Алексей Смирнов - ПРАВОЕ ПОЛУШАРИЕ
– Сдавайте, - пригласил Фалуев, непроизвольно переходя на "вы". Зеленое сукно чем-то располагало к изысканности.
Лебединов механически разбросал карты, выдернул козырь: пиковую девятку.
– Вини винями, - напомнил он, но по тону было видно, что ему все равно и он занят какими-то посторонними мыслями.
– В подкидного, Лебединов, - поморщился второй игрок. - Переводного я не люблю. Уважите?
– Извольте, - тот, как бы ни был погружен в свое, сокровенное, не мог не удивиться этому слову, которого раньше не то что не употреблял, но даже не вспоминал.
– Шестерка, - Фалуев сбросил семерку бубен и откинулся на спинку стула. В комнате было смертельно тихо.
Лебединов отбился; оба взяли по карте. Прошелестело: "на кон, на кон" - двое ненастоящих, которых прежде никто не видел, толкали милиционера к столу. Фалуев махнул рукой:
– Убрать. На стол его, что ли? Может быть, он еще и спляшет?
Лейтенанта втянули обратно.
Лебединов безропотно принял семь карт и держал образовавшийся веер не без грубого изящества.
– Туз, - объявил Фалуев, хотя все и так видели, что туз.
Козырная восьмерка впилась в червонное сердце черными паучьими ножками.
– Бито - браво, Лебединов! - тот достал папиросу и запрокинулся вновь, ожидая лакейского огня; спичка так и не появилась, и Фалуев закурил самостоятельно. Дым разлегся рыхлым пластом.
– Дайте ему вальта, - прошептал кто-то над ухом. Лебединов послушно выбросил вальта, потом еще одного, и еще, и противник принял. Колода истончалась; лейтенант уже не вполне стоял, но сидел на корточках, смятый и стиснутый со всех сторон; некоторые без стеснения взбирались прямо на него, чтобы лучше видеть. Правые полушария игроков были заняты картами, что не шло на пользу материализации: привидения продолжали прибывать, и многие ничего не весили, висели ничком над столом, над ленивыми дымными облаками, и заглядывали в карты.
Последовал быстрый размен-обмен, десятки с девятками хлестко бились друг о дружку. Лебединов забрал себе козырную девятку и бросил бубновую даму.
– Король, - сказал Фалуев.
Лебединов задумался, затем вдруг впервые за всю игру улыбнулся и положил даму пик. Вокруг взбудораженно зашептались. Участковый, окончательно утрамбованный, зажмурился.
Фалуев тоже расплылся в зубастой улыбке.
– Ваша дама убита, - молвил он, выкладывая нового короля, о котором Лебединов успел позабыть.
Одинокая лампочка на шнуре почему-то замигала.
– Дама убита, - повторил за Фалуевым Лебединов и удивленно поднял брови. - Дама убита, дама убита.
Он выбрался из-за стола и вновь принялся метаться по комнате. О лейтенанте он позабыл, и Фалуеву стоило некоторого труда остановить партнера и переправить того на небеса. Заодно с лейтенантом Фалуев рассудил еще душ двадцать: прибирал Лебединова за плечи, наводил на очередного, поспешно валившегося на колени призрака. Выходила значительная экономия сил: уже не нужно было добиваться телесности и бить балалайкой по голове Ненастоящие, удостоившись приговора, таяли; Фалуеву доставляло удовольствие миловать их, ибо состраданию нашлось место в его уродливой жизни. Лебединов повиновался ему; было видно, что суд дается ему без труда, без малейшего напряжения, и голова занята новой мыслью.
Тут у Зейды начались схватки, и она заухала, удерживая живот. Тогда Лебединов, только что покончивший с очередной душой - а новые шли и шли, занимая освободившееся место - ударил Фалуева кулаком, сверху вниз, по темени, и Йохо выключился.
7
Он пришел в себя на полу, где сидел с широко разбросанными ногами.
Какое-то время образы двоились; затем ему стало видно, что Лебединов уже вскрыл Зейду кухонным ножом, которым был зарезан участковый. Лебединов стоял к Фалуеву спиной и осторожно тянул из черно-багровой пропасти скользкий предмет. Пуповина провисла, как собачий поводок, и Лебединов, прижав новорожденного подбородком к плечу, натянул ее и пересек со второй попытки. Младенец сморщился и пискнул, Лебединов рассматривал его, поворачивая то так, то этак, потом опять прижал к себе, на сей раз к груди ("Главное, сразу поднести ребенка к груди, - вспомнил Йохо, - но только к женской, и надо бы его помыть, присыпать чем-нибудь"); Зейда лежала неподвижно и глядела в потолок остановившимися глазами. Лебединов взмахнул ножом, и голова младенца шлепнулась на пол; аккуратно положив тельце на стул и что-то пробормотав, он для верности, хотя Зейда уже умерла, всадил ей нож в сердце.
Не разгибаясь, Лебединов повернулся к Фалуеву. Он состарился в мгновение ока, и щеки стали похожи на карманы фланелевого халата, оттянутые чем-то увесистым.
– Им будет лучше там, - сказал он хрипло и глухо. - Им будет хорошо. Смотри, вот он.
Малыш медленно проступил очертаниями на полу, в пяти шагах от Фалуева. Став ненастоящим, он изумленно булькал и двигал ручками.
– Рассуди его, - приказал Лебединов.
Йохо, испытывая тошнотворный ужас, попытался сосредоточиться, и младенец исчез.
– Ему будет страшно без меня, - строго заметил Яйтер-Лебединов, вытащил нож из тела Зейды и вонзил себе под нижнюю челюсть. Кровь ударила фонтаном; кровь оказалась к крови, ее было много, все было залито ею. Лебединов, мучительно сморщив лицо, сделал три шага и тяжело рухнул. - И нас рассуди сейчас же, - пробормотал он.
Слезы побежали по лицу Фалуева не сразу, а только при виде трансформированного Лебединова, который впорхнул необычайно легко, без малейших признаков прежней грузности. Зейда, сопровождавшая его, уселась на кровать, у себя же в ногах. Фалуев понял, что от него потребуется сильнейшая концентрация правополушарной силы, и всякое горе сейчас неуместно, да и вообще ни к чему, потому что очень скоро все поплатятся, все получат свое. Поступок товарища не удивил его, хотя и застал врасплох. Лебединов не мог допустить рождения малыша в мир, так низко обошедшийся с Яйтером, как не мог и позволить ему остаться перед Богом ли, перед дьяволом в одиночестве, без отцовской поддержки.
– Подожди, - на мертвом лице Лебединова проступило испуганное недоумение, как будто в новом, бестелесном состоянии он постигал некие истины, недоступные ему прежде. Что-то похожее творилось и с Зейдой, которая вдруг выпучила глаза.
– Не бойся ничего, - Йохо резко, с нажимом провел рукавом по лицу. - Я позабочусь обо всем. Через минуту вы будете вместе.
Лебединов протестующе выставил руку:
– Но…
Фалуев боялся, что не справится: он и так уже утомился. Ему хотелось побыстрее устроить судьбу обоих; он зажмурился, заткнул уши, чтобы ничто не отвлекало его от дела; вообразил себе Яйтера - прежнего, добродушного и глуповатого, в слоновьих кроссовках, и Зейду - но без Яйтера, а ту давнишнюю, с которой долгое время жил сам. Поэтому он их не видел и не слышал, но если бы и увидел, то без толку: оба, и Яйтер, и Зейда внезапно умиротворились и покорились, и тайна, которую они, несомненно, узнали, как только переместились в духовное пространство, была проглочена и до поры похоронена. Не будучи спрошены, они оба стояли с опущенными головами и ждали суда. Фалуев напрягся, задержал дыхание и простоял так какое-то время. Потом он комически приоткрыл один глаз и убедился, что ни Лебединова, ни Зейды больше нет. "Они направились, куда им предначертано… по лунной дорожке… рука об руку… - растроганно подумал Фалуев. - И с ними - малыш… на поводке", - добавил он вдруг, сам того не желая, и его передернуло.
Место друзей уже заняли новые кандидаты, такие же тихие и заранее согласные с приговором.
Йохо сжал кулаки:
"Я и один справлюсь. Хотя почему - один? Надо собрать наших, соорудить Коллегию. Вот так. Или трибунал. Мы разберемся со всеми, пригласим великих исторических деятелей. Главных преступников - Ульянова, Джугашвили, Курдюмова - я возьму на себя по праву первенства… но право первенства соблюдается во всем, и поэтому…".
Он присмотрелся к ненастоящим и не нашел, кого хотел. Пришлось поднатужиться, и вот ему явилась долгожданная пятерка. Все пятеро, как были взяты из жизни, предстали в каких-то робах - не то больничных, не то арестантских. Очередь почтительно расступилась, ибо все понимали, кто и зачем пожаловал; Фалуев, так и не отучившийся от милосердия, поддерживал Двоеборова, который почему-то еле передвигался; Лебединов с удрученным лицом остановился чуть в стороне от товарищей; Боков и отец Михаил вышли последними.
Однако Йохо не сразу взялся за дело. Многие возможности раскрылись перед ним, как если бы он унаследовал силу Яйтера и силу Зейды. И силу их отпрыска - не исключено, что превосходившую родительскую. Поэтому Йохо метался и пребывал в нетерпении: хотелось сделать и это, и то. Ему даже некогда было толком погоревать. Отчасти он заразился неистовством Яйтера, но разум не уступил и сделался яростным регулировщиком, размахивал полосатой дубиной, направлял волевые потоки.
