Неизвестен Автор - Салон 1-67 - Сборник любительских околоюморных текстов от Anekdot,ru
Story Teller Как в запарке, Ломая сроки, Мчится маркий, Пятная строки Магистралей, На снег и дождь Не взирая, Гремящий Dodge, Помятобокий, В салоне жарко: Разбившись в парки, Там молодежь. Галдеж --- No smoking. Балдеж --- No parking.
Как в зоопарке, Ломая строки, Мчится маркер, Красный и строгий Маг астральный, Он в снег и в дождь Выделяет, Где суть,где ложь, Памятно бойкий, Он чертит жарко, Красив как Parker, Остер как нож, Даешь!!! --- No smoking. Даешь!!! --- No parking. Т.Т. Татьяна Троицкая< [email protected]>
Шесть лет. Очень трудно возвратиться в детство, но иногда это удается, на несколько секунд поднимаются из глубины воспоминания, пряным дымом и яркой вспышкой, словно солнце, на миг убежавшее от конвоя облаков, протыкает искрящимся пылинками пальцем сумрак чердака, где ты живешь в своем пространственно-временном континууме. Эти секунды очень долгие. Словно день ребенка в деревне, наполненный чуть слышными кудахтаньем кур и голосами взрослых, ползающих по огородным грядкам. В июльском зное висит вибрирующая тишина, нарушаемая близко пролетающими мухами, ты глядишь в напластованное инверсионными следами синее небо, как в собственное будущее. Пес лежит, шевеля валиками бровей и мокрый язык танцует в миллиметрах от пыльной земли, а твои солдаты из спичек и сучков штурмуют песчаную крепость, храбро погибая в обвалах. Жизнь в ритме сердца, сердце за минуту во сто крат чаще бьется, чем у неповоротливых больших людей. Иногда застываешь, когда никто не видит и стоишь в странном оцепенении, ни о чем не думая, зная только, что можешь так простоять целую вечность - час. Иногда удается побыть собою чистым несколько секунд, впасть в детство, когда не было ни добра, ни зла, ни бога, ни дьявола, а только любовь родителей и истинная вера в их слова. Poor Child
Снег оседает мучительно медленно, Тяжко порхающий снег. Свет фонарей, ослепительно-мертвенный, Злой хирургический свет. Мрак расползается черною лужею, Несуществующий мрак. Страх расставания с жизнью ненужною, Медленно тающий страх...
Spiritus
Посвящается человеку по фамилии. Мне никогда не мешал мой мизинец. В строю пухлых пальчиков с короткими, неказистыми, но ухоженными ногтями он стоял последним: им заканчивалась на правой руке эта ласковая декада. Я коллекционировала пальцы. И теперь, когда предыдущие девять были поименованы и сосчитаны, - теперь очередь дошла до мизинца. Что будет с филателистом, когда все марки, какие только есть на свете, наконец, упокоятся в толстых альбомах своего владельца? А как будет чувствовать себя меломан, приготовивший деньги на ту кассету, которой недостает в его собрании записей - "The American Prayer"? Он знает Молитву наизусть, он повторял ее сотни раз вслед за Ним - и вот этот грибник "по осколки давно упавшей звезды", кажется, вполне доволен. И куда податься Калибану, который видит умирающую в затхлом подвале Миранду?.. Безымянный палец извел меня своими робкими, неверными движениями, я устала от его неповоротливости: он все время норовил изранить рабочую плоскость ногтя. Этот печальный и непригодный палец. Безымянник и Бездельник. Солдат-дезертир. Я и так перевела на него слишком много ацетона. За этим атавизмом человеческой руки следовал мизинец: как полноправный член декада-нской партии, он требовал внимания. Но здесь мне надоело коллекционировать пальцы. Он был моей непомещенной под стекло маркой, которой бредил филателист; он был моей звучащей в чужом окне "Американской молитвой"; он был моей агонизирующей на калибановском диване Мирандой. Этого мизинца не было в моей коллекции. Он был на моей собственной руке. Вита < [email protected]>
Я негодяй. Ты не простишь меня. Но, впрочем, это ничего не значит. Ведь знаешь ты. И также знаю я Ты Скарлетт, а я Батлер. Не иначе. Ты думаешь, я сдамся. Как глупа! Подлец по бабам никогда не плачет. Ты просто мне как шлюха дорога. Как шлюха, Скарлетт. И никак иначе. И месть эдесь совершенно ни при чем. Я усмехаюсь. И совсем не мрачен. И только в понимании твоем Ты Скарлет, а я Батлер. Не иначе.
Гена < [email protected]>
Четверг, 11 февраля 1999
Выпуск 28
Интересно, почему зимой яблоки настолько вкуснее? Железа в них меньше, что ли?... Очечки на носу поправил, втянул живот, расправил плечи и затянул песню о вселенской печали. Таким он мне и запомнился: несчастным, близоруким и высокопарным. Эх, Дима, Дима..ї Три года прошло, а песня все та жеї. Все так же тепла ищешь, но других согреть не интересуешься. Только и осталось от тебя в коробке, что зубная щетка (почему?.. уже не вспомнить), да открытка со стихом: - Невыносима легкость бытия, Так пела женщина на валуне зеленом, Сияя ликом одухотворенным... Я ей внимал, дыханье затая. Какой Колпаковский стишокї, с тоской, торжественно и об непонятном. Это даже не Лоханкин, а какая-то смесь Лоханкина с Изнуренковым: "Обратите внимание на мой ямб! Не правда ли, он пятистопен до чрезвычайности! Ах, ах, высокий класс!" Чуть было второй раз на ту же лабуду не клюнула.. Спасибо, Сережка вовремя вернулся, а не то опять бы околпаковиласьї. Сержик мой, блестящезубый!.. веселый пройдоха и пылкий воздыхатель,.. мечта каждой гимназисткиї. Весь будто выпорхнувший из Алискиного дневника времен нашей школьной дружбыї. У этого хоть хватает такта, наплевав женщине в душу, не заглядывать ей в глаза с грустью и всепрощающим пониманием. С облегчением возвращаю в коробку зубную щетку и открытку, секунду колеблюсь, разглядывая брошку.. Ну уж нет, дудки! А ла гер, ком а ла гер; своими трофеями будем гордиться; надену сегодня же, когда с Сережей Новый Год пойду встречатьї. Прощайте, Дмитрий Викторович! Пусть антресоли будут Вам пухомї.. Скоро придет Сергей, пора одеваться, вот только яблоко догрызуї. Что год грядущий нам готовит?ї Наташа
Из воспоминаний Сергея Агатова: "Вот так новость - сплошные сестры!.. Оказывается, не только Таня - моя сводная сестра. Еще и Светлана Чекрыжина - тоже какая-то моя сестра. Дважды сводная. Есть ли такой термин?.. Нет, ну кто бы мог подумать? Эх, дядя Ваня, дядя Ваня, я ведь его хорошо знал, даже после развода его с Танькиной мамой, мамой Любой, он часто заглядывал. Когда я повзрослел достаточно, чтобы пить водку, он наливал мне стакан, и, крепкий старик, как мне тогда казалось - выпивал свою одним глотком, даже не морщась. Я, конечно, не пил... Я часто находил его почетные грамоты - "Герою Соц. Труда... слесарю... И. М. Семенову...", "За перевыполнение плана... бригадиру... И.М. Семенову...", "За выдающиеся успехи... начальнику участка... И.М. Семенову", они валялись в самых неожиданных местах, порой - заложенные в какую-нибудь книжку, порой в ворохе старых, пожелтевших газет, перевязанных бечевкой, и неизвестно почему не сданных в макулатуру, одну я нашел даже внутри ламповой радиолы, кажется, она называлась "Юность", и сколько себя помню - никогда не работала, от старости. Так, предмет интерьера на тонких черных ножках. Я, лет 12, полез тогда внутрь в надежде оживить ее, но, конечно, ничего не добился... Эх, Дядя Ваня, подумать только, что я узнал это только сейчас... Пятнадцать лет, как сказала Танька, пятнадцать лет, он регулярно, по понедельникам и пятницам, с шести до одиннадцати, повязывал на рукав красную повязку с надписью "ДНД" и уходил "бороться с хулиганским элементом", как он всегда говорил... На правах сына друга семьи я часто бывал у них дома, и сам не раз видел, как мама Люба, когда он опаздывал на дежурство и не успевал поесть торопливо совала ему в руки пакет с какими-нибудь пирожками-оладушками. Он сначала отказывался, шутил, что умрет не от голода, но в конце концов брал. И лицо его помню в эти моменты - такое сурово-отрешенное, как у Уходящего На Войну. А у Мамы Любы было лицо Жены, Провожающей Мужа на Фронт... Эх, Дядя Ваня... Кто бы мог подумать, что две его жены, одна законная, другая нет, через пятнадцать лет встретятся однажды в одной очереди за колбасой, и, по извечной женской привычке, начнут обсуждать своих мужиков... и выяснят, что мужик-то один... Не было никаких дежурств, не было никаких хулиганствующих элементов. Была другая семья, где у него росла Светка... Оказывается, они развелись тогда именно из-за этого, а не из-за того, что он храпел по ночам, как мне сказала мама Люба, когда я однажды обнаглел настолько, чтобы задать такой вопрос... Эх, Дядя Ваня, задал ты мне загадку - кто ж мне теперь Светлана?.. Не разбираюсь я в этих степенях родства... Вчера, возвращаясь с работы, я долго стоял на Гусинобродской. Снег больше походил на искрящуюся пыль, вился вокруг фонарей. Автобусов не было, сколько ни всматривайся, и кто-то, прикурив, отбросил спичку под лавку, а она не потухла, разгорелась снова. Маленький такой, дрожащий оранжевый огонек среди густо-сизых зимних сумерек... Забавно, не я один в него засмотрелся - маленький пацаненок, лет трех-четырех, не по погоде укутанный, заворожился, присел, вглядываясь... Его держала за руку мама, ей, видимо, не понравилось, что он тянет ее вниз, и, не глядя, она стала дергать его, о чем-то ругаться, а он упрямо садился, показывал на огонек, оправдывался, кажется - "Мама, мама, смотри, он живой". Конечно, победила мама. Забавный пацан, спичка давно погасла, подошел наш автобус, а он, на буксире мамы, все оглядывался, все смотрел - а вдруг она снова загорится?.. Дети это специальные люди, мне кажется, пока у них нет наших больших мозгов, они гораздо ближе к истине. Кто сказал, что ковыряться в носу неприлично? Громко смеяться неприлично, неприлично смотреть на людей пристально, неприлично есть суп через край тарелки, неприлично дергать девочек за косички, а девочкам неприлично говорить мальчикам "да"... И когда-нибудь и этому мальчишке совсем вывернут руки, и убедят, что жить - вообще неприлично, и он в это поверит, и станет обычным никем... Черт, с таким-то настроением я иду на праздник, с таким-то настроением я жду под часами Наташку... Ага, вот, кажется и она, это ее татарского вида остроконечная шапочка мелькает среди бесчисленных праздничных голов... Привет, Наташа..."
