Антонио Дионис - Аргонавты
Ясон не пришел в себя и утром. Критий, только-только в дыру туманом пополз серый рассвет, попытался растолкать юношу. Но тело лежало налитой жаром колодой. Ноги не было вовсе: лишь груда вздувшегося мяса. Губы юноши растрескались в кровь.
Тут же птичкой метнулась Астурда, оцепенело замерла в двух шагах от юноши.
Он... умер? - выдохнула шепотом.
Пока - нет,- хмуро ответил Критий.- Но сама видишь: ему мало осталось шансов выжить.
Питье бы ему...- подал голос черный валун. Наблюдатель колебался: вмешиваться в течение людских дней и ночей ему было запрещено.
Черные валуны появились на земле задолго до того, когда первый человек робко выглянул из пещеры, кутаясь в звериную шкуру. Задолго до того, как вообще на земле возникла любая жизнь.
В далеких воспоминаниях, означавших для людей вечность, а для черных валунов - лишь миг, наблюдатель видел эти места совсем иными. Красное солнце лениво висело над горизонтом, бросая скупые отблески на скованную льдами землю. Завывали ветра: их бы сравнить с воем бешеных псов, но и псов, и никаких иных тварей не было в вечной ледовой пустыне. Лишь оттенки снега: от холодно белых до густо синих в тени обледенелых скал. Черный валун не испытывал ни холода, ни одиночества, хотя всегда знал, где и чем заняты другие наблюдатели. Были ль черные камни творением богов или демонов? Черные камни просто ждали смутного часа, чтобы выполнить свое предначертание. Что за долг был у наблюдателя? Он ни разу об этом не задумывался: придет время - все откроется само. А с течением лет валун и вовсе решил, что о нем забыли. Но и это наблюдателю было безразлично.
Он видел, как ленивое солнце словно очнулось от спячки. Видел небо, теряющее серость и прояснившееся голубизной. А однажды услышал странный гул, неведомый ранее. Было похоже, что по горам прокатилось эхо лавины; снега, громоздясь скользкими глыбами иногда не выдерживали собственного веса и падали, увлекая за собой новые пласты.
Черный валун заслушался: так завораживающе могуч был незнакомый звук, который, не умолкая ни на минуту, шел откуда-то издалека. Он порождал раскаты, отголоски. Ширился подковой, захватывавшей все новые пространства. И равнодушный валун, столетиями не трогавшийся с места, даже изменил своим привычкам и решился взглянуть, что означает странный шум.
Он пробрался к выходу на поверхность: теперь от внешнего мира валун отделял лишь многометровый пласт льда, а лед, как известно, достаточно прозрачен для опытного наблюдателя. Валун огляделся, выпустив на поверхность усики с темными бусинками глаз. Глазки оторопело вертелись: в сознании наблюдателя мелькали обрывочные картинки неба, кусочек моря, бело-кремовая земля, словно воздушное пирожное. Но ни единого существа, способного так рычать, грозно распугивая тишину многих веков.
И тогда черный валун вспомнил, узнал этот чарующий рокот: то отступал, беснуясь, пятясь, взрывая землю, ледник.
И, значит, скоро, конечно, скоро по меркам наблюдателей, в эти места придут те, кого столько ждал черный валун. Он теперь знал, что призван на землю из небытия, чтобы следить за людьми. Зачем? А это сторонних не касалось.
И люди, пробуждая валун от длительного оцепенения, пришли: напуганные миром и необъятностью того, что человечеству предстояло постигнуть. Вначале эти двуногие создания вызывали у наблюдателя лишь любопытство, с острой примесью жалости. Не успев укорениться на одном клочке суши, людские племена тут же отправлялись на поиски новых угодий для охоты. Достигнув благодатного края, обласканного солнцем, человек тут же бросал все, чтобы в утлой лодчонке, выдолбленной из ствола многолетнего древа, отправиться к далекому острову в море, на котором и нет ничего, кроме песка да отшлифованных волною камешков.
Валун забеспокоился: подопечные, как он уже относился к людям, никак не могли угомониться. Напрасно валун ждал, что, достигнув некой вехи, человечество успокоится, займется собой и своими делами. Нет, человек по-прежнему рвался куда-то к заоблачным высям, погибая, умирая в жестоких войнах и сам для себя выдумывая новые испытания, словно без бесконечного плавания не мыслил свое бытие.
Валун сколько раз порывался, отринув запрет, остановить безумцев. Но люди, эти таинственно непостижимые существа, слушались лишь своих желаний: ни логика, ни предусмотрительность не отличала поступки человечества.
И валун отказался от бесплодных попыток постичь, уединился в голых и пустынных горах. Нет, так и сюда пришли люди. И теперь, опять-таки пострадав от глупого любопытства, один из них умирал.
Наблюдатель колебался. Острой иглой кольнуло то постыдное воспоминание за несовершенный поступок. Будь у наблюдателя эмоции, он бы сказал, что его мучает совесть. Но он так и не вмешался.
Тогда черный валун обитал в почти столь же неприступных горах, где лишь лавины да камнепады нарушали его уединение. Но однажды нечто, затмившее солнце, темное пятнышко на дальнем утесе отвлекло наблюдателя от размышлений.
Черный валун присмотрелся. Две крохотные фигурки, одна чуть тоньше и ниже, были словно очерчены черной гуашью на мокром полотнище утреннего неба.
Судя по токам, истекавшим от одного человека к другому, эти двое, соединенные любовью, были в кровном родстве.
Сын и отец,- определил наблюдатель, и уж хотел вернуться к прерванным раздумьям, как что-то странное, деталь, не поддающаяся определению, заставила наблюдателя пристальнее вглядеться в стоящих у края резко уходящего вниз утеса.
Крылья? -- удивился валун.
И словно услышав, люди вдруг вскинули руки. Взмахнули подобием птичьих крыльев, подражая пернатым. И ухнули в пропасть.
Валун отвернулся: он видел много смертей, но эта была одной из самых глупых. Но секундное любопытство принудило взглянуть туда, вниз, в пропасть, где по камням расшвыряло кровавые ошметки костей и мяса. Но не увидел. Недоверчиво уставился в небо, для верности выпустив усики с глазками, и поразился: там, в недоступной человеку стихии парили крылатые птицы с человеческими страстями. И небо, принадлежащее богам, приняло их.
Зрелище, пожалуй, было б прекрасным, если б не робость и суетность движений летящих. Розовые блики на белоснежных крыльях и светящийся ореол, словно нимб.
И стоило крикнуть:
Остановитесь! - и вечно бы продолжался полет.
Наблюдатель не крикнул. Он вообще отвернулся,
зная заранее, чем грозит тяга к небу для смертных: все то же беспокойное стремление вверх - и паденье.
Что поделать: годами, веками живя средь людей черный валун волей-неволей приучился к нетерпеливому - а что там? За горизонтом, за морем, за краешком неба?
Потом люди долго будут вспоминать этих глупых людей, память о них надолго пережила и свое время, и ушедшее в пепел столетие. И по-прежнему люди будут судачить о неразумности летящего к солнцу, и по-прежнему завидовать, что сами на это порой не способны.
Пока валун колебался, жизнь истекала из тела Ясона жаром. Лихорадка сожгла губы, вызывая видения и грезы.
Ему бы воды...- отчаянно протянул Критий.
И Астурда, маленький оскалившийся звереныш, выскользнула прежде, чем отец успел ее перехватить.
Стой, неразумная! - вскричал Критий, но следом бежать побоялся. Он не мог заставить себя ринуться в неизвестность: у каждого человека свой предел смелости и трусости. И от тебя мало зависит, как высок барьер, за который тебе, и только тебе, не дотянуться.
Астурда же, не подумав, что ждет ее на побережье, не вспомнив, что ни посудины, ни склянки для воды у нее нет, бежала, поскальзываясь на камнях, к берегу. Но вдруг остановилась, словно вспугнутая на бегу лань: побережья больше не было.
Незнакомым стало и море. Исчезли прибрежная полоса, узкая полоска земли, отделявшая побережье от гор, исчезли скалы на горизонте, охранявшие бухту.
Прямо у ног девочки плескалась вода. Астурда машинально зачерпнула пригоршню. И выплюнула: вода оказалась горько-соленой.
Критий, точно крыса, нетерпеливо выглядывал дочь, высунув голову из дыры.
Отец! - запыхавшийся ребенок чуть отдышался, глотая слова.- Там... море!
Море? Что ты хочешь сказать? Я и сам знаю, что мы на морском побережье. А вот ведомо ли тебе, как добронравные отцы расправляются с непослушными дочерьми? !
Ты не понял! - выкрикнула Астурда, протягивая руку в направлении моря.- Мы - пленники! Море пришло на берег!
-- А разбойничий лагерь?
Отец! Если ты теперь не слышишь меня, что же будет, когда я чуть подрасту?
Критий, испуганный не столько непонятными речами
Астурды, сколько диким блеском в глазах девочки, рискнул проползти по тропе. Выглянул. Поднялся с земли. Теперь он понял, что имела, в виду Астурда: Ясон - самый счастливый из них, потому что все они - пленники моря и гор, но лишь юноша умрет, не зная, какая горькая участь их ожидает. Они же, Критий и Астурда, будут умирать тут долго и медленно. Критий впервые пожалел, что всю жизнь был чересчур рассудителен и осторожен. Немного бы безрассудства: камень на шею, да покрепче прижать Астурду, чтобы девочка не успела испугаться, когда отец вместе с ней шагнет в темноту с высоты.
