Петер Карваш - Юморески и другие пустячки
Затем посетитель спросил, нельзя ли снять плащ, так как в комнате жарко, однако после непродолжительного размышления я отверг эту просьбу, чтобы не возникла нежелательная ситуация, когда Кодонь Фридрих станет чувствовать себя в моем кабинете как дома. В этом месте я должен подчеркнуть, что от него уже разило тайной или, по крайней мере, подозрительными неясностями. А я этого терпеть не могу.
В связи с чрезвычайной загруженностью делами, о которой уже говорилось выше, я энергично попросил посетителя не отнимать чужого времени и немедленно покинуть служебное помещение, а если ему хочется побеседовать, то пусть лучше наведается в общество охраны животных, и уж там сотрудники поговорят с ним по душам – если таковые существуют (я имею в виду души).
Тут Кодонь Фридрих заявил, что ему это вовсе не нужно, что никто и никак не хочет его понять, – и удалился. У меня было ощущение, что он оставил после себя печаль, как на кладбище разбитых автомобилей. Тут я вдруг осознал, что все это время Кодонь говорил, словно колядки пел, и это необычайно раздражало меня. Но на моей работе человек должен быть готов ко всему и иметь крепкие нервы.
Оставшись один, я вспомнил, что должен позвонить капитану полиции Киндернаю по уголовному делу «убийство и ограбление вдовы Чамбевой, Монастырская ул., 17, неизвестным преступником», о котором (то есть деле) кпт Киндернай должен был сообщить нам важные подробности. Вместо этого кпт Киндернай сообщил мне, что дорожки и газоны парка имени Елены Мароти-Шолтесовой, образно выражаясь, усеяны трупами всевозможных птиц, что его люди приступили к розыску неизвестного преступника и уже напали на след.
Тогда я вкратце сообщил ему точный адрес и паспортные данные злоумышленника, в результате чего тот перестал быть неизвестным. Кпт Киндернай слегка удивился и положил трубку. По-моему, в его голосе прозвучало и огорчение, что я так оперативно опередил его. Я почувствовал какие-то неясные симпатии к Кодоню Фридриху, которые были мне непонятны и никак мне не подходили.
Я начал подумывать о том, не сходить ли мне самому в парк Елены Мароти-Шолтесовой, но прежде чем я принял решение, то есть вскоре после одиннадцати часов, к нам, в канцелярию местной прокуратуры, опять пришел Кодонь Фридрих и заявил мне (ни с того ни с сего мне вдруг почудилось, что я с ним связан как при переливании крови – это было странное, юридически не поддающееся определению и малоприятное предчувствие), что только что он побывал в государственном зоопарке и отравил небольшой дозой цианистого калия одну редкую антилопу и одну обезьяну из семейства капуцинов, и что если я не сделаю соответствующих выводов из этого обстоятельства, то он без колебания и без угрызений совести отравит даже льва, царя пустыни, а если понадобится, то и других животных, импортированных за конвертируемую валюту, вследствие чего народному достоянию будет нанесен непоправимый материальный ущерб – и все на мою ответственность. При этом от посетителя повеяло решимостью, но также и горьким сожалением, а это у наших посетителей большая редкость.
Под предлогом, что мне нужно отлучиться на минуту, я вошел в соседнюю комнату и там приказал машинистке А. Рыбариковой, работающей по контракту, немедленно позвонить кпт Киндернаю и сообщить ему, что разыскиваемый преступник сидит у меня в кабинете, где я пытаюсь задержать его любой ценой. Затем я поспешил вернуться и завязал с посетителем разговор, спросив его, зачем он, собственно, совершает эти общественно вредные, противозаконные и даже просто уму непостижимые поступки.
Посетитель отвечал, что ему важно создать необратимый прецедент. При этом он выглядел как аллегория долготерпения, словно вот-вот должна была наступить развязка, или словно он сидел на яйцах, из которых вот-вот вылупятся птенцы.
Я попытался объяснить Кодоню Фридриху, что если в связи с пернатыми он еще мог надеяться, что это ему сойдет с рук, что адвокат его вытянет или что он в конце концов отделается отнюдь не легким дисциплинарным взысканием, то в связи с обезьяной и антилопой он должен быть готов к более суровым санкциям, и что ему грозит не только крупный штраф, но и судебный процесс и законное лишение личной свободы на определенный срок.
Лицо Кодоня Фридриха собралось в складки – вскоре я понял, что это у него так называемая широкая улыбка, – и он заявил, что он и во сне не рассчитывал, что ему удастся уйти от ответственности (при этом он использовал юридически спорные термины «вывернуться», «отбояриться»), что – он это ясно заявил и готов повторить – он хотел лишь создать прецедент, причем любой ценой.
На мой вопрос, что он конкретно имеет в виду, посетитель уточнил, что он как раз и хочет добиться, чтобы кого-нибудь посадили («сунули за решетку») за то, что он отравил кого-то другого, а это – так он считает, будучи не юристом, а бывшим преподавателем краеведения в школе-одиннадцатилетке – заставило бы (цитирую слово в слово) «любого, кто отравит кого-либо в будущем, считаться с неизбежным или потенциальным преследованием по закону и с наказанием лишения свободы на солидный срок» (конец цитаты).
Я вышел еще раз, на этот раз без предлога, к маш. А. Рыбариковой, раб. по контр., которой в связи с безотрадным состоянием нашей телефонной сети все еще не удавалось дозвониться до кпт Киндерная, но которая хладнокровно продолжала попытки установить связь. Я вернулся в свою канцелярию, где Кодонь Фридрих сидел неподвижно, как Будда, собирая вокруг себя густые грозовые тучи, темные, как угрызения совести.
Я попросил его любезно объяснить мне ближе свои исходные позиции, хотя, как уже отмечалось выше, наше учреждение было завалено выше крыши сверхсрочными делами, и собеседник – к моему удивлению – тут же приступил к делу. При этом он начал тяжело дышать, как будто его пригибали к земле железные вериги или масштабы предстоящего объяснения.
Прежде всего Кодонь Фридрих предложил мне поглядеть на него, что я и сделал без особого труда. Затем он не без волнения спросил меня, что я вижу.
Я констатировал, что вижу перед собой примерно пятидесятилетнего, довольно хорошо сохранившегося гражданина в коричневом костюме и в красном галстуке в белую крапинку (несколько несоразмерно веселом, но это наблюдение я оставил при себе).
Посетитель предложил мне присмотреться к нему повнимательнее, и опять я пошел ему навстречу и в ответ на вышеупомянутый вопрос сказал: вижу брюнета, с симметричным лицом, слегка приплющенным черепом, с редеющими волосами, седеющими на висках, с карими глазами, ростом примерно 170-173 см, умеренно пикнического типа, вес где-то около 85 кг.
Посетитель с этим согласился, но настаивал, чтобы я всмотрелся в него еще внимательнее; однако никаких дополнительных данных, достойных упоминания, я не обнаружил. Мне казалось, что этот Кодонь начинает создавать между собой и мной какую-то дымовую завесу, но, как оказалось, это впечатление было обманчивым. Как говорится, совсем наоборот.
Итак, Кодонь Фр. заявил, что, будь у меня глаза хоть чуть-чуть получше, я бы непременно заметил, что он (то есть Кодонь) покрыт 2,5-сантиметровым слоем золы-уноса и 4796 граммами прочих твердых вредных веществ, и, напротив, легкие у него покрыты 657 граммами газообразных вредных веществ, между тем как в желудке у него можно обнаружить бесспорные следы присутствия 2007 граммов прочих ядовитых выбросов, и все это он вычислил по тройному правилу на основании официальных статистических данных.
Бледность кожи, гладко продолжал Фр. Кодонь, чрезмерное покраснение белков глаз и так далее, а также общую болезненность внешнего вида и сгорбленную осанку можно объяснить большими количествами сероводорода, сероуглерода и прочих токсических веществ, которые различными путями проникают в его (Кодоня) органы, а также окисью углерода и соединениями свинца и мышьяка, которые он вдыхает и поглощает, но также и двумя с половиной тоннами пыли, которая покоится на нем и душит и угнетает его и которую только слепец может не заметить.
Киндернай не шел, Рыбарикова все звонила.
В заключение Фр. Кодонь сообщил просто так, вскользь, что в его комнатке с окном во двор (именно так!), а значит, сравнительно тихой, звук никогда не падает ниже 60 децибелов – в соответствии с нынешним уровнем научных познаний этого достаточно, чтобы умертвить морскую свинку за 160 часов. Между тем нетрудно убедиться, что Фридрих Кодонь вовсе не морская свинка, а совсем наоборот.
В этот момент я сообразил, куда гнет посетитель, и энергично предупредил его, что в любом случае Кодекс законов и распоряжений не предусматривает легальные возможности дорогостоящих демонстраций и не очень-то высоко ценит юмор такого рода.
Тогда Кодонь Фридрих, повысив голос, констатировал, что ему в данный момент совсем не до шуток, что он – да, я правильно сообразил – отравил пару птиц, а также (по моей инициативе, потому что первоначально он этого не предусматривал – но это я, само собой, тут же опроверг) одну обезьяну и еще один экземпляр из инвентаря государственного зоопарка, – и сделал он это умышленно, чтобы навлечь на себя судебное преследование согласно соответствующим правовым нормам и, таким образом, наконец-то создать надлежащий прецедент для наказания конкретного человека за то, что он отравил другое конкретное живое существо, хотя бы и без очевидного и доказательного умысла убийства, умышленного или неумышленного, но с совершенно одинаковым следствием и результатом. Тут он, как и следовало ожидать, высказал надежду, что человеческая жизнь будет как-никак оцениваться чуть повыше жизни вороны или вышеназванной обезьяны-капуцина, даже если в этом случае речь идет о медленной смерти – хотя неизвестно еще, что хуже.
