Валентин Проталин - Тезей
— Кто желает по очереди из прочих? — продолжал вопрошать Мусей.
Какое-то движение среди собравшихся произошло, промелькнула даже искорка озорства, но — не больше.
— Тогда скажу я, — заявил Мусей. — Вникните, быстро сообразительные! Ведь вас на слово, как на приманку, взять можно. Видите, я с вами откровенен, хорошие мои. Ни тугодуму биотянину, ни медлительному от высокомерия спартанцу за вами не угнаться. Вы его своей палочкой или языком перестучите.
Одобрительный гул прокатился в пространстве.
— Не поняли, быстро соображающие, — остановил сограждан Мусей. — А дела ваши где? — даже ухо склонил он к площади, как бы прислушиваясь к отклику афинского народа. — Так-то, — заключил он. — Поглядите на коринфян. Что они делают? Судна строят, чтоб от критян не отстать. А кто с веслом, тот и с островами. Кто с островами, тот хозяин морю. Вникли? Коринфяне-то на деле побойчее вас будут. Они и впрямь сторонники новшеств, и планы свои осуществлять умеют. Вы же, при всей вашей живости, горазды держаться за привычку. Не надо вам перемен, даже самых необходимых. А если надо, то только на словах. Конечно, вы отважны до чрезвычайности, готовы рисковать свыше благоразумия и не теряете надежды в момент опасности. И все-таки отстаете от собственных возможностей, не доверяете своему разуму и, попав в трудное положение, кроме неопределенной надежды, не ищете какого-либо лучшего выхода. Коринфяне на самом деле подвижны. Вы же, при всей вашей живости, на самом деле медлительны. Лучшие из коринфян — странники. Вы же все — домоседы. Они странствуют в поисках приобретений, вы же опасаетесь потерять то, что у вас есть. Безделие так же утомительно для них, как самая скучная работа. Вы же думаете, что если человек ничего необычного не делает, ничем не выделяется среди прочих, то он благонамерен. На самом деле вы перепутали вялость с благонамеренностью. Для чего вас хочет освободить Тезей? Для дела, хорошие мои, для всякого разного частного и общего дела. Вот и думайте, если вы такие сообразительные. Вы же верно считаете, что не бедность позор, а то, если человек не старается избавиться от нее трудом. Так делайте следующий шаг.
Теперь площадь загудела, словно разогретая песней. Тянули руки, желая выступить. Поэтому Одеон, будучи среди сподвижников царя, поспешил к столику, где лежал жезл оратора, взял его, подержал в руках, чтобы обратить на себя внимание, и, когда стих общий гул, вернул орудие выступающего на место, и тоже обратился к народу:
— Ска-за-но, что речи есть учителя дел, — начал он нараспев, с поучительными нотками в голосе. — Многие этого не понимают. Мы служители изобретательного бога Диониса, и потому что ближе к нему, и потому что не чужды знаниям и постоянной умственной работе, несколько дальновиднее вас, афиняне. К тому же, обратите внимание, мы отвечаем за наши советы и предложения. По крайней мере, как вы знаете, своей честью, своей репутацией. Вы же не отвечаете за то, что слушаете. Нас можно покарать за ошибки. Вы же прощаете себе ошибки, и еще прощаете, и еще…
Одеон сделал паузу и продолжал:
— Для чего я говорю все это? Я говорю это, чтобы вы осознали, что по-настоящему свободным человеком может быть только знающий. Отсюда ясно, что всякому открыта дорога к свободе, если… если он не закрывает для себя путь к знаниям. И об этом подумайте, афиняне.
Толпа опять загудела. Облегченно на этот раз, поскольку попросту устала слушать. Одеон не сумел завладеть ее вниманием. Но вот, буквально растолкав стоявших у земляного возвышения, где расположились Тезей с соратниками, на свободное пространство выбрался афинянин Клеон, полужрец, полуучитель, известный своей похвальбой, не устававший при случае и без случая твердить, что, мол, никто, кроме него, не может звонче проголосить в очистительном обряде фразу «Бежал зла, нашел благо». Он резко, размашисто вбежал на возвышение, вцепился обеими руками в ораторский жезл, поднял его подчеркнуто церемониально, высоко, как мог, и держал так до полной тишины.
— Афиняне! — проорал он в толпу.
Люди затихли.
— Афиняне, — повторил Клеон спокойнее и повернулся к Тезею, — наш царь испытывает вас, ибо разве пойдет он против традиций, освященных богами. — А эти, — Клеон снова повернулся к толпе, — которые сильно ученые, которые считают себя умнее других… их не слушайте… Благонамеренным, нормальным людям не надо по всякому случаю выбивать на стоях буквы законов. Это — лишний раз не только камень портить, но и нравы. Если общество благополучно в своих нравах, ему не нужны законы… И еще про умников. Необразованность, которую они, видите ли, так презирают, при наличии благонамеренности полезнее умственности, связанной с вольномыслием. Немудрящие, простые люди лучше, чем они, эти умники, желающие быть умнее наших с вами установлений и традиций. Если кто-то говорит правильно, они обязательно берутся критиковать. Я призываю вас, афиняне, быть теми, кто вы есть… Нам не надо стремящихся блеснуть умом так называемых советников афинского народа. Не понять советчикам нас, не нам эти советы… Я так скажу: кто не говорит по-нашему, не поймет, когда пьют за его здоровье… К тому же, поглядите, афиняне, — продолжал Клеон, переждав взметнувшийся гул собрания, в котором слышался и смех, и поддержка, и угрозы, — легко рассуждать этим чистюлям, все они из богатых домов, все они после обильной еды руки о пряники вытирают… Если заговорили о так называемом народоправстве, так давайте и богатства уравняем по-братски… И еще скажу: советы советчикам подсказывают те, кто перебрался к нам неведомо откуда. Эти советы пришельцев, метеков наших… искусники да рукоделы городские, вот они какие деловые, активность им подавай…
Собрание зашумело, крики раздались и из рядов бесправных, тех, что были за кольцом народного собрания. Оттуда же чей-то голос отчетливее других резанул, раскалывая площадь:
— А вы сами разве не напринимали в гражданство за знатность и богатство?
Клеон приосанился так, что даже гул утих, и надменно, презрительно произнес:
— Тут приглашенные позволяют себе выкрики и мешают нам. Придется удалить их отсюда.
Никто на народное собрание, конечно, специально не приглашал ни метеков, ни женщин. Но это слово «приглашенные», невольно слетевшее с языка Клеона, говорило само за себя, отразив признание того факта, что массу людей, обычно не участвующих в собственно народном собрании, привело сюда не одно только праздное любопытство, в гуле протеста явственно послышались женские голоса.
— Женщины, и вы здесь, — быстро отреагировал Клеон. — О боги, до чего дошло… Женщины, неужели вы забыли, что та женщина заслуживает высочайшего уважения, о которой меньше всего говорят, — в порицание или в похвалу.
— Ты все сказал? — остановил разглагольствования Клеона Тезей.
— Я все сказал, но все ли услышали? — оставил за собой последнее слово Клеон, вернув на стол жезл оратора и покидая место для выступающего.
Народное собрание, гудевшее на все голоса, приумолкло.
— Афиняне, — заговорил снова Тезей, — я не тороплю вас. Конечно, надо о многом подумать. Но в отношении самой мысли о народовластии я бы просил вас определиться сейчас. Итак, приготовьтесь… Кто за народовластие?
Помолчав, собрание отозвалось нестройно, разноголосо.
— Кто против?
Площадь откликнулась сразу, но тоже вразнобой, и выкрики быстро оборвались.
Тогда Тезей взял со столика ораторский жезл. Площадь заинтересованно и одобрительно зашумела. Тезей протянул свободную руку к своим соратникам, и в нее тут же вложили его царский скипетр. Он залучился золотом на солнце, и, казалось, лучи эти утишили шум, поднявшийся было над площадью. Тезей держал в руках и царский скипетр, и жезл оратора.
— Еще раз, — громко произнес он, — кто за?
Площадь разразилась одобрительным ревом. Тезей качнул ораторским жезлом, помедлил до полной тишины и снова громко спросил:
— Кто против?
И опять последовал столь же мощный рев.
— Вот тебе и за, и против… Да… — рассудил Тезей, — придется иначе… Будем расходиться.
Он продолжал держать в приподнятых руках и скипетр, и жезл.
— Кто за, — скомандовал Тезей, — пусть отходит сюда, в эту сторону, — и он махнул царским скипетром. — Кто против, — туда, в ту сторону, — и махнул ораторским жезлом.
Люди принялись медленно растекаться на две части. Метеки и женщины, окружавшие собрание, отступили назад, давая возможность полноправным мужчинам более наглядно определиться. Мусей, выйдя вперед, подбадривал расходящихся:
— Шевелись, делай выбор. На хорошем дереве и повеситься не жаль.
Когда собрание разделилось, явное большинство сгруппировалось на стороне царского скипетра. Лицо Тезея прояснилось было, однако Мусея как понесло:
— Быстросообразительные наши, для верности попробуем еще раз. Теперь те, кто за, переходите на сторону ораторского жезла, кто против, двигайтесь к царскому скипетру.
