Юлия Белочкина - Еврейское остроумие. Десять заповедей
— Что так долго думаешь? — накинулся на него нетерпеливый Фишл. — Не прикажешь ли разжевывать тебе каждое слово и в рот тебе класть? Как тебя зовут?
— Меня?.. Эля.
— Нет! По — древнееврейски?
— По — древнееврейски? Илья…
— Ну, теперь понял?
Друзья бросились друг другу в объятия. Между ними тогда только завязалась горячая беседа.
О чем говорили они?
Спросите небо, землю, лес и птиц.
Когда они выходили из лесу, то солнца уже не было, и чудная ночь, сгущаясь, стала надвигаться, как туча окутывая землю своею мглой и высыпая на небе одну за другою свои брильянтовые звезды.
В застывшем воздухе сильно пахнуло сыростью, пронизавшей наших юных мечтателей, которые возвратились домой уже поздно вечером, один — мессией, а другой — Ильей — пророком…
Глава четвертая,
из которой читатель узнает начало и конец рассказа
Тяжелое время — время бедствий и испытаний настало для наших героев- самозванцев.
Фишла, как и следовало ожидать, приняли за сумасшедшего, и даже не особенно удивлялись этому, так как и раньше некоторые близкие ему люди считали его маньяком, судя по его рассеянности и странностям. Но прежде говаривали, что у него «открытые мозги». Теперь же не подлежало сомнению, что несчастный Фишл свихнулся, так как с пришествием настоящего мессии воздух должен наполниться трубными звуками — «бекойл — шойфор», кости покойников должны совершить подземное путешествие в Святую землю («гилгул ацомойс»), мертвые должны воскреснуть («тхияс — гамей — сим») и еще многое другое. А тут какой‑то ха — риф всенародно объявляет себя мессией, богомазаным спасителем евреев. Так‑то мы тебе, братец, на слово и поверим? Как же — с! Держи карман…
Напрасно сражался с ними Фишл, ораторствуя, показывая им массу изречений Священного Писания и Талмуда, в исступлении цитируя им вещих пророков, называя своих протестантов и фарисеями, и амгарацами, и невеждами, и бог весть чем. Собравшаяся толпа евреев только головами покачивала, соболезнуя рыдавшей от горя Эстерке, а еврейки помогали ей плакать навзрыд.
«Несчастная Эстерка, — говорили они, захлебываясь слезами, — бедная Эстерка. Ее муж, ее хариф, золотая голова, ученый Фишл — тронулся…»
Через несколько часов Фишла, несмотря на все его протесты, насильно снарядили в путь — дорогу. На двор подкатила светло — серая буда реб Лейзера, прочная и просторная, с перетянутыми грубым холстом обручами, со множеством бубенчиков и других металлических побрякушек, производивших оглушительный шум во время прыганья буды по ухабистой мостовой, и, наконец, с тремя тощими, мохнатыми клячами, с величайшим нетерпением дожидавшимися, пока их выпрягут и подсыплют им малую толику душистого овса. Уже реб Лейзер вскарабкался на высочайшие козлы, нахлобучил на голову, несмотря на летнюю пору, баранью шапку и принялся выжидать своих «паршейндлах», то есть пассажиров, высчитывая по пальцам, сколько пойдет на сено, сколько на овес, сколько на собственный корм и сколько останется ему чистого капитала от этого рейса. Он, по — видимому, остался недоволен балансом, потому что угрюмо повернул своими свиными глазами, сплюнул в сторону и стегнул совершенно неповинную пристяжную, которая только что собиралась вздремнуть маленько.
Наконец вынесли на руках бившегося и метавшегося Фишла, положили его со связанными назад руками в буде на подушки. За ним полез туда же здоровенный парень, в качестве усмирителя умалишенного, и плотно уселся у Фишла на ногах. За ним села рыдавшая Эстерка, закутанная множеством зимних и летних платков, предварительно расцеловавшись со всеми сердобольными бабами, из которых одна так впилась ей в губы, что подумали: «Не собирается ли она проглотить несчастную Эстерку?..» Мужчины, более набожные, стали благословлять путников, а женщины в сотый раз, кланяясь, кричали: «Форт гезунд». И бог весть сколько это могло бы продолжаться, если бы к толпе не подошел Эля Тамоватый. Успокоившийся Фишл, выбившись из сил, лежал поперек буды с устремленным вдаль взором. Заметив приближавшегося Элю, он собрался с последними силами, рванулся к отверстию, служившему для пассажиров окном, и отчаянным голосом произнес:
— Прощай, Эля! Прощай, друг мой! Не унывай, брат, что видишь меня в таком положении. Это ничего; это необходимое испытание, ниспосланное мне свыше. Не теряй веры. Еще немножко пострадаем за него. Но скороскоро настанет его грозный час… Тебе дадут знать, Эля, или я сам приду. Эти железные оковы, которые ты видишь на мне, что они значат против одного его слова? Эля, не теряй веры. Жди меня. Ты мой посланец. Ты возвестишь Иакову великий час свободы… Ты…
Толпа была потрясена этим торжественным воззванием лжемессии, подействовавшим на нее зажигающим образом, и никто не решался прервать его речь. Но один старичок накинулся на толпу, упрекая ее в богохульстве, ибо никто не препятствует умалишенному произносить имя Господне всуе. Толпа гикнула на реб Лейзера, что пора, мол, тронуть. Реб Лейзер еще сильнее нахлобучил шапку, втянул в нос солидную порцию табаку, потянул вожжи, стегнул лошадей; с криками «Вью, вью» экипаж тронулся и с быстротою черепашьего бега скрылся в густой трехсаженной пыли.
Мое слабое перо не берется описать, что перенес Фишл в продолжение семи месяцев мыканья по разным цадикам, знахарям и другим шарлатанам доморощенной медицины. С непостижимым терпением переносил он всевозможные пытки, душевные и физические, не теряя надежды, что настанет время, когда люди образумятся и единогласно признают его настоящим мессией.
В не менее критическом положении находился и Эля. Его грызло сомнение в действительности своего и Фишла призвания. «Если, — рассуждал он, — мессия явился в лице Фишла, то неужели он не мог бы освободиться от власти каких‑нибудь невежественных упрямцев? За него должен был бы заступиться сам Бог». На все вопросы любопытных, пожелавших узнать подробности происшествия с Харифом, Эля оставался нем как рыба. Он уже начал терять веру в высокое назначение Фишла, а тем более в свою священную миссию. «Какой я Илья — пророк, — думал Эля и терзал себя мысленно. — Дурак я — вот что! Надо мной подшутила судьба, а я, простофиля, зазнался. Знай сверчок свой шесток…»
Местечко N спало крепким сном. На дворе стояла зимняя январская ночь. Небо вызвездилось и сыпало изумрудом по хрустевшему снегу. Мороз налегал на землю, леденя воду и расписывая причудливые узоры на окнах домов. Нигде не видно было огня. Только в избе сапожника светилось. Над раскрытой Библией сидел Эля, но взор его не был устремлен в книгу, а блуждал в пространстве, а мысли его еще дальше. В нем происходила реакция. Трудно отрешиться разом от того, во что прежде верил глубоко, искренне…
Эле вдруг почудилось, что к нему стучатся в дверь. Он стал прислушиваться: точно. «Кто бы мог быть этот поздний посетитель?» — подумал Эля и направился к двери. Пред ним предстал человек в жалкой шинелишке, в калошах на босу ногу и с теплым платком на голове вместо шапки. Он постоял с минуту и бросился к Эле на шею.
То был Фишл Хариф…
Первые слова, которыми он встретил своего друга, были: «Будь ты проклинаем, а не проклинающим», — сказано в Талмуде. «Будь ты из тех, которые преследуются, а не из преследующих. Кто смиренно принимает обиду, кто делает добро из любви, кто утешает себя в горе — все эти друзья Бога, и о них говорит Писание, что они будут блистать подобно солнцу в его блеске…»
Незаметно прошла для них ночь в бурной беседе о пережитых страданиях и приветливо улыбающейся будущности.
Когда наступило утро, Эля собрался в путь.
Вот план, обдуманный ими для начала своих действий.
Так как в губернском городе, где произошло описываемое мною событие, предстояла большая ярмарка, на которую обыкновенно съезжается масса евреев со всех мест их оседлости, то сюда и откомандировал Фишл своего адъюнкта для распространения мессианства, а сам спрятался от своих преследователей в доме Эли, дожидаясь его возвращения оттуда с вестями, какое впечатление произвело на их единоверцев радостное известие о пришествии мессии… И таким образом мы приблизились к самому началу рассказа, к тому моменту, когда Эля стоял визави с грозным швейцаром г — на губернатора.
Добился ли Эля свидания с губернатором и успел ли он убедить начальника губернии в том, что пришло мессианское время, — неизвестно. Только об одном последствии этого шага Эли мы умолчать не должны: Фишл опять очутился в доме «нищих духом».
Фишл Хариф пробыл две недели в доме умалишенных и умер. Не выдержала его хилая натура стольких физических и душевных испытаний… Это было невообразимым ударом для Эли, которого через несколько дней после смерти Фишла нашли в сарае повесившимся. Его жену и двоих детей приютил у себя бывший принципал и учитель, а впоследствии конкурент покойника — реб Перец Летучая Мышь, который, как говорят, сделался еще более склонным к мечтательности, а в последнее время стал впадать в мистицизм.
