Роальд Даль - Как вам будет угодно, пастор!
И он незамедлительно стал претворять свою идею в жизнь. Мистер Боггис заказал большую пачку визитных карточек лучшего качества, где затейливой вязью было выведено:
Преподобный Сирил Уиннингтон Боггис Президент Общества охраны редкой мебели При музее Виктории и АльбертаС этого дня он станет по воскресеньям славным пожилым пастором, который досуг свой посвящает трудам праведным во имя «Общества», объезжая окрестности и составляя опись сокровищ, скрытых в глухих сельских уголках. Кто посмеет вытолкать такого человека?
Никто.
Ему бы только проникнуть в дом, а там, если удастся заприметить кое-что в самом деле стоящее, у него найдется сотня способов довести дело до конца.
К некоторому изумлению мистера Боггиса, план сработал без осечки. Его неизменно принимали с таким радушием, что поначалу он, честно говоря, приходил в смущение. Ему то и дело что-нибудь подносили: кусок запеканки, бокал портвейна, чашку чая, корзинку слив, даже усаживали со всей семьей отведать большой воскресный обед. Бывали, конечно, и трудные минуты, и досадные неудачи, не без того, но девять лет — это как-никак более четырехсот воскресений, за которые осмотрено изрядное количество домов. В общем, дело было увлекательное и выгодное.
И вот в очередное воскресенье мистер Боггис занялся одним из самых северных квадратов, в графстве Бакингемшир. Милях в десяти от Оксфорда он съехал с холма, направил машину к первому из намеченных домов — к обветшавшему особняку времен королевы Анны — и вдруг почувствовал, что день пройдет на редкость удачно.
Он поставил машину в ста ярдах от ворот и двинулся к дому пешком. Ему не хотелось, чтобы машину заметили до заключения сделки. Образ славного старикана-пастора как-то не вязался со вместительным фургоном. К тому же, пока он шел к входной двери, у него было время внимательно осмотреть дом снаружи и заготовить слова, наиболее подходящие к случаю.
Мистер Боггис бодро шагал по дорожке, маленький, толстоногий, с брюшком. Его круглое розовое лицо очень подходило для выбранной роли, а большие карие глаза навыкате простодушно, даже глуповато таращились на вас с румяной физиономии. На нем был черный костюм священника со стоячим белым воротничком, на голове мягкая черная шляпа. Под мышкой он держал старую дубовую палку, придававшую ему, как он полагал, беззаботный и беспечный вид.
Он подошел к парадной двери и позвонил. Послышались шаги, дверь отворилась, и прямо перед ним, а вернее, над ним выросла высоченная женская фигура в бриджах для верховой езды. Даже сквозь дым сигареты пробивался неистребимый дух лошадей и навоза, пропитавший ее насквозь.
— Ну? — спросила она, глядя на него с подозрением. — Что вам нужно?
Мистер Боггис приподнял шляпу, слегка поклонился и протянул ей визитную карточку; он бы ничуть не удивился, если б в ответ она приветливо заржала.
— Извините за беспокойство, — сказал он и замолчал, наблюдая за ее лицом, пока она читала.
— Ничего не понимаю, — она вернула ему карточку. — Что вам нужно-то?
Мистер Боггис пустился в объяснения насчет Общества охраны редкой мебели.
— Оно случайно не имеет отношения к социалистической партии? — спросила она, свирепо глядя на него из-под мохнатых выгоревших бровей.
Дальше все оказалось просто. Тори обоего пола, особенно любители верховой езды, всегда были легкой добычей для мистера Боггиса. В течение двух минут он превозносил до небес крайне правое крыло консерваторов, еще две минуты ушло на обличение социалистов. Он завершил обвинительную речь ссылкой на законопроект, внесенный как-то социалистами, о запрещении охоты на диких животных; а в заключение заверил свою слушательницу, что в его представления — «только не говорите епископу, милочка», — рай — это такое место, где можно каждый день, включая воскресенье, с утра до ночи охотиться со сворой неутомимых собак на лису, оленя и зайца.
Во время своей речи он не спускал с нее глаз; волшебное средство и здесь не подвело. Женщина расплылась в улыбке, обнажив огромные, пожелтевшие зубы.
— Мадам, — вскричал он, — умоляю вас, не позволяйте мне распространяться о социализме, а то меня не остановишь.
Тут она загоготала и, подняв красную ручищу, так хлопнула его по плечу, что он едва устоял на ногах.
— Входите! — рявкнула она. — Понять не могу, какого черта вам надо, но все равно входите!
К несчастью и немалому удивлению мистера Боггиса, во всем доме не нашлось ничего путного; и поскольку он никогда не тратил времени понапрасну, он вскоре извинился и откланялся. Все посещение заняло менее четверти часа — больше и не надо, говорил он себе, усаживаясь в машину, чтобы отправиться дальше.
В этом квадрате оставались только дома фермеров, и до ближайшего было полмили. То было просторное, довольно старое кирпичное здание с деревянной надстройкой; южную стену почти целиком затеняло великолепное грушевое дерево, все в цвету.
Мистер Боггис постучал в дверь. Он подождал, но на стук никто не отозвался. Он постучал еще раз, и снова напрасно; тогда он пошел вокруг дома, рассчитывая найти хозяев на заднем дворе, в коровнике. Там тоже не было ни души. Он догадался, что все ушли в церковь, и стал заглядывать в окна, надеясь высмотреть что-нибудь интересное. В столовой ничего. В библиотеке тоже. Сквозь следующее окно он заглянул в гостиную, и там, в оконной нише, под самым носом, он увидел прелестную вещицу — полукруглый карточный столик красного дерева, великолепно отделанный в стиле Хепплуайта, года примерно 1780-го.
— Ara-a-a, — произнес он вслух, прижавшись лицом к стеклу. — Молодец, Боггис.
Но это было не все. Там стоял еще и стул, всего один, но если он не ошибается, даже более искусной работы, чем столик. И тоже никак Хепплуайт? А какой красавец! Прорезная спинка украшена изящным орнаментом из веток жимолости, завитков и розеток; плетеное сиденье с необычным узором, ножки причудливо изогнуты, причем задние особым образом выгнуты наружу, а это верная примета эпохи. Изысканный стул.
— Еще до исхода дня, — тихо поклялся мистер Боггис, — я буду иметь удовольствие сидеть на этом чудесном стуле.
Если уж мистер Боггис покупал стул, он непременно на него усаживался. Это был у него любимый способ проверить покупку на прочность; необыкновенно интересно было наблюдать, как он осторожно опускается на сиденье, ожидая «прогиба» и безошибочно определяя еле заметную усадку, которую за долгие годы дали пазы и шипы.
Но не надо спешить, сказал он себе. Он приедет попозже. Впереди у него целых полдня.
Следующий дом располагался дальше, за полем, и, чтобы не ставить машину на самом виду, мистеру Боггису пришлось остановиться на главной дороге и идти оттуда ярдов шестьсот по проселку, который привел его прямиком на задний двор. Подойдя ближе, он заметил, что дом здесь куда меньше предыдущего и особых надежд не вселяет. На грязном дворе там и сям чернели сараи, некоторые совсем развалились.
В углу двора тесной кучкой стояли трое мужчин, один из них держал на сворке двух крупных черных гончих. Когда они заметили, что к ним направляется мистер Боггис в своем темном костюме с пасторским воротничком, они смолкли и оцепенело застыли, недвижно и немо наблюдая за ним с явным подозрением.
Старший был приземист, с широким лягушачьим ртом и узенькими бегающими глазками. Звали его Рамминс, ферма принадлежала ему, но мистер Боггис этого не знал.
Долговязый парень, вроде бы с бельмом на глазу, был сын Рамминса, Берт.
Плосколицый крепыш с узким морщинистым лобиком и невероятно широкими плечами звался Клод. Он только что забежал к соседям, надеясь поживиться куском парной свинины или свежей ветчины: накануне Рамминсы закололи свинью, о чем Клоду было известно — визг разносился далеко окрест; на такое дело требуется ведь официальное разрешение властей, а у Рамминса, Клод знал точно, разрешения не было.
— Добрый день, — сказал мистер Боггис, — славная сегодня погодка.
Никто не шелохнулся. Все трое в ту минуту думали одно и то же — этот пастор явился невесть откуда неспроста, он подослан, чтобы все разнюхать и выведать, а потом доложить властям.
— Какие красивые собаки, — опять заговорил мистер Боггис. — Признаться, мне не доводилось видеть бега с гончими; зрелище, говорят, необыкновенно увлекательное.
В ответ снова молчание; мистер Боггис быстро взглянул на Рамминса, на Берта и Клода, потом опять на Рамминса. Он заметил, что у всех троих было одно и то же особенное выражение, сразу насмешливое и вызывающее, губы изогнуты в презрительной ухмылке, а нос издевательски задран.
— Позвольте спросить, не вы ли здесь хозяин? — обратился мистер Боггис к Рамминсу, нимало не смутившись.
— А что вам нужно?
— Прошу простить, что беспокою вас, тем более в воскресенье.
