Дэвид Вонг - В финале Джон умрет
Сидя в кафе в ту апрельскую ночь, я внезапно представил себе, как меня выбрасывают на улицу, услышал, как защелкиваются замки.
Добро пожаловать в мир уродов, Дейв. Скоро ты заведешь себе страницу в интернете, где станешь писать обо всем на свете — одним огромным абзацем.
Это было похоже на смерть.
— Это я? — спросил Джон. — Это я звонил, да?
Мне захотелось выплеснуть кофе ему в лицо.
— Извини, Дейв, за то, что нарушил твой суточный ритм, за все, что произойдет, за то, что люди… э-э… взорвутся.
Я двинулся к выходу. Наверное, за нас расплатился Джон. Точно не знаю. Я вышел на улицу, нашарил ключи в кармане и открыл дверь водителя. Молли выпрыгнула на тротуар, посмотрела на меня и залилась лаем. Затем пробежала немного по пустой площадке для парковки, обернулась, залаяла; потом сделала еще пару шагов и снова гавкнула.
— Похоже, она хочет, чтобы мы пошли за ней, — заметил Джон.
Собака понеслась по тротуару, время от времени оглядываясь, словно проверяя, идем ли мы за ней. Я сел в машину и поехал в противоположном направлении. Похоже, у Джона сложилось свое мнение на этот счет, но он увидел выражение моего лица и промолчал.
Краем уха я слышал, что собака бежит за нами и лает, но решил не останавливаться. В машине повисло напряженное молчание.
Наконец Джон осторожно осведомился о том, куда мы направляемся.
— На работу, черт бы ее побрал. Шесть утра, пора открывать лавочку. Подменить нас некому.
Джон отвернулся и стал смотреть на витрины магазинов и редких любителей утренних пробежек. В конце концов я спросил, чем он там занят, но ответа не получил. Я видел, что Джон все еще дышит — это хорошо. Значит, он просто спит — и это, наверное, тоже неплохо.
Если Джон заболеет и умрет, то твой труп, Роберт Марли, найдут в какой-нибудь канаве.
Я остановился на красный сигнал светофора и, как всегда, почувствовал себя полным идиотом. На улице ни души, но я тем не менее торможу, потому что того требует цветной фонарь. Проклятое общество отлично меня выдрессировало. Я потер глаза и застонал. Внезапно мне показалось, что я — самый одинокий человек в мире.
Бах!
Что-то царапнуло по стеклу.
Что-то похожее на когти.
Я вздрогнул и посмотрел назад.
Это действительно были когти.
Молли стояла на задних лапах, прижав передние к стеклу.
— Гав!
— Пошла прочь!
— Гав!
— Заткнись!
— Я сказал — заткнись! Убери лапы!
— ГАВ! ГАВ! ГАВ!
— Заткнись! Заткнись! Зат-кнись!
Мне неприятно вспоминать о том, сколько все это продолжалось. В конце концов я вышел из машины, чтобы Молли могла запрыгнуть на заднее сиденье. Да, в ту ночь моя жизнь полетела под откос, и все потому, что собака одолела меня в споре.
Молли обнюхала Джона, затем гавкнула; в закрытом пространстве лай прозвучал оглушительно. Джон даже не шелохнулся.
— Чего ты хочешь?
В тот момент данный вопрос казался мне вполне резонным. У собаки, похоже, были свои планы, и отступать от них она не собиралась.
«Что? Ты решила, что я — твой хозяин? Малыш Тимми упал в колодец? Что тебе…»
Я замолчал: мой взгляд привлекла металлическая бирка, болтавшаяся на ошейнике: «Я — Молли. Пожалуйста, верните меня…»
Собака перестала лаять.
Это место было у черта на куличках, рядом с большим заводом, выпускавшим жидкость для прочистки канализации. В какой-то момент я свернул направо; Молли залаяла как сумасшедшая — и успокоилась только после того, как я развернулся.
Увидев в конце квартала высокий, старый викторианский дом, я понял, что собака привела меня точно по адресу.
— Черт!
Я произнес это вслух — и притом громко. Что-то щелкнуло в голове, да так, что все тело содрогнулось.
Я знал, чей это дом. В голове возникла картинка с вечеринки: рядом с ямайцем Робертом спиной ко мне стоит огромный рыжеволосый парень.
Большой Джим Салливан.
Это его дом.
Большой Джим был на год старше меня, на шесть дюймов выше и в два раза тяжелее. Он стал знаменит после одной попытки угона, которая закончилась тем, что Джим вырвал из рук преступника пистолет (ободрав указательный палец угонщика), а затем избил беднягу его же оружием. Позднее Джим навестил того парня в больнице и в течение нескольких часов читал ему Библию. А однажды Джим победил в драке Зака Голдстейна, перебросив через перила лестницы.
Одна мысль о Салливане приводила меня в ужас; захотелось выкинуть собаку из машины и умчаться прочь.
Дело в том, что у Большого Джима была сестра.
Мы звали ее Огурец, а ее настоящее имя я забыл. Девочка, младше меня на два года, училась со мной в спецшколе. Все думали, что «огурец» — это намек на какие-то сексуальные изыски, но на самом деле это сокращение от «морской огурец». У этих существ есть забавный защитный механизм: при встрече с хищником они извергают из себя кишки, рассчитывая отвлечь внимание врага. Это правда, можете мне поверить, ведь прозвище придумал я.
Понимаете, сестру Джима часто тошнило — то есть очень часто. Она извергала содержимое своего желудка не менее двух раз в неделю. Почему с ней это происходило, я не знаю. Вообще проблем у нее хватало, но прозвище по крайней мере у нее было классное.
Когда меня исключили из обычной школы и отправили в заведение для детей с психическими отклонениями, Джим узнал, что прозвище его сестры придумал я. До конца учебного года я жил в постоянном страхе — боялся, что громила подстережет меня на стоянке и порвет в клочья. Весь ужас заключался в том, что, истекая кррвью и выплевывая выбитые зубы, я бы понимал, что получил по заслугам.
Значит, Большой Джим был на той вечеринке. С Робертом? Что бы это значило? И почему там оказалась его собака? Он что, берет ее с собой на все вечеринки? Может, он ослеп и Молли служит ему поводырем? Может, у нее день рождения?
Я чувствовал себя полным идиотом: вместо того чтобы спокойно оставить псину на поле, я катаю ее по городу.
Я лихорадочно попытался понять, что мне совсем этим делать — с Робертом, «соевым соусом» и сверхъестественно умной собакой.
Постой. Рядом с домом нет машины.
Ну и что? Наверное, Джим крепко выпил и сейчас отсыпается у подружки.
Бред. Большой Джим не пьет, и, кроме того, он бы не оставил сестру всю ночь сидеть дома в одиночестве.
Я вылез из машины и жестом велел собаке идти за мной. Она не сдвинулась с места. Я вспомнил, как подзывают собак, окликнул ее и похлопал себя по бедру. Безрезультатно. Так продолжалось несколько минут: собака обнюхивала Джона, а в мою сторону даже не смотрела. Наконец мне стало ясно, что я могу хлопать хоть до посинения, но это ничего не изменит. Я нагнулся и потянул за ошейник. Собака попятилась, зарычала и посмотрела на меня с отвращением. Мне и в голову не приходило, что собаки могут испытывать подобные чувства.
— Вылезай, черт побери! Ты сама заставила меня сюда приехать!
Джон, лежавший на неудобном сиденье, сгорбленный и перекрученный, словно манекен для краш-тестов, даже не шевельнулся, и это напугало меня больше всего. Похоже, он не спал, а потерял сознание. Я грубо схватил Молли за ошейник.
Следующие десять минут я пропущу и скажу лишь, что в конце концов я отнес Молли к дому на руках. Я собирался подойти к черному ходу, привязать собаку у двери и незаметно улизнуть, однако стоило мне проскочить мимо парадного входа, как дверь открылась — не во всю ширь, а лишь на дюйм, насколько позволяла цепочка.
Я вздрогнул, словно меня застали на месте преступления, обернулся и увидел бледное, веснушчатое лицо сестры Джима. Похоже, девушка совершенно не понимала, что происходит. Меня она не узнала — или сделала вид, что не узнает.
Эй! Мы с тобой не учились в одной спецшколе?!
Я уперся подбородком в спину Молли.
— Э-э, привет. Я, э-э, нашел вашу собаку.
Дверь закрылась. Я растерянно стоял, борясь с желанием бросить псину и удрать. Через минуту послышался голос Огурца:
— Джим! Пришел парень, который украл Молли!
Я посадил собаку на землю и крепко ухватил за ошейник. Дверь снова открылась, и я внутренне сжался, ожидая, что в проеме покажется медно-рыжая голова Джима. Но это снова оказалась его сестра.
— Он сейчас придет, так что отдавай собаку. Или оставь ее себе, если хочешь.
— Что?
— Можешь оставить Молли себе. Собака стоит сто двадцать пять долларов, но она подержанная, и поэтому достается тебе бесплатно.
— Не нужна мне… Она ваша, да?
— Это собака Джима, только он ее не любит. Он сейчас придет.
— С ней что-то не так?
Огурец быстро взглянула на меня, на собаку и снова на меня. Что-то промелькнуло в глазах девушки… Страх? Она боится эту собаку?
Не ты одна, детка.
— Нет, — сказала Огурец, глядя в землю.
— Тогда почему вы заплатили за нее сто двадцать пять долларов?
