Евгений Мин - Другие времена
– Ну, это вы слишком, Зинаида Андреевна, – возражал директор. – Час на час не приходится... И потом, знаете, диалектика, всякий человек меняется.
– Не верю я в ее перемены, – покачала головой Зинаида Андреевна. – Уж если качнет ее куда, так к худшему.
В то время как директор и сестра-хозяйка вели философский спор о природе человеческого характера, Нина Сергеевна ехала в дом отдыха «Средневолжский артист», но не на театральной «Волге», а на обыкновенном зеленоватом такси с шашечками.
Машину Артемий Павлович дать не мог.
– Извини, душенька, – застенчиво улыбнулся он. – Прилетели начальники из Москвы. Хочешь не хочешь, нужно встречать. Ты не обижайся.
– Что ты, Артюша, – ласково погладила Нина Сергеевна мужа по вздыбленным черно-белым волосам, – зачем мне ваш дилижанс! На такси даже интересней, у шоферов самый разнообразный репертуар, а ваш Еремеич только и рассказывает старые театральные сплетни.
Ехала Нина Сергеевна по нижней дороге, вдоль озера. Путь был длиннее, извилистей, чем по широкому верхнему шоссе, зато гораздо красивее. Зимой на озере бушевала буря, она взломала лед, вынесла его к берегу и образовала ледяные сооружения, похожие на развалины старинных крепостей.
Был март. Звенела капель. С елей и сосен падали на землю нашлепки снега. Ледяные крепости оседали, но все еще были красивы призрачной голубизной.
Нина Сергеевна несколько раз просила шофера остановиться, выходила на дорогу, пытаясь взобраться на хрустальные стены. Шофер, молодой, веселый, помогал ей совершать этот нелегкий путь и так же, как она, восторженно вглядывался в белую, искрящуюся даль озера.
– Красота! – говорил он. – Красотища этакая!
– Красотища этакая! – повторяла за ним Вербицкая так, будто в запасе у нее не было других слов.
Вдыхая пряный мартовский воздух, подставляя свое бледное городское лицо мартовскому солнцу, расстегнув дубленку, чтобы шея была открыта ветру, она чувствовала себя счастливой, как в ранней молодости.
Потом она садилась в машину и, шутливо подражая нынешней молодежи, говорила: «Поехали, шеф!» И при этом крепко держала чемодан, в котором лежали все необходимые вещи и толстая серая тетрадь с пьесой «На дальнем берегу», которую ей дал Артемий Павлович.
– Прочти, пожалуйста, – сказал Вербицкий, – только не спеши. Мне кажется, там для тебя есть хорошая роль.
Роль!.. Нина Сергеевна сначала даже не поверила мужу. Неужели опять, как было когда-то? Роль!.. Нет, конечно, она не будет читать пьесу в городе, где за окнами ревут тяжелые грузовики, разрывается от звонков телефон, все время приходят какие-то ненужные люди, донимая своей пустой болтовней.
Там, в «Средневолжском артисте», отрешенная от привычной жизни, даже от Артемия Павловича, о котором она должна заботиться, там, в тишине и покое, будет читать Нина Сергеевна пьесу, которая может стать ее судьбой.
– Быстрей, милый, – сказала она низким красивым голосом, – быстрей, если можно.
– Выжмем! – пообещал шофер.
И машина помчалась с такой скоростью, с какой не положено ездить по обледенелым дорогам.
– Вот, пожалуйста, благодарю вас, – сказала Нина Сергеевна, рассчитываясь с шофером.
– Вещички не поднести?
– Не нужно, – отказалась Вербицкая.
– Смотрите, – предупредил шофер, – скользко, еще упадете.
– Удержусь, – засмеялась Вербицкая и легкой походкой пошла к жилому корпусу.
На дорожке ей повстречалась шумная компания девочек и мальчиков в разноцветных спортивных костюмах. Впереди, слегка приплясывая, шла высокая девочка лет пятнадцати, с веселым, смелым лицом и густой шапкой рыжих волос, какие были у Вербицкой в молодости.
– Здравствуйте, Нина Сергеевна, – сказала девочка, и другие ребята тоже закивали головами.
«Кто она такая, эта симпатичная девочка? – подумала Вербицкая. – Где я ее видела? – И только вступила в вестибюль, вспомнила: – – Да это же Лида, дочь нашего гримера Савельева, которого Артемий Павлович называет «незаменимым среди незаменимых».
В вестибюле Вербицкую встретила сестра-хозяйка, строгая, подтянутая, как старший помощник на корабле.
– Добрый день, Нина Сергеевна, – с достоинством поклонилась она. – Как доехали?
– Прекрасно, Зинаида Андреевна, – назвала Вербицкая сестру-хозяйку по имени-отчеству, чего никогда не бывало, и протянула ей свою узкую, в кольцах руку.
Сестра-хозяйка даже покраснела от такого непривычного обращения.
– Позвольте, я поднесу вам чемоданчик.
– Нет, нет, – улыбнулась Вербицкая. – Слава богу, у меня сил хватает. Идемте, покажите, куда вы меня засунули.
Слово «засунули» сестра-хозяйка приняла всерьез и подумала: «Вот сейчас начнется». Номер понравился Нине Сергеевне.
– Ах, как хорошо! .. Красиво, чисто! . . Это же апартаменты для королевы Елизаветы Второй... Спасибо, Зиночка!
Оставив Нину Сергеевну одну, сестра-хозяйка отправилась к директору сообщить первую сводку с места военных действий.
– Видите, – прищурился Гарбузов, – Гераклит был прав.
– Какой Гераклит? – удивилась сестра-хозяйка. – Не помню, когда он у нас проживал.
– Он не проживал у нас, – серьезно ответил Гарбузов. – Между прочим, он жил в Древней Греции. Толковый мужик был.
В обед Вербицкая сидела за столиком, где кроме нее поместились муж и жена Кайратовы. Он – со свежим мягким лицом и горизонтально растущей седой бородкой, она – молодая, жгуче-черноволосая, с узким разрезом коричневых глаз.
Узнав, что Кайратов геолог и профессор, Вербицкая испугалась. Сейчас начнутся умные ученые разговоры, в которых она ничего не понимает. Но за весь обед Святослав Викторович ни слова не произнес ни о геологии, ни об институте, в котором занимал видное положение, а рассказывал весело и непринужденно забавные случаи из своей фронтовой жизни. В каждом из них он непременно оказывался в смешном положении, и это придавало облику рассказчика особое обаяние.
Иногда в разговор вмешивалась жена Кайратова, они говорили так, как поют в опере дуэтом. И так же нельзя было разобрать слов. И это тоже казалось Вербицкой очень милым.
Время от времени Нина Сергеевна кидала взгляд на один из столиков, где расположились молодые ребята. В центре столика сидела Лида, дочь гримера Савельева. Она рассказывала что-то смешное. Молодые люди вокруг нее оглушительно хохотали. И хотя Нина Сергеевна не любила шумного застолья, выкриков, громких голосов, на этот раз она снисходительно отнеслась к молодежи и симпатизировала рыжеволосой девочке. Сколько в ней простоты и обаяния, естественности, какая бывает только в юности.
После обеда Нина Сергеевна хотела начать читать пьесу, но, должно быть, от солнца и свежего воздуха, которым она дышала полдня, Вербицкая уснула и поднялась только к ужину.
За ужином Кайратов снова развлекал своими рассказами, а потом все пошли гулять.
– Я не помешаю вашему семейному счастью, Святослав Викторович? – спросила Нина Сергеевна Кайратова.
– Что вы? За двадцать лет совместной жизни я, наверное, до чертиков надоел Ленуше. Вы знаете, недавно она назвала меня супругом. Верный признак того, что наши отношения принимают официальный характер.
– Но чем же плохо слово «супруг»? – не поняла Вербицкая. – И в газетах пишут: приехал такой-то с супругой.
– Вот именно, – сказал Кайратов. – Пока человек как человек, его жену называют женой, а стоит ему стать фигурой, все именуют ее супругой.
Он засмеялся весело, по-мальчишески.
– «Супруг»!.. Ужасное слово!.. Похоже на «спрут».
Нина Сергеевна тоже рассмеялась, вспомнив одну даму, которая бывала у них в доме и всегда называла своего невзрачного начальственного мужа не по имени и отчеству, а только «мой супруг», «мы с супругом».
– Не слушайте вы его, – махнула рукой Елена Юльевна, – он катастрофический болтун.
И так посмотрела на мужа своими теплыми коричневыми глазами, что Вербицкой показалось, будто Кайратовы молодожены.
Вечер был тихим и лунным. Ледяные крепости на озере, широколапые ели, лесные просеки и даже серебряная бородка Святослава Викторовича – все было голубым.
Гуляли долго, молча, никому не хотелось нарушать голубой покой мартовской ночи, и Вербицкая подумала, как хорошо молчать в обществе умных интеллигентных людей и как утомительно болтливы бывают актеры, привыкшие говорить слова, слова, слова.
Ночью, когда в доме отдыха все спали, на улице было совсем светло и где-то далеко заливался звонким колокольчиком щенок, Нина Сергеевна, накинув халат, уселась подле столика с торшером и вынула из чемодана толстую рукопись. Пьеса была напечатана плохо, шрифт – слепой. Вербицкая надела очки, которые она никогда не позволяла себе носить не только в присутствии посторонних людей, но и при Артемии Павловиче.
Читала она, откинув в сторону первую страницу с перечислением действующих лиц. Зачем эти вывески? Она хотела сразу получить целостное впечатление, как бы увидеть будущий спектакль.
