Евгений Мин - Другие времена
После собрания сестра-хозяйка, все еще красная, спросила директора:
– Так вы считаете, Иван Данилович, обойдется? Простит она нас?
– Простит, Зиночка, непременно простит. Нина Сергеевна дама нервная, но умная.
Обедать Вербицкая не вышла, и сестра-хозяйка отправилась к ней.
Постучав осторожно в дверь, она не услышала ответа через некоторое время прижалась ухом к замочной скважине. За дверью кто-то плакал.
– Плачет! – тяжело вздохнула Зинаида Андреевна. – Вот как расстроилась.
Она выждала еще немного и постучала сильней.
– Войдите! – раздался спокойный, сильный голос.
Зинаида Андреевна вошла в комнату и увидела Вербицкую, сидевшую подле столика с торшером. Она читала большую рукопись. Лицо у Нины Сергеевны было спокойное, светлое, без всяких признаков слез.
– Извините, – осмелев, сказала сестра-хозяйка, – извините, Нина Сергеевна, мне почудилось, будто вы плакали.
– Почудилось? – засмеялась Вербицкая. – Именно почудилось. Это не я, а Людмила, – и Вербицкая ласково погладила страницу своей красивой рукой.
Зинаида Андреевна, зная, какие бывают причуды у жителей этого дома, не решилась больше ни о чем расспрашивать.
– Что же вы обедать не идете?.. Все покушали. Повара и официантка ждут вас.
– Пусть не ждут, – сказала Нина Сергеевна, – пожалуйста, извинитесь за меня. Я не приду.
– Нельзя же так! – горячо возразила сестра-хозяйка, – неужели вы расстроились из-за этих дурачеств? ..
– Какая чепуха! – вспыхнула Вербицкая. – Я сказала, что не хочу есть, и, пожалуйста, не мешайте мне работать.
Сестра-хозяйка ушла докладывать директору о своей неудавшейся миссии.
Иван Данилович явился к Вербицкой чисто выбритый, в черном парадном костюме с орденскими планками.
Должно быть, от волнения он говорил военным, уставным языком.
– Разрешите доложить, – рапортовал он, – чепе, имевшее место сегодня утром с учащимися, расквартированными в нашем доме, ликвидировано. Виновные признали свою ошибку и серьезно предупреждены. Дирекция в моем лице приносит вам глубокое извинение.
Нина Сергеевна была в отличном расположении духа и, глядя на массивного серьезного мужчину, который вел себя, как провинившийся школьник, улыбнулась.
– Оставьте, Иван Данилович, стоит ли говорить о таких пустяках. С кем из нас не бывало в детстве... Я сама, скажу вам по секрету, была довольно озорная девочка. Забудьте, прошу вас, забудьте все. Я же знаю, как у вас много неприятностей и без этой ерунды.
– Благодарю вас, Нина Сергеевна, – растроганно сказал директор и, уходя, неожиданно для самого себя поцеловал руку Вербицкой, чуть оцарапав при этом свой толстый нос о большой камень на холеной руке актрисы.
За ужином были Кайратовы. Взглянув на Святослава Викторовича, Вербицкая не узнала его. Вместо серебристой горизонтальной бородки у профессора был жесткий и плоский подбородок.
– Святослав Викторович! – неосторожно воскликнула Вербицкая. – Что это?! Зачем? Уж не снимаетесь ли вы в кино?
Коричневые глаза Елены Юльевны потемнели, а профессор сделал округлый жест маленькой пухлой рукой в сторону жены.
– Это все Ленушка хочет, чтобы я был молодым. Однако бороды нынче носят юноши, а бреются старики. А вам не нравится мое новое обличие, Нина Сергеевна?
И здесь на Вербицкую напал приступ опасной откровенности, которую так не любил Артемий Павлович, когда она могла сказать любому, самому значительному лицу, все, что о нем думает, с безжалостной прямотой:
– Не нравится! – воскликнула Вербицкая. – Да что тут может нравиться, Святослав Викторович?.. Раньше в вашем лице было своеобразие, что-то от старого московского интеллигента, а теперь, простите, вы похожи на бывшего лабазника.
Тут Нина Сергеевна остановилась, поняв, что сказала что-то неприличное.
За столом стало тихо. Елена Юльевна, опустив голову, стучала ножом по пустой тарелке, а Святослав Викторович, придя в себя, мягко сказал:
– На лабазника?.. Что же, весьма возможно. Дед мой держал скобяную лавку и никакого отношения к старой московской интеллигенции не имел. Однако, разрешите, лучше я расскажу вам о выборах в наше правление охотников.
Рассказ получился скучный, слушали его вяло, а Вербицкая думала: «Черт же меня дернул назвать его лабазником, когда сейчас все хотят быть потомками Рюриковичей».
Назавтра рано утром Кайратовы уезжали, и после ужина Вербицкая обменялась с ними телефонами.
– Очень рад был познакомиться, очень, – кланялся Кайратов.
– Обязательно будем встречаться, – поцеловались дамы, а Нина Сергеевна подумала, что, наверное, она никогда не увидит в Средневолжске Кайратовых. И дело совсем не в случае с «лабазником». Опыт подсказывал ей, что встречи и знакомства в санаториях и домах отдыха не имеют интересных продолжений, когда люди возвращаются к своим очень разным занятиям.
С утра опять шел дождь. Унылый, бесконечный, Вербицкая в своем номере работала над ролью Людмилы. Она читала ее то целиком, то по кускам. Отдельные сцены пьесы радовали, другие приводили в отчаяние, и она удрученно выкрикивала: «Не будет!», «Не будет!»
К двенадцати часам она устала и решила выйти на улицу. Пусть дождь, пусть снег, надо подышать воздухом.
Взяв зонтик, она вышла в коридор и, все еще ощущая усталость, не спеша направилась к вестибюлю. У самого вестибюля она остановилась и невольно приоткрыла дверь в холл.
То, что она увидела, ударило ее в сердце.
На креслах, обитых красной кожей, сидели вчерашние мальчишки и девчонки в обыкновенных, ничуть не экстравагантных одеждах. Не было среди них только мальчика с очень светлыми глазами.
Посередине холла в величественной позе, выгнув свою красивую длинную шею, гордо распрямив еще по-девичьи узенькие плечи, стояла рыжая Лида Савельева.
– Дети, – сказала она глубоким и низким шепотом, удивительно похожим на знаменитый шепот Вербицкой. – Дети, – еще понизила она шепот, и он был слышен во всех уголках холла, – дети, сейчас же прекратите это!
Мальчишки и девчонки, сидевшие в креслах, дико захохотали, засвистели, а рыжая девчонка, став, казалось, на голову выше, двинулась так, будто хотела смести все со своего пути. Приняв позу трагической актрисы, она выбросила вперед королевским жестом правую руку и загремела могучим голосом (откуда у этой пигалицы такой голос?!):
– Я – Вербицкая!.. Я заставлю вас слушаться меня!.. А ты, ты... ты! – показала она на нескольких ребят. – Вы больше не будете жить в этом доме! Это говорю вам я – Вербицкая!
– Ура!.. Ура!.. Точная копия, – заорали мальчишки и девчонки.
В ужасе, гневе, стыде, что ребята могли увидеть, как она подглядывает за ними, Нина Сергеевна побежала к себе в номер. Нет, она хотела бежать – и не могла.
Каких-нибудь двадцать шагов было от холла до номера, но Вербицкая прошла их с трудом, задыхаясь, держась правой рукой за стенку, а зонтик, который она несла в левой, все время падал. Она поднимала его, и он снова падал.
В номере Нина Сергеевна, как была, в дубленке и сапогах, упала на кровать.
Это было ужасно, оскорбительно! Это было издевательством над ней, знаменитой актрисой, любимицей Средневолжска.
А эта сопливая девчонка!.. Рыжая обезьяна!.. Как она смеет паясничать, передразнивать?! Они кричали: «Очень похоже... Точная копия!..»
– Безобразники! – громко закричала Вербицкая. – Клоуны! – крикнула она еще громче, и эти возгласы немного успокоили ее.
Сняв пальто и сапоги, она накинула халат и стала ходить по комнате, чтобы окончательно обрести покой. «Похоже!.. Точная копия!.. – повторяла Нина Сергеевна. – Мало ли теперь пародистов. Каждый бездарный артист копирует талантливо. Копия?.. Но откуда у этой девчонки такой голос, владение жестом?.. Культура движения... И главное, она не копирует, она играет меня. Чепуха!.. Все это мне почудилось!.. Обезьяна, мартышка! .. Ее нужно наказать. Пусть Артемий Павлович серьезно поговорит с ее отцом. Этого оставить нельзя».
Приняв такое решение, Нина Сергеевна позвонила в город. Артемия Павловича дома не было. «Дура я, – подумала Вербицкая, – искать его в это время дома».
В театре подошла к телефону секретарша Вербицкого Лизонька..
– Артемий Павлович на репетиции, – сказала она, – а кто его спрашивает?
– Стоит мне уехать на три дня, и вы уже не узнаете мой голос, Лизонька, – съязвила Вербицкая.
– Ой, извините, – откликнулась Лизонька. – Я сейчас, Нина Сергеевна.
Прошло минуты три.
– Добрый день, душенька, – раздался в телефонной трубке мягкий, чуть картавящий голос Вербицкого. – Я рад, что ты позвонила. Ну как, «будет»?
Помолчав, Нина Сергеевна сказала:
– Я не об этом. Работает у нас в театре гример Савельев?
– Конечно, ты же его знаешь, отличный мастер.
– А есть у него дочь Лида?
– Кажется, есть... Ну конечно, есть. Я ее видел два раза. Оранжевая такая девочка, приятная.
– Приятная? Ты думаешь о ней, как о девочке с танцплощадки, а это – талант.
