Автор неизвестен - Махабхарата. Рамаяна

«Упав на закате на поле кровавом,
Он смелости, твердости придал пандавам,

Но это старейшего в роде паденье
Твоих кауравов повергло в смятенье.

«То ствол, — причитали, — упал с колесницы,
Отметивший племени Куру границы!»[113]

Почувствовав горя безмерного бремя,
Две рати сраженье прервали на время.

Земля застонала, и солнце свой жгучий
Утратило блеск, и упрятали тучи

Всё небо, и вспыхнули молний зарницы:
Сын Ганги, сын Ганги упал с колесницы!

От битвы губительной в горе отпрянув,
Воители двух опечаленных станов,

Без твердых щитов, без воинственной стали,
Вкруг Бхишмы, душою великого, встали.

Друзьями он был окружен и врагами,
Как Брахма, творец мирозданья, богами:

Почтить храбреца, забывая о мести,
Пандавы пришли с кауравами вместе!

Тогда своему и враждебному стану
Сказал добродетельный отпрыск Шантану:

«Привет колесниц обладателям славным,
Владыкам державным, бойцам богоравным!

Свисает моя голова мне на горе:
На стрелах покоясь, нуждаюсь в подпоре».

Подушечек маленьких, мягких, с десяток,
Цари принесли — предводители схваток.

Но молвил с усмешкой старик благородный:
«Для ложа мужчины они не пригодны».

Увидел он Арджуну: этот владетель
Большой колесницы являл добродетель, —

И, воина гаснущим взглядом окинув,
Сказал ему: «Арджуна, царь властелинов!

Подпору найди голове моей ныне,
Но чтобы она пригодилась мужчине».

И Арджуна, с болью добывший победу,
Тоскуя и плача, ответствовал деду:

«Приказывай, лучший из воинов: сразу
Пойду, твоему подчиняясь приказу».

Сын Ганги сказал: «Знаешь сам превосходно,
Какая мужчине подпора пригодна».

И Арджуна, доброму верен порыву,
Каленые стрелы достал и Гандиву,

И выстрелил, доблестный, полон печали,
И стрелы под голову Бхишмы попали,

Уперлись в затылок ему опереньем,
И Бхишма, боровшийся долгим бореньем,

Доволен был этой подушкой походной,
Был счастлив, что Арджуна, муж превосходный,

Постиг его волю, — и молвил он внуку:
«Хвала твоему благородному луку,

Хвала твоему, сильнорукий[114], старанью, —
Не то на тебя бы обрушился с бранью!

Теперь я доволен, теперь я спокоен:
На ложе из стрел умирать должен воин!»

Затем кауравам сказал и пандавам,
Царевичам юным, царям седоглавым:

«С исполненным долгом пришел я ко благу.
На ложе из стрел я и мертвый возлягу.

Лишь солнце сокроет свой блеск за горами,
Сокроюсь и я, провожаем царями.

Когда колесницы владетель багряный, —
Отправится солнце в места Вайшрава́ны,[115]

Покину я жизнь, как любимого друга.
От мощных царей мне потребна услуга:

Пусть выроют ров, и в костре погребальном
Я буду сожжен, и приветом прощальным,

Истерзанный сотнями стрел многократно,
Я солнце почту, уходя безвозвратно.

А вы, кто всего мне дороже на свете,
От битв, от вражды откажитесь, о дети!»

Врачи, несравненные в мудром леченье,
Искусно постигшие стрел извлеченье,

Казались от смерти надежной оградой,
Но Бхишма сказал: «Отпустите с наградой

Своих лекарей: не нужны мне лекарства, —
Навек ухожу из непрочного царства.

Как воин я жил и достиг высшей цели,
Исполнил свой долг в этом бренном пределе.

На ложе из стрел я взошел ради чести, —
Да буду сожжен я со стрелами вместе».

Дуръйодхана, сын твой, о царь над царями,
Врачей отпустил, наградив их дарами.

Пред Бхишмой с восторгом склонились владыки:
Исполнил он долг наивысший, великий![116]

Смотрели цари на него изумленно:
Достиг он величья, хранитель закона!

И вот с кауравами вместе пандавы
Вкруг ложа из стрел, где лежал белоглавый

Воитель, прошли, о бесстрашном печалясь:
Почтительно воины с Бхишмой прощались.

Вкруг славного ложа расставив охрану,
Тая в своем сердце тяжелую рану,

Покрытые кровью, вожатые рати
Неспешно вернулись в шатры на закате,

И стало Юдхиштхире с братьями слышно
То слово, что молвил всезнающий Кришна:

«Сын Долга! Не братом твоим, не тобою
Повергнут блистательный муж, а Судьбою.

Иль думаешь: Бхишма, помедлив с отпором,
Сожжен был твоим всесжигающим взором?»

Ответил Юдхиштхира Кришне: «Ты — наше,
О Кришна, прибежище, наше бесстрашье!

Ты — тот, от кого храбрецов возвышенье,
Чья милость — победа, чей гнев — пораженье.

Не странно, что ты — для воителей благо:
Где ты — там победа, где ты — там отвага.

Мудрец, обособивший вечные веды,
Для воинов правых ты знамя победы!»

Доволен был Кришна, познаньем богатый:
«Сказал ты, как должно, пандавов вожатый!»

«Едва загорелся рассвет златоглавый,
Явились пандавы, пришли кауравы

И встали вкруг ложа из стрел, на котором
Сын Ганги лежал с затуманенным взором.

И люди простые пришли на рассвете —
Мужчины и женщины, старцы и дети,

С цветами, с сандаловой мазью[117] девицы, —
Как будто молились блистанью денницы!

К тому, кто из рода царей всех сильнее,
Пришли музыканты, певцы, лицедеи.

Оружье с доспехами сбросив на травы,
Пандавы пришли и пришли кауравы.

Они, о вражде позабыв и о сече,
Друг с другом ведя только добрые речи,

Годам прожитым сообразно и сану,
Расселись вкруг сына Реки и Шантану,

Расселись герои вкруг Бхишмы на поле:
То солнце сверкало в своем ореоле!

Расселись вкруг деда, полны состраданья,
Как боги — вкруг Брахмы, творца мирозданья.

А Бхишма дышал, как змея, проявляя
Спокойствие, тяжкую боль подавляя.

Сказал: «Я калеными стрелами мучим,
Как будто охвачен я пламенем жгучим.

Воды я хочу, о цари-властелины!»
И воины с влагой холодной кувшины

И яства ему принесли отовсюду,
Но Бхишма сказал им: «Вкушать я не буду

Того, чем питается род человечий:
От мира людского ушел я далече,

На ложе из стрел я лежу, ожидая,
Чтоб солнце взошло и луна молодая».

Всех воинов он опечалил отказом
И Арджуну кликнул, хваля его разум.

Почтительно витязь сложил свои руки,
Спросил: «Как смогу облегчить твои муки?»

Сказал сын Шантану, в боях поседелый:
«Меня истерзали каленые стрелы.

Мой рот пересох, и горит мое тело, —
Воды принеси, чтоб оно охладело.

Ты — лучник великий, и деду в угоду
Добудешь желанную, нужную воду»,

«Пусть будет, как хочешь», — ответствовал деду
Сей Арджуна, завоевавший победу,

И на колесницу взошел, и Гандивы
Натягивать стал тетиву, горделивый,

И вздрогнули твари земные от звука
Гудящего при напряжении лука.

Неспешно свершил он затем круг почета
Вкруг Бхишмы — воинственных ратей оплота,

И вставил стрелу, и заклял ее властно,
Чтоб молнии стала она сопричастна,

И прянула эта стрела к исполину,
И к югу от Бхишмы вонзилась в долину.

Источник забил в этом месте, и благо
Явила прохладная, чистая влага,

Подобная амрите животворящей,
И Бхишма припал к ней всей плотью горящей,

И жажду свою утолил той водою
Старик, наделенный отвагой святою.

Деяние Арджуны всех поразило:
Невиданной, нечеловеческой силой

Исполненный, с грозным, сверкающим ликом,
Он Индрой казался царям и владыкам!

Цари-кауравы, дрожа, как коровы,
Когда на них ветер повеет суровый,

Плащами размахивали в изумленье,
А гром барабанов гремел в отдаленье.

«О Арджуна, — Бхишма сказал пред кончиной, —
Не диво, что мужества стал ты вершиной.

От На́рады знаем, что в новом обличье
Святого жреца ты являешь величье.

Свершишь ты такие деяния вместе
С блистающим Кришной, опорою чести,

Что Индра и Индре подвластные боги
И трепета будут полны и тревоги!

Из лучников лучший, храбрейший из смелых,
Ты всех превзошел в этих бренных пределах.

Гару́да — прекраснее всех быстролетных,
Корова — достойнее прочих животных,

Из тех, кто живет, человек всех мудрее,
Из тех, кто течет, Океан всех сильнее,

Из тех, кто пылает, — всех Солнце светлее,
Из гор — Гималаи всех выше, белее,

Всех более брахман почета достоин,
А ты из могучих — достойнейший воин!

Но горе: Дуръйодхана требует мщенья,
Ему ни к чему от меня поученья,

А также от Ви́дуры, Дроны и Рамы,
Он даже Санджайе не внемлет, упрямый!

Не внемлет разумным речам и наказам
Сей жадный властитель, утративший разум!

Но он, отошедший от веры священной,
Погибнет, могучим сражен Бхимасеной!»

Дуръйодхана, царь кауравов, с тоскою
Взглянул, опечаленный речью такою,

А Бхишма сказал: «Подвиг Арджуны чудный
Увидел ли ты, властелин безрассудный?

Увидел ли ты, как смельчак непоборный
Родиться помог той воде животворной?

Не знаю, кто Арджуне в мире подобен,
Кто в мире такое содеять способен!

Владеет бесстрашный тем самым оружьем,
Чью сущность извечную мы обнаружим:

Как боги — огня и воды властелины,[118]
Бог ветра, бог солнца, бог нашей судьбины,[119]

Как боги — владыки зверей и растений,[120]
Как бог — повелитель всех божьих владений,[121]

Как Брахма-создатель и Вишну-хранитель, —
Оружьем извечным владеет воитель!

Лишь Арджуне с Кришной, чья сила чудесна,
Оружия этого тайна известна.

В сей битве победу одержат пандавы, —
Затем, что пандавы, о милый мой, правы!

Пойми же — никто из людей не сравнится
С тем Арджуной, чья так мощна колесница.

Пока перед миром ты не опорочен,
Да будет союз между вами упрочен.

Пока еще Кришною ты не наказан,
С пандавами ты помириться обязан.

Пока твоя рать не бежит с поля брани
От Арджуны — с ним помирись ты заране.

Пока не легли в этом страшном сраженье
Все родичи — с ним заключи соглашенье.

Пока от Юдхиштхиры, полного гнева,
Ты гибель не принял, пока Сахадева,

И Накула, и Бхимасена в той схватке
Бойцов твоих не разгромили остатки, —

С пандавами ты заключи соглашенье,
И это достойное будет решенье!

Конец мой пришел — да настанет с ним вместе
Конец этой битвы, конец этой мести!

Пусть речь мою примет рассудок твой здравый
На благо тебе и для счастья державы.

Не ведая алчности, гнева, гордыни,
Пандавам ты сделайся другом отныне.

Не страшен ли Завоеватель Богатства?
С кончиною Бхишмы да будет вам братство!

Да будет союз этот прочно основан:
Ему наилучший удел уготован.

Юдхиштхире ты возврати полдержавы,
В столице своей да воссядут пандавы,

Не то тебя будут потомки стыдиться:
«Он, — скажут, — предатель и братоубийца!»

Да будет с кончиной моей — мир народам,
Да род будет в добром согласии с родом,

Брат — с братом, открыто и радостно глядя,
И с сыном — отец, и с племянником — дядя.

А если согласье отвергнешь ты сдуру, —
Погибнет потомство великого Куру,

Все кончится вместе с моею кончиной,
И ты будешь этого горя причиной».

Так Бхишма царя кауравов наставил,
Так благо и братство пред смертью восславил.

Он боль обуздал свою, праведник строгий,
Навеки замолк, поручив себя йоге».[122]