Автор неизвестен - Махабхарата. Рамаяна

«Построилось войско Юдхиштхиры к бою
Поставив Шикхандина перед собою,

Напали пандавы на Бхишму седого,
Разили воителя снова и снова

Секирой, и палицей, и булавою,
И дротиками, и стрелой боевою.

Вот эта стрела — с золотым опереньем,
Вот эта — страшна своим мощным пареньем,

А эти похожи на зубы теленка,
А эти, пылая, несутся вдогонку,

А эти — всех прочих острее, длиннее,
Ты скажешь: то кожу сменившие змеи!

Но, кровью облитый, страдая от боли,
Сын Ганги не бросил военное поле.

Зажглись его стрелы, как молний зарницы,
И громом был грохот его колесницы,

А лук — словно огнь, в бранной сече добытый:
Служил ему топливом каждый убитый,

Как вихрь, раздувающий пламя, — секира,
А сам он — как пламя в день гибели мира![106]

Он гнал колесницы врага, всемогущий,
И вдруг появлялся в их скачущей гуще.

Казалось, как ветер сейчас он взовьется!
Он вражеских войск обошел полководца[107]

И вторгся, стремительный, в их середину,
И громом колес он наполнил равнину,

И воины в страхе на Бхишму глядели,
И волосы дыбом вздымались на теле.[108]

Иль то небожители, гордо нагрянув,
Теснят ошалелую рать великанов?[109]

Шикхандин метнул в него острые стрелы, —
И лук потерял богатырь поседелый,

Упали при новом воинственном кличе
И знамя его, и его колесничий.

Лук, более мощный, схватил он, великий
Сын Ганги, но Арджуна Багряноликий[110]

Метнул три стрелы, запылавших багрово.
Тут Бхишма лишился и лука второго.

Сын Ганги все время менял свои луки,
Но Арджуна, этот Левша Сильнорукий,

Исполненный силы и удали ратной,
Оружье его разбивал многократно.

А Бхишма, сражением тем изнуренный,
Облизывал рта уголки, разъяренный.

Он дротик схватил, что сразил бы и скалы,
Метнул его в Арджуну воин усталый.

Сверкал, словно молния, дротик летучий,
Но Арджуны стрелы нахлынули тучей, —

Сильнейшего из венценосных потомков[111]
Пять стрел полетело, и на́ пять обломков

Был дротик разбит. Иль сквозь тучи пробилась —
И молния на́ пять частей раздробилась?

Держав покоритель, чьи подвиги громки,
Разгневанный Бхишма взглянул на обломки,

Подумал: «В душе моей горечь и мука,
Но я бы сразил из единого лука

Всех братьев-пандавов стрелой своей скорой,
Не сделайся Кришна пандавам опорой!

На них не пойду я отныне войною,
Подвигнут на это причиной двойною:

Отважных пандавов убить невозможно,
К тому же обличье Шикхандина ложно, —

Хотя он считается доблестным мужем,
Мы женскую сущность его обнаружим!

Когда-то Сатьявати, дочь рыболова,
Взял в жены Шантану — и молвил мне слово:

«Ты сам изберешь себе, сын мой, кончину,
Ты сам своей смерти назначишь годину».

Как видно, в сей жизни достиг я предела,
И смерти моей, видно, время приспело».

От стрел не искал уже Бхишма защиты,
Сквозь щит и броню многократно пробитый.

Шикхандин, порывистый в схватках и спорах,
В грудь Бхишмы метнул девять стрел златоперых,

Но Бхишма не дрогнул: спокойна вершина,
Хотя у подножья трясется равнина!

С усмешкою Арджуна, в битвах счастливый,
Из лука метнул двадцать стрел, из Гандивы,

В противнике двадцать пробил он отверстий,
Но Бхишма не дрогнул, исполненный чести,

Не дрогнул, хоть хлынула кровь из отверстий,
И стрел оперенных вошло в него двести!

Обрушило полчище воинов стрелы,
Но Бхишма, израненный и ослабелый,

Стоял, не колеблясь, как мира основа.
И Арджуна, яростью движимый, снова

Шикхандина перед собою поставил,
Стрелу в престарелого Бхишму направил,

Разбил его лук, удивлявший величьем,
Свалил его знамя совместно с возничим.

Почувствовал Бхишма погибели холод,
Лук более мощный схватил, но расколот

И этот был острой стрелой на три части…
Потребно ли Бхишме военное счастье?

Не луков, а жертв он свершал приношенье,
От Арджуны не защищаясь в сраженье!

Надел новый щит, новый меч обнажил он.
«Победу иль смерть обрету!» — порешил он.

Но стрелы взлетели, и щит раскололи,
И выбили меч из десницы: дотоле

Еще не знавал он позора такого!
И вздрогнуло войско пандавов от рева

Юдхиштхиры: «Смело, с бесстрашным стараньем,
На старого Бхишму всем войском нагрянем!»

Низверглись на Бхишму, как ливень великий,
Трезубцы и копья, секиры и пики,

И стрелы взвивались крылато и звонко
И в старца вонзались, как зубы теленка[112].

Оглохла равнина от львиного рыка:
Пандавы рычали, как львы, о владыка,

Рычали твои сыновья-кауравы,
И Бхишме желали победы и славы.

Так двигалась битва на утре десятом.
Был родичу родич тогда супостатом,

Была водоверть, — будто Ганга святая
Ревела, в нутро Океана впадая.

На землю нахлынули крови потоки,
В которых и близкий тонул, и далекий.

Теряя колеса, и оси, и дышла,
Сшибались в бою колесницы; и пришлый

И здешний в предсмертных мученьях терзались.
Слоны в гущу всадников грозно врезались,

Топча лошадей, колесницы и конных,
И стрелы впивались в слонов разъяренных,

И падали грузно слоны друг на друга,
И воплями их оглашалась округа,

И долы тряслись, и вершины дрожали,
И люди стонали, и лошади ржали.

Пандавы на Бхишму, исполнены гнева,
Напали со стрелами справа и слева.

«Хватай! Опрокидывай! Бей в поясницу!» —
Кричали бойцы, окружив колесницу.

И места не стало у Бхишмы на теле,
Где б стрелы, как струи дождя, не блестели,

Торча, словно иглы, средь крови и грязи,
Как на ощетинившемся дикобразе!

Так Бхишма упал на глазах твоей рати,
Упал с колесницы, о царь, на закате,

К востоку упал головой, грозноликий, —
Бессмертных и смертных послышались крики.

Упал он — и наши сердца с ним упали.
Он землю заставил заплакать в печали,

Упал он, как Индры поникшее знамя,
И ливнями небо заплакало с нами.

Упал, придавил богатырь престарелый
Не землю, а в теле застрявшие стрелы».

«Упав на закате на поле кровавом,
Он смелости, твердости придал пандавам,

Но это старейшего в роде паденье
Твоих кауравов повергло в смятенье.

«То ствол, — причитали, — упал с колесницы,
Отметивший племени Куру границы!»[113]

Почувствовав горя безмерного бремя,
Две рати сраженье прервали на время.

Земля застонала, и солнце свой жгучий
Утратило блеск, и упрятали тучи

Всё небо, и вспыхнули молний зарницы:
Сын Ганги, сын Ганги упал с колесницы!

От битвы губительной в горе отпрянув,
Воители двух опечаленных станов,

Без твердых щитов, без воинственной стали,
Вкруг Бхишмы, душою великого, встали.

Друзьями он был окружен и врагами,
Как Брахма, творец мирозданья, богами:

Почтить храбреца, забывая о мести,
Пандавы пришли с кауравами вместе!

Тогда своему и враждебному стану
Сказал добродетельный отпрыск Шантану:

«Привет колесниц обладателям славным,
Владыкам державным, бойцам богоравным!

Свисает моя голова мне на горе:
На стрелах покоясь, нуждаюсь в подпоре».

Подушечек маленьких, мягких, с десяток,
Цари принесли — предводители схваток.

Но молвил с усмешкой старик благородный:
«Для ложа мужчины они не пригодны».

Увидел он Арджуну: этот владетель
Большой колесницы являл добродетель, —

И, воина гаснущим взглядом окинув,
Сказал ему: «Арджуна, царь властелинов!

Подпору найди голове моей ныне,
Но чтобы она пригодилась мужчине».

И Арджуна, с болью добывший победу,
Тоскуя и плача, ответствовал деду:

«Приказывай, лучший из воинов: сразу
Пойду, твоему подчиняясь приказу».

Сын Ганги сказал: «Знаешь сам превосходно,
Какая мужчине подпора пригодна».

И Арджуна, доброму верен порыву,
Каленые стрелы достал и Гандиву,

И выстрелил, доблестный, полон печали,
И стрелы под голову Бхишмы попали,

Уперлись в затылок ему опереньем,
И Бхишма, боровшийся долгим бореньем,

Доволен был этой подушкой походной,
Был счастлив, что Арджуна, муж превосходный,

Постиг его волю, — и молвил он внуку:
«Хвала твоему благородному луку,

Хвала твоему, сильнорукий[114], старанью, —
Не то на тебя бы обрушился с бранью!

Теперь я доволен, теперь я спокоен:
На ложе из стрел умирать должен воин!»

Затем кауравам сказал и пандавам,
Царевичам юным, царям седоглавым:

«С исполненным долгом пришел я ко благу.
На ложе из стрел я и мертвый возлягу.

Лишь солнце сокроет свой блеск за горами,
Сокроюсь и я, провожаем царями.

Когда колесницы владетель багряный, —
Отправится солнце в места Вайшрава́ны,[115]

Покину я жизнь, как любимого друга.
От мощных царей мне потребна услуга:

Пусть выроют ров, и в костре погребальном
Я буду сожжен, и приветом прощальным,

Истерзанный сотнями стрел многократно,
Я солнце почту, уходя безвозвратно.

А вы, кто всего мне дороже на свете,
От битв, от вражды откажитесь, о дети!»

Врачи, несравненные в мудром леченье,
Искусно постигшие стрел извлеченье,

Казались от смерти надежной оградой,
Но Бхишма сказал: «Отпустите с наградой

Своих лекарей: не нужны мне лекарства, —
Навек ухожу из непрочного царства.

Как воин я жил и достиг высшей цели,
Исполнил свой долг в этом бренном пределе.

На ложе из стрел я взошел ради чести, —
Да буду сожжен я со стрелами вместе».

Дуръйодхана, сын твой, о царь над царями,
Врачей отпустил, наградив их дарами.

Пред Бхишмой с восторгом склонились владыки:
Исполнил он долг наивысший, великий![116]

Смотрели цари на него изумленно:
Достиг он величья, хранитель закона!

И вот с кауравами вместе пандавы
Вкруг ложа из стрел, где лежал белоглавый

Воитель, прошли, о бесстрашном печалясь:
Почтительно воины с Бхишмой прощались.

Вкруг славного ложа расставив охрану,
Тая в своем сердце тяжелую рану,

Покрытые кровью, вожатые рати
Неспешно вернулись в шатры на закате,

И стало Юдхиштхире с братьями слышно
То слово, что молвил всезнающий Кришна:

«Сын Долга! Не братом твоим, не тобою
Повергнут блистательный муж, а Судьбою.

Иль думаешь: Бхишма, помедлив с отпором,
Сожжен был твоим всесжигающим взором?»

Ответил Юдхиштхира Кришне: «Ты — наше,
О Кришна, прибежище, наше бесстрашье!

Ты — тот, от кого храбрецов возвышенье,
Чья милость — победа, чей гнев — пораженье.

Не странно, что ты — для воителей благо:
Где ты — там победа, где ты — там отвага.

Мудрец, обособивший вечные веды,
Для воинов правых ты знамя победы!»

Доволен был Кришна, познаньем богатый:
«Сказал ты, как должно, пандавов вожатый!»