Александр Афанасьев - Народные русские легенды А. Н. Афанасьева
Из лиц ветхозаветных легенды г-на Афанасьева говорят только о Соломоне и о Ное. Первый по своей известной мудрости спасается из ада, сказавши бесам, что он хочет построить в аду монастырь; это небольшой эпизод из целого круга сказаний о Соломоне, ходивших в старину и, без сомнения, теперь еще известных в народе. В легенде о Ное смешаны различные рассказы. Вначале передается известная еще из Кирилла Туровского притча о хромом и слепом, которые крали плоды в саду; Господь на них прогневался и решился сотворить Ноя праведного. Ной и жена его Евга представляют, очевидно, первых людей. Господь приставил к Ною голую собаку, чтобы она никого не пускала его смотреть, но дьявол обещал собаке шубу и она показала ему Ноя. Чтобы очистить землю, Бог послал потоп; дьявол старается помешать постройке ковчега; потом успевает попасть обманом в ковчег, и обернувшись мышью, прогрызает дно; ковчег был спасен ужом, который заткнул головой отверстие, которое проточила мышь. Когда кончился потоп, Бог, а за ним дьявол начали засевать землю, доставая песку со дна морского. В одном варианте этого преданья говорится, что где Бог бросил землю, она выходила гладко и плоско (как святая Русь), а что черт побежал от Бога, а где приляжет, кашлянет и спотыкнется, там вырастали пригорки и высокие горы. Таким образом, народ считает создание русской равнины делом совершенно правильным, а незнакомые и нелюбимые им горы понимает только как дело беса. Любопытно также в этой легенде, что когда Ной спросил Бога, как может он один с женою населить землю, Господь велел ему свалять мужиков из глины, а господ — из пшеничного теста. Рассказ напоминает Девкалиона и Пирру греческой мифологии, делавших людей из камня, но русский человек приноровил его к своим отношениям и дал своим господам более щепетильное происхождение. Наконец, Ной спрашивает: «Как же им жить!» Бог дал им топоры и срубил им избы: «Живите, вот вам изба!» — «Господи, на чем же нам работать?» Дал Господь лошадь, связал обродь (узду) и хомут. Он поймал лошадь и запряг ее: «Вот вам, — говорит, — изба, лошадь, упряжь; живите да меня хвалите»… Так начинается история по народным понятиям; народный быт является готовым вдруг в том виде, как он существует теперь. В создании человека и первых условий жизни народ видел непосредственное участие Бога, он видит его и потом в каждом факте своей судьбы. Легенда надолго сохраняет этот малосознательный взгляд на природу и человека, оставшийся от очень старой поры; легенда, приведенная нами, могла составиться или войти в народ в самое первое время по введении христианства; некоторые подробности ее находятся уже в очень старых памятниках нашей письменности. В этом отношении был бы весьма любопытен разбор Палеи, хронографов и древних переводных апокрифов. С другой стороны, подробное сличение христианских преданий о создании мира с остатками древнейших мифических представлений народа покажет, что многое уцелело и было переделано народом еще из языческих верований: его пантеическая мифология также видела во всей природе и на всем ходе жизни человека действие сверхъестественной силы. Каким образом возможно было это смешение начал столь противоположных, мы можем наблюдать и до сих пор в народе, который почитает св. Николу и верит в домовых. По введении христианства народу старались обыкновенно представлять языческие божества как травестированных злых духов; он и верил отчасти этому, — так Нестор называет Перуна бесом; но так было не всегда — домовой не сделался бесом, он остался в народных понятиях существом независящим, способным и на зло, и на добро. В процессе перехода к христианству народ не бросает преданья вдруг, потому что слишком привык к ним; он только изменяет и дополняет их потом, и они живут удивительно долго; еще для нас возможно выследить их за несколько столетий назад. Вымирание преданий начинается с вымиранием старого быта; преданье начинает терять силу, когда народ выходит из прежней сферы, когда начинает больше вдумываться в жизнь, когда пословицей его становится «На Бога надейся, а сам не плошай» и когда старые призраки обращаются для него в шутку.
Мы думаем, что нынешние легенды нашего народа уже представляют в значительной степени шуточный элемент этого рода. Таков, например, длинный рассказ, сообщенный у г-на Афанасьева во множестве вариантов и, следовательно, очень любимый народом, — о похождениях солдата в аду и в раю, его встрече со смертью, которая не может его одолеть и которой он повелевает. Солдат не хочет идти в рай, потому что ему сказали, что там ни вина, ни табаку нет, а просто царство небесное; и когда ему пришлось отправиться в ад, он расположился в уголку, наколотил в стену гвоздей, развешал амуницию и закурил трубку. В аду не стало прохода от солдата, никого не пускает мимо своего добра: «Не ходить! видишь, казенные вещи лежат!» Черти могли отделаться от него только тем, что обманули его, забивши в барабан тревогу; когда солдат выбежал из ада, они заперли за ним двери и больше не пустили. Он держит смерть у себя в торбе, не пускает ее морить людей и заставляет точить старые дубы. Словом, все для него обращается в шутку, ничего он не боится и никто не может ему ничего сделать. Мы не думаем, чтобы легенда могла быть очень стара в этом виде, даже исключая беспардонный характер солдата, составляющий, конечно, тип из новой русской жизни; если некоторые подробности легенды носят характер старины, то в древнем рассказе они имели, без сомнения, более положительный смысл. Обращаясь в балагурство, легенда упадает: из нее делается анекдот, «не любо — не слушай», т. е. нечто вовсе не похожее на первое предание; в религиозном отношении, очень существенном в легенде, она становится совершенно безразлична. Очень любопытный образец подобного настроения легенды представляет «Повесть о бражнике», напечатанная в издании по старой рукописи. Бражник, т. е. по нынешнему пьяница, человек, как оказывается, неглупый, приходит в рай; св. Петр его не пускает. «Кто же ты?» — спрашивает он, и узнавши, что это Петр, говорит, что он несправедливо гонит его из рая, когда в жизни три раза отрекался от Христа, — «А я хотя и бражник — но все дни Божие пил и за всяким корцом имя Господа прославлял, а не отрекался от него». Петр отошел от ворот с сомнением. Точно также укоряет бражник царя Давида его грехами, а Иоанна Богослова недостатком любви, которую он сам проповедывал, и в заключение бражник попадает в рай. Легенда обратилась здесь, скорее, в апологию бражничества, которую наши предки придумали не без некоторого остроумия.
Бесы также часто выводятся на сцену в легенде, отчасти в комическом виде, как мы видели в похождениях солдата. Насмешливый взгляд на чертей довольно распространен и, следовательно, не стои́т в легенде одиноко; черти, как известно, поминаются в народном разговоре на каждом шагу, и в легенде они являются также довольно фамильярным лицом, даже с собственными именами, как черт Потанька в двух легендах г-на Афанасьева. Кроме шутливых рассказов о чертях, в легенде сохранились отголоски древних патериков; из житий старинных аскетов перешли, например, в легенду рассказы о том, как бес являлся к пустыннику, принимая на себя вид старца-монаха, соблазнял его на пьянство; приходил в образе женщины: старец поддается обману, он уже помолодел, готов венчаться, но в ту минуту, когда надевают на молодых венцы, он не может удержаться и кладет на себя крестное знамение, и видит что над ним согнута осина, а на ней петля (легенда о пустыннике). Черти не менее других требуют к себе уважения от людей и мстят им за насмешки и ругательства. В доказательство этого легенда рассказывает о черте, который был нарисован в кузнице; старик, отец кузнеца, жил с ним в ладах (по народному поверию, кузнецы бывают часто в дружбе с чертями, конечно, по их наружному сходству), но сын как ни придет на работу, то вместо ласкового слова ударит черта молотом в лоб и тогда берется за дело. Черт не выдержал, обернулся молодым парнем, пошел в службу к кузнецу и до тех пор строил ему козни, пока, наконец, хозяин побожился, что никогда не поднимет на черта молота и будет оказывать ему всякую почесть. Легенда любопытным образом сходится с народным предрассудком, который дает черту какое-то независимое значение и считает действительно нужным не обижать его: известен народный анекдот о набожной старухе, которая ставила свечки и святым и черту, нарисованному на картине страшного суда. Г-н Афанасьев приводит еще особенный образец легенды, совершенно похожий на обыкновенную сказку: черти живут во дворце, как сказочные волшебники, похищают девиц и забывают отчасти свои адские занятия. Читатель, знакомый с волшебным миром наших сказок, отличит в приводимом рассказе эти сказочные подробности (см. легенду «Горький пьяница», № 29).
Рай и ад народ представляет себе, как известно, чисто внешним образом. Картина страшного суда, пришедшая к нам из Византии вместе с христианством, на тысячи лет осталась у нас самым популярным изображением будущей жизни. Разнообразные муки огнем, в разных мудреных положениях, до сих пор пугают воображение простолюдина. В одной легенде описывается утонченное мучение: «кумова кровать», огненная, на колесах, все вертится; ее боятся сами черти. Предания о загробной жизни рассказываются в легендах о странствованиях «обмиравших» людей на том свете; г-н Кулиш напечатал интересные малорусские предания об этом предмете. В нашей легенде один царь, милостивый к нищим, принял Христа в образе убогого старика и за то удостоился видеть загробную жизнь, райские сады и муки грешников: одни из колодца в колодец воду переливают, — то вином торговали и народ обмеривали; что из печи жар выгребают — то ростовщики, сребролюбцы; что стоят голые, стену собой подпирают — то клеветники, ябедники и пр. Любопытный рассказ подобного рода г-н Афанасьев мог бы найти в старинных рукописях; старое «Хождение Богородицы по мукам», и теперь весьма известное в народе особенно у раскольников, дополнило бы приведенные им поверья. Быть может, она связывает наше предание с древними византийскими легендами… Рай есть место такой неописанной красоты, что человек, попадающий туда, совершенно забывает о времени, — представление, общее нам с западными народами. У нас рассказывают, что один добрый и набожный крестьянский сын побратался со старцем-скитником; отец сосватал ему невесту, но он не хотел жениться и ушел из родительского дома. На пути он встретился с тем же старцем, и старец привел его в свой сад: ему казалось, что он пробыл в саду только три минуты, а был он в саду триста лет. Это был рай.
