Борис Леонтьев - Триумф великого комбинатора
Профессор сел на белый табурет и ласково поманил к себе новенького.
– Что с вами, голубчик? – по-отечески спросил он и значительно пошевелил бровями. – Ишачок заел или ротик по ночам зажимает?
– Я не сумасшедший, доктор, я просто самый счастливый на свете человек! Вы и вообразить себе не можете, как я счастлив!
Понимаете, в четверг утром, вы помните, тогда еще снег шел, хороший такой снег – он был.
Профессор ласково улыбнулся. Глаза его, приняв цвет морской волны, ярко сверкнули душещипательностью.
"Диагноз ясен: или типичная шизофрения, или парафренный бред", – подумал профессор, а вслух, покачав головой, спросил: – Кто был? Снег?
– Да нет же! Партийный билет. Я его потерял как раз в четверг утром, – поспешно сказал Суржанский. – А теперь он нашелся. Это ж какое счастье, доктор! Ведь так? Так.
– Вы не волнуйтесь, голубчик, – сказал профессор спокойным голосом, поглаживая больного по голове. – Мы вас вылечим, и вы будете совершенно счастливы. Вам здесь будет хорошо. Питание у нас здесь, голубчик, сладостное. (Тут он сверкнул глазами.) Правда, филейчиками из дроздов кухня нас не балует. (Тут он качнул головою.) Спиртного то ж не употребляем-с, но вот кашку-с манненькую на завтрачки – всегда пожалуйте! (Тут он выпучил глаза.) И добавки до безмерности.
– Спасибо, доктор. Ну я же ведь счастлив? Ведь так? – не унимался больной.
– Так, так, – сладостно протянул профессор, бегая голубыми глазками. – Конечно же, так.
– Я счастлив! – вдруг заорал Ираклий Давыдович так залихватски, что его лоб покрылся испариной. – Я потерял партийный билет. А потом его нашел. Какое счастье! Ведь так? Двое участников штурма Зимнего подозрительно покосились на новенького. Идеологически светлое понятие "партийный билет" и реакционный глагол "потерял" в их ревсоцсознании никак не стыковались.
– Так, так, голубчик. – Авдей Эммануилович проникновенно улыбнулся. – Успокойтесь. Будем кормить вас манной кашечкой, и вы вылечитесь. Непременнейше вылечитесь!
При повторном упоминании о манной каше глаза у штурмовичков подернулись печалью. Рты перекосило.
– Всех вылечим, – строго, но с отеческой нежностью, глядя на штурмовичков, заключил главный врач. – Манная каша лекарство против всех болезней!
– Доктор, – вдруг сказал первый штурмовичок с мордой Троцкого. – Избавьте нас от этого типа! Это же издевательство. Мы не можем лечиться в одной палате с контрой! Весь курс лечения петухам на ржачку пойдет – не более как на ржачку!
– И вас вылечим, – профессор развел руками, – вам что, мало дают кашки? Так мы усилим дозу. И все будет славненько.
– Нет, это просто невыносимо! – прохрипел второй штурмовичок с лицом Антонова-Овсеенко, тут же подбежал к стене и забарабанил по ней кулаками. – Профессор, избавьте нас от контры! Иначе мы за себя не ручаемся. В расход и – баста! Без церемоний. Мы Зимний штурмовали, а он, безответственный, билет теряет партийный. Это ж курам насмех! За что ж боролись мы? У-у-x, не понимаю.
– Успокойтесь, товарищи большевики. Гражданин Суржанский уже все осознал. Билет он нашел, теперь он вылечится, и все будет славненько.
С этими словами профессор Мешочников быстро вышел. Объявилась милая старушка тетя Глаша и положила на кровать новенького махровое полотенце, больничный голубой халат в полосочку и пахнущие стиркой штаны.
– Переодевайтесь! – ласково сказала она. – И не свинячьте здеся! Тут все-таки гослечебница, а не частная свинарня.
Новенький покорно переоделся.
Тетя Глаша взяла "вольные" вещи больного, бережно положила в тумбочку партбилет и медленно вышла из палаты.
Ираклий Давыдович присел и, робко взглянув на своих сокоечников, удрученно сконфузился. Кожа на его лице снова приняла холерный оттенок, глаза помутнели.
Первый штурмовичок взглядом предреввоенсовета республики смотрел на Суржанского как на распустившуюся контру. У второго был вид совершенно освирепевшего начдива, сжигающего глазами пойманного белогвардейского лазутчика.
– Ну что, контрик, билет партийный потерял? прикладывая руки к груди, ехидно спросил Троцкий. – Мы боролись, временное свергали, а ты, значит, ставишь точку? Билетик-то кому, сучара, загнал? Ты что, гад, простым испугом отделаться хочешь? А?
– Я...
– А? – в унисон Троцкому взвизгнул Антонов-Овсеенко. -Ты только глянь, интеллигент, а под пролетария косит! Ох, попался бы ты мне в Питере в семнадцатом – тут же бы под первый же трамвай, курву такую, пристроил!
– Я не потерял, вот он! Я нашел его, товарищи, ведь так? Так. Вы мне верите? Я его нашел. Я не втирал очки следователю, нет, я был пред ним открытый, как окошко: все, как на духу, душу ему выложил. И вот билет нашелся! я безмерно счастлив! верьте мне, товарищи! верьте мне! я – коммунист до мозга костей! я предан делу! верьте мне!
Большевики не верили.
И наступило гробовое молчание, глубина которого была настолько невыносимой, что у партийного олуха Ираклия Давыдовича Суржанского помутилось и без того помутненное сознание. Большевики пошептались и перешли в стремительное наступление. В их лицах без особого труда можно было прочитать тщательно спланированный штурм койки Суржанского.
– Послушай, товарищ Лев, – остановившись в метре от койки и дико поглядывая по сторонам, проговорил Антонов-Овсеенко, – а, может, поближе к ночи пустим его в расход? Ночью-то и морду набить можно. Без свидетелей? А?
– Нет, товарищ Антон, никак невозможно. Сами знаете: промедление – смерти подобно! – отрезал товарищ Лев. – Вы заходите с правого фланга, я с левого. Будем бить сейчас. Только тихо...
...Тем временем фельдшерица тетя Глаша, она же ценный работник немешаевского ГПУ, определив новенького, со скоростью ветра понеслась в кабинет главного врача. Кабинет был пуст, так как главный врач "обедали". Она подбежала к телефону и набрала номер товарища Ишаченко.
– Алло, Альберт Карлович? Это Букашкина, из лечебницы. Поступил новенький. Ираклий Давыдович Суржанский... Так точно! Слушаюсь...
Глава 13
ЯЩИК ПАНДОРЫ
На следующий день в немешаевском ОГПУ из центра пришла директива – разнарядка о поимке "врагов народа" и о раскрытии "преступного заговора". Товарищ Свистопляскин, сидя в своем кабинете, чесал затылок и кусал локти. Наконец, он вызвал к себе старшего следователя по особо важным делам.
– Вот, почитай. Что делать будем?
Капитан Ишаченко зашевелил губами и красногвардейскими усиками. Потом с минуту молчал. И вдруг просиял:
– Есть, Роман Брониславович, есть!
– Да ты не ори, говори толком.
– Есть же у нас один гад-вредитель, меньшевик-заговорщик! – Кто? – обрадовался и Роман Брониславович.
– Да этот, Суржанский.
– Давай!..
Через полчаса "враги народа" (Ишаченко вместе с Суржанским прихватил и участников штурма Зимнего) были доставлены в толстый двухэтажный дом на проспекте Диктатуры пролетариата.
За окном кабинета номер тринадцать бесился ветер, шел легкий секущий дождь: погода была циничная.
Капитан самолично допрашивал гражданина Суржанского, который предал все идеалы революции, создал преступную организацию, а чтобы легче было проводить собрания, разместился вместе с сообщниками в Доме скорби под видом сумасшедших. Враги готовили диверсию, а именно разрушение пивного ларька на Центральной площади города с целью лишить трудящихся культурного досуга и полноценного отдыха и сорвать досрочное выполнение первого пятилетнего плана.
– Выхода нет, Ираклий Давыдович, – ласково, но совершенно равнодушно сказал капитан. – Придется вас расстрелять! А что делать?
Суржанского передернуло.
– Меня должны судить, – поспешно заметил он. – Я протестую... Я...
– Протест отклонен, – спокойно отрезал капитан. -Контру у нас не судят, а ставят к стенке и пускают в расход без суда и следствия. Так что приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Следующий!
Со следующими капитан вообще не стал возиться. С ними ему все было ясно и без допроса.
Как водится, ровно в полночь капитан в сопровождении трех молодцеватых красноармейцев отвел арестованных в серый, плохо освещенный подвал немешаевского ОГПУ. Когда в подвале замаячил сам начальник управления Свистопляскин, три красноармейца замерли по стойке "смирно". Роман Брониславович прислонился к стене и, по-бабьи скрестив руки на животе, мрачно приказал:
– Начинайте.
Капитан закурил папиросу и громко скомандовал:
– Готовсь! Целься! По Антанте...
Приговоренные к смерти сделались такими, словно их опустили в воду и тут же из нее вытащили.
Товарищ Лев, дрожа всем телом, начал бормотать что-то о том, что он не враг, что он предан делу партии до мозга костей и, вообще, все это какое-то недоразумение.
– Товарищи, но есть же постановление об амнистии! Его пока никто не отменял. Нас должны судить. Мы не виновны! чувствуя в себе инстинктивный страх смерти, заблеял товарищ Антон.
