Сельма Лагерлёф - Новеллы
Теперь она точно знала, что в этой манере могла написать книгу, но столь же уверена она была и в том, что ни у кого не хватит терпения эту книгу прочесть.
Между тем не так уж много глав написалось вот так, на одном дыхании. Большинство глав требовало долгой работы, а писать она могла лишь урывками, по вечерам. За полгода, считая с того дня, когда она отдалась во власть романтизма, было написано около дюжины глав. Можно было предположить, что целиком книга будет готова через три или четыре года.
Весной 1890 года журнал «Идун» объявил конкурс на лучшую новеллу, объемом около ста печатных страниц. Победителя ждала премия.
Это было выходом для сказки, которая хотела быть рассказанной всему свету. И, наверное, именно сказка подтолкнула ее сестру убедить девушку использовать этот случай. Наконец появилась возможность узнать, было ли написанное так уж плохо. Если бы премия была получена, то выигрыш означал бы очень многое. Если же нет, то все бы для нее всего лишь осталось, как прежде.
Она не имела ничего против этой затеи, но у нее было так мало веры в себя, что она никак не могла прийти к какому-нибудь решению.
Наконец, когда до истечения срока подачи новеллы оставалось ровно восемь дней, она решилась вырвать из романа пять глав, достаточно связанных друг с другом, чтобы их можно было считать новеллой, и с ними участвовать в конкурсе.
Но эти главы были далеко не готовы. Три из них были худо-бедно написаны, а к оставшимся двум едва-едва имелись наброски. А еще все надо было переписать набело.
К этому добавлялось еще и то, что как раз в это время она находилась не у себя дома. Она гостила у сестры и ее мужа, которые все еще жили в Вермланде. А человек, приехавший ненадолго навестить своих дорогих друзей, не может проводить целые дни за письменным столом.
Так что писала она по ночам и всю неделю засиживалась до четырех утра.
Наконец от драгоценного времени остались только одни сутки. А написать предстояло еще двадцать страниц.
В эти последние сутки они были приглашены в гости. Вся семья должна была отправиться туда с ночевкой. Она, конечно же, должна была поехать вместе со всеми.
Наконец пиршество закончилось, и она сидела и писала ночью в чужом доме.
Иногда ей становилось не по себе. Место, в котором она находилась, было той самой усадьбой, где жил злой Синтрам. Судьба каким-то странным образом привела ее туда именно в ту ночь, когда ей надо было писать о нем, имевшем обыкновение раскачиваться в своем кресле-качалке.
Иногда она отрывала взгляд от работы и прислушивалась, не доносился ли из гостиной скрип качалки.
Но ничего не было слышно, и когда часы пробили шесть часов утра, все пять глав были готовы.
Позднее этим же утром они отправились домой на маленьком грузовом пароходе. Там ее сестра сделала пакет, скрепила его сургучом и печатью, взятыми для этой цели из дома, написала адрес и отправила новеллу.
Это произошло в один из последних дней июля. В конце августа «Идун» опубликовал сообщение о том, что редакцией было получено более двадцати конкурсных рукописей, но некоторые из них были написаны столь путано, что их не стоило и рассматривать.
Тогда она перестала ждать результата конкурса. Уж она-то знала, что за новелла была так витиевата, что ее не стоило и рассматривать.
Как-то вечером в ноябре она получила странную телеграмму. Телеграмма содержала лишь два слова: «Восхищены и поздравляем» и была подписана тремя ее подругами по семинарии.
Ей пришлось ждать довольно долго, до самой середины следующего дня, когда доставлялись стокгольмские газеты. Газета была у нее в руках, но она долго искала, ничего не находя. Наконец на последней полосе она обнаружила маленькую, изящную заметку, сообщавшую о том, что она получила премию.
Для кого-нибудь другого это, может быть, и не стало бы столь значительным событием, а для нее это означало, что она может посвятить себя тому призванию, о котором мечтала всю жизнь.
* * *Мало что можно к этому добавить. Сказка, мечтавшая выйти в мир, была теперь уже совсем близка к своей цели. Теперь она по крайней мере будет написана, даже если и пройдет несколько лет, прежде чем она будет готова.
Та, которая ее писала, отправилась в Стокгольм в ближайшее рождество после присуждения премии.
Редактор «Идуна» предложил напечатать роман, как только он будет готов.
Да, вот только если бы у нее было время писать его!
Вечером накануне отъезда обратно в Ландскруну она сидела у своего старого верного друга — баронессы Адлерспарре и читала некоторые главы.
Эссельде слушала так, как только она умела слушать, и заинтересовалась. Когда чтение кончилось, она сидела молча и размышляла.
— Сколько пройдет времени, прежде чем все будет готово? — спросила она наконец.
— Три или четыре года.
На этом они расстались, но на следующее утро, за два часа до того, как она должна была покинуть Стокгольм, она получила от Эссельде записку, что непременно должна зайти к ней до отъезда.
Старая баронесса была настроена решительно и полна предприимчивости.
— Тебе надо взять на работе отпуск на год и завершить книгу. Я достану деньги.
Через четверть часа она была уже на пути к директрисе семинарии, чтобы просить ее помочь найти себе временную замену.
В час она благополучно сидела в поезде, но ехала теперь уже всего лишь в Сёрмланд,[4] где у нее были добрые друзья, жившие в очаровательном доме.
И они, инженер Отто Гумелиус и его жена, приняли ее в своем доме в деревне, предоставили ей возможность спокойно работать и окружали ее доброй заботой почти целый год, пока книга не была готова.
Теперь она наконец получила возможность писать с утра до вечера. Это было самое счастливое время в ее жизни.
Но когда к концу лета сказка была наконец готова, выглядела она странно. Сказка была буйной, дикой и непокорной; неважно обстояло дело и с ее цельностью, ибо все части так и сохранили свое прежнее стремление разлететься в разные стороны.
Она так никогда и не стала тем, чем должна была стать. Несчастье ее было в том, что ей пришлось так долго ждать, чтобы ее рассказали. И если за ней должным образом не присмотрели, не обработали ее, то произошло это в основном потому, что ее автор был чересчур счастлив тем, что ему наконец удалось написать ее.
А. Савицкая
Из цикла «НЕВИДИМЫЕ УЗЫ»
(Перевод И.Стребловой)
РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ГОСТЬ
Одним из кавалеров, которые жили в Экебю, был малыш Рустер. Он умел играть на флейте и транспонировать ноты. Это был человек самого простого происхождения, бедняк, у которого не было ни родни, ни крыши над головой. Трудно пришлось ему, когда рассеялось кавалерское общество.
Не стало у него ни лошади, ни тележки, ни шубы, ни красного погребца с дорожной снедью. И побрел он пешком от усадьбы к усадьбе со своими пожитками, сложив их в узелок из белого носового платка с голубой каемкой. Опять Рустер приучился застегивать сюртук на все пуговицы до самого горла, чтобы не разглядывали посторонние люди, какая на нем надета рубашка да есть ли жилет. В просторные карманы он складывал все самое драгоценное из своего достояния: разобранную на части флейту, плоскую дорожную фляжку и нотное перо.
Он знал ремесло нотного переписчика и в прежние времена без труда нашел бы себе работу, да на его беду свет переменился. Год от году в Вермланде все меньше музицировали. И вот уже гитара на истлевшей ленте и валторна с выцветшей кисточкой на шнурке отправились вместе с ненужным хламом на чердак, где уже давно пылились продолговатые, окованные железом скрипичные футляры. И чем реже Рустеру приходилось брать в руки перо или флейту, тем чаще он вспоминал про фляжку, и в конце концов стал горьким пьяницей. Не повезло ему, бедняге.
Ради старой дружбы его еще принимали в окрестных усадьбах. Но встречали скрепя сердце, а провожали с радостью. От него несло затхлым запахом и винным перегаром, он быстро хмелел от одной рюмки и начинал нести всякую околесицу. Гостеприимные хозяева боялись его как чумы.
Однажды под Рождество он отправился в Лёвдаль, к знаменитому скрипачу Лильекруне. Когда-то Лильекруна тоже жил в компании кавалеров, но после смерти майорши вернулся на свой крепкий хутор Лёвдаль и остался там жить. И вот незадолго перед Рождеством, в самый разгар предпраздничной уборки, туда явился Рустер и спросил, не найдется ли для него какая-нибудь работенка. Лильекруна дал ему переписывать ноты, только чтобы его занять.
— Уж лучше бы ты его не привечал, — сказала ему жена. — Теперь он нарочно проковыряется подольше, и нам придется оставить его у себя на Рождество.
— Пускай уж остается, больше ему некуда деваться! — ответил Лильекруна.
