Елена Воробьева - Летописи Арванды. Легенды спящего города
страдания, без той, что всегда была не только частью его тела, но и
частью его души — без своей Скрипки… Ахилл положил ее рядом
с кроватью, но Никколо может только смотреть, иногда сын кладет
Скрипку отцу на грудь, и тогда он не отрывает от нее взгляда…
Ангел стоит тут же и печально смотрит на улицу, где потихоньку
собирается толпа и выкрикивает угрозы в адрес Маэстро. Архие-
пископ Генуи кардинал Тадини, с юности следивший за Никколо
и всю жизнь распространявший про него страшные и позорные
слухи, с нетерпение ждал его последней минуты, чтобы перед
смертью заставить его пережить страшнейшие душевные муки…
С 1814 года орден иезуитов, к которому принадлежал Тадини,
первым предпринял попытку придать проклятью его музыку, офи-
циально тогда удалось только добиться признать богопротивны-
ми подражания голосу птиц и животных с помощью музыкальных
инструментов… Никогда Маэстро не делился деньгами с Церко-
вью, он смеялся над святыми отцами, над глупыми придирками,
над ханжеством… Смеялся всю жизнь. Но теперь, теперь…
Епископ Ниццы, Доменико Гальвано, заранее постарался распро-
странить слух о непримиримой вражде Паганини с Церковью, не
далее, как вчера, на мессе он повторил в адрес Маэстро все много-
летние обвинения, предупредив, что, если тот не покается, то бу-
дет лишен погребения…
Ангел полными слез глазами смотрел, как собирается толпа, потом он увидел,
как она расступилась — к дому подошел исповедник прихода, каноник Каффа-
релли… Ангел подошел к постели умирающего и крыльями на минуту накрыл
его, надеясь вдохнуть в него силы, шаги исповедника были уже у самой двери,
Ангел, еще раз коснувшись лба Никколо, отошел обратно к окну… В комнату
входит каноник Каффарелли, Ахилл кланяется ему и освобождает место у по-
стели отца. Исповедник холодно отвечает на поклон кивком головы, не бла-
гословляя Ахилла, и встав в изножье кровати, надменно и сурово смотрит на
Паганини.
К а н о н и к К а ф ф а р е л л и ( о б в и н я ю щ е ) :
Сын мой… Покайся в злодеяньях, там, за холодною чертой,
Тебе не будет оправданья — и ты не обретешь покой!
Мне ведомы грехи, что страстно взлелеял ты в душе своей…
Твои чаяния напрасны — тебя ждет ад в стране теней!
Покайся! За твоей спиною враг человеческий стоит!
Мир возмущен твоей игрою — в ней дьявольский огонь горит!
Покайся! Всем давно известно — тебе дал скрипку сатана!
У Господа не будет места — душа уйдет непрощена…
Покайся! Отрекись! И вспомни, что за грехи твои теперь
Душа останется бездомной, закроются врата пред ней…
Паганини хотел что-то сказать, но дикий кашель не дал ему говорить, он умо-
ляюще протянул к Каффарелли руку, но тот не принял мольбы, не принял по-
следней просьбы умирающего… С праведным гневом в голосе он продолжал…
К а н о н и к К а ф ф а р е л л и ( з л о р а д н о ) :
Смотри же! Твой хозяин темный печатью заковал уста!
Уйдешь навеки, непрощенный — тебя ждет ад и темнота!
Ты веру поменял на славу, забыл бессмертие души,
Теперь тебе осталось мало — князь тьмы твою судьбу вершит!
Как ты над Церковью смеялся! В законной дани отказал…
Ты в мире гением считался — и что же, видишь свой финал?!
Ты умираешь непрощенный, и Церковь проклянет тебя —
Останешься непогребенным, не примет грешника земля!
Ангел в ужасе и горе смотрит на того, кто должен был с милосердием и проще-
нием нести в мир веру Господнюю… У Паганини начинается судорога, горлом
идет кровь… Но теперь его черные глаза умоляюще смотрят только на сына…
Ахилл в слезах берет руку отца, глядя в его глаза, шепчет слова утешения, потом
поворачивается к канонику…
А х и л л ( с н е г о д о в а н и е м ) :
Святой отец, что за молитвы?! Зачем же вы пришли к отцу?
Пред смертью все пути открыты, и молится душа Творцу…
В грехах тяжелых обвинили — но мой отец не виноват!
Вы о прощении забыли, возьмите все слова назад!
Он умирает невиновным — он верил в Господа всегда!
И дьявольским огнем греховным он не прельщался никогда!
Где милосердие, что в душах святых отцов должно сиять?!
Вам голос правды должно слушать, грехи людей должно прощать…
Ахилл подходит к исповеднику… Каффарелли же с злобной усмешкой продол-
жает обвинительную речь.
К а н о н и к К а ф ф а р е л л и :
Не будет для него прощенья! Он будет в пламени гореть!
Тебе ль читать нравоученья?! Тебе ль в мои глаза смотреть?!
Ты — сын отступника! И дьявол над колыбелею твоей
Водил смычкой греховной славы, и в ад тебе открыта дверь…
Покайся! И покинь теперь же того, кто дьявольской тропой
Уйдет во чрево мглы безбрежной, ведомый дьявола рукой!
Слезы Ангела падают словно искры солнца… Ахилл в ужасе отступает от кано-
ника обратно к отцу, который в отчаянии пытается привстать с постели. Сын
пытается его успокоить, потом поворачивается к Каффарелли.
А х и л л ( с г о р е ч ь ю и н е г о д о в а н и е м ) :
Так значит, Церкови ученье в предательстве?! В проклятье, лжи?!
С момента моего рожденья ради меня отец мой жил!
Он для меня копил богатство, что вам покоя не дает,
Он не виновен в святотатстве! Пускай же его судит Бог…
К а н о н и к К а ф ф а р е л л и ( с р а д о с т н о й з л о б о й ) :
Виновен! Он — отродье ада! И душу продал он давно —
Так пусть берет свою награду! Ему проклятье суждено!
Ахилл, рыдая, закрывает лицо руками, поворачивается к отцу, чтобы ободрить
его. Никколо вдруг приподнимается, кашель оставляет его, найдя руку сына,
опирается на нее, взгляд его светлеет. Он смотрит на каноника ясными черны-
ми глазами.
П а г а н и н и ( т в е р д ы м , я с н ы м г о л о с о м ) :
Я не был дьяволом с рожденья, я им не стану и теперь —
Но вы, туманов порожденья, мне не наденете цепей!
Вам не понять талант, мне данный, страшит пожар души и
страсть,
Я на земле живу незваным — но мне дана над вами власть!
Когда замрут в души молчанье те языки, что жгут, кляня,
Над вашим миром сна и яви взовьется музыка моя!
Блеснет, как искры самоцветов, сорвется эхом древних гор —
И лишь она моим ответом вам станет… Мнимый мой позор
Забудут — и проклятьем неба не назовут тогда талант,
Что получил от Бога бедный, но избранный Им музыкант!
Каноник не выдерживает его взгляда, потрясенный его просветлением и словами,
отступает и уходит... Ангел смотрит, как он, выйдя из дома, говорит толпе об отказе
Паганини принять причастие. В толпе раздаются крики, возмущение все нарас-
тает…
Никколо падает на подушки и сознание на время оставляет его. Придя в себя, он
больше не может говорить, лишь смотреть на своего сына… Ангел подходит к
нему, видя, что последняя минута жизни истекает, склоняется над ним, целуя в лоб,
взмах белых крыльев приносит умирающему отраду — он что-то шепчет Ахиллу,
приникнувшему к его груди…
А х и л л ( р ы д а я ) :
Отец, отец! Скажи хоть слово! Твой взгляд больным огнем горит —
Я знаю, ты хотел бы снова сыграть… вновь сердце говорит…
Отец, дай я согрею руки — как пальцы холодны твои…
Отец, ты снова слышишь звуки, что льются из чужой дали?
О, мой отец! Душа и чувства с рождения принесены
Тобой на жертвенник искусства — среди людей гореть должны…
А ты, отец мой, бедный гений — как мог ты раненой душой
Так мир любить… среди гонений и лести ты ведь был чужой!
Все те, кто улыбаясь сладко, превозносили до небес —
Те за спиной твоей украдкой шептали, что с тобою бес…
Что это бес вселился в скрипку… что водит бес твоей рукой…
Что видят дьявола улыбку — так он сражен твоей игрой…
Не плачь, отец, я обещаюсь, что до скончанья моих лет
С клеветниками поквитаюсь — я докажу, что только свет
Руководил тобой с рожденья, и ты прошел свой путь земной
Ведомый волей Провиденья средь злобы, зависти людской!
Отец! Люблю тебя, послушай, как сердце бьется от тоски —
С рожденья наши с тобой души едины… Лед твоей руки
