного псевдоучения «теории фашизма», распространенного в кругах леваков. Его сторонники напоминают мне самоубийцу, который открывает газовый кран, однако в последний момент поспешно зажигает еще и спичку и взрывает весь дом со всеми его обитателями. Кроме того, опыт немецкой и не только немецкой истории дает более чем достаточные основания сомневаться в том, что население ФРГ действительно поднимается против прокладывающего себе дорогу нового фашизма и на этот раз сумеет покончить собственными силами с этим преступным явлением в его наиболее отвратительной форме. Правда, шок, перенесенный в 1945 году, вызвал к жизни в будущей ФРГ стремление к осуществлению действительно демократического государственного устройства. Можно было говорить о стремлении к разрешению противоречий в социалистическом духе, однако вскоре бразды правления вновь захватили представители старых сил, и развитие пошло в противоположном направлении.
