Низами Гянджеви - Семь красавиц

В день, когда хакан услышал о делах царя,
Отойти от зла решил он, благо сотворя.

Распрю он закончить миром поручил послам,
Написал письмо, надеясь, что простит Бахрам.

Он писал: «Виновник смуты наконец казнен;
В нем был корень всех напастей, им я был смущен.

Он хитрил и льстил; он миру и тебе вредил.
Подлой ложью, на вражду он дух мой возбудил.

Простодушного — он ловко обманул меня,
На войну с тобой —великим — он толкнул меня.

Он писал: «Страна богата, путь тебе Открыт.
Как прочтешь письмо — не медли. Скорый — победит.

Шах страной не управляет, только пьет вино. 
Все дела его — пустое хвастовство одно.

Я с тобой теперь на дружбу пояс повяжу,  
Приходи с мечом, а шаха сам я поражу».

О твоих деяньях славных я, мой шах, узнал  
И увидел, что изменник мне бесстыдно лгал.

В пору брани, в пору мира все вершит Бахрам,  
Что великим подобает совершать царям.

Я, как прежде, раб твой верный. В Чине — у себя —  
Я хакан. Но эфиопский раб я для тебя!

Дочь моя — раба, служанка твоего дворца;  
Прах твоих порогов выше моего венца.

Все послания злодея, что писал он мне,
Где о падишахе мира дерзко лгал он мне,

Я свернул и отдал в руки преданных послов,  
Чтобы их прочел великий царь мой и хосров».

А когда Бахрам те письма принял от гонца,  
Их прочтя, он разъярился, как калам писца.

Воздал богу он, что правду наконец обрел.  
Все дела рукою твердой в царстве он повел.

И когда в дурном и добром суть увидел он,  
Справедливостью одною был Бахрам пленен.

Как красавицу, он правду страстно полюбил,
Отпустил он семь красавиц и о них забыл.

Корни всех других стремлений подрубил в себе,
Ради правды жил и счастлив был в своей судьбе.

Нанизавший лалы нити повести нетленной,
Что немолчным наполняет звоном слух вселенной.

Так сказал: «Когда семь башен, с чашами вина,
Перед шахом заключили сказок круг сполна,

Разум в куполе, что замком был его уму,
О летящем своде мира подал весть ему:

«Мудрый, удались от капищ идольских земли!
Убегай уничтоженья: вечному внемли!»

Этот голос у Бахрама дух воспламенил.
Шах от сказки и обмана взоры отвратил.

Видел: свертывают звезды бытия ковер,
Золотые своды замков превращая в сор.

Он семь куполов отвеял от очей, как сон;
В дальний — к куполу иному — путь собрался он.

Ведь один тот купол тленьем будет пощажен;
В нем до дня Суда правдивый дремлет, опьянен.

Семерых седых мобедов шах призвать велел,
Семь дворцов семи мобедам передать велел;

Вечный пламенник под каждым сводом засветил;
В храмы пламени жилища страсти превратил.

Стал шестидесятилетним старцем властелин;
Забелел в кудрях-фиалках седины жасмин.

Стал служить Бахрам, как богу, истине одной,
И чуждался неизменно радости земной.

Но однажды, чуждым ставший ловле и пирам,
С избранными на охоту выехал Бахрам.

Но не ловля, не добыча в степь царя влекла:
Сделаться добычей неба — цель его была.

Рать рассыпалась по степи. Каждый повергал
Или гура, или ланя. Лишь Бахрам искал

Одинокую могилу для жилья себе.
Убивал порок и злобу бытия в себе.

Не охотился на ланя, в лани — зло таится...
В солонцах, где лань к потоку в полдень не стремится 

Вдруг онагр, резвей, красивей прочих, в облаках
Пыли показался, — мчался в сторону, где шах

Ждал его. Он понял: этот ангелом хранимый
Зверь — ему указывает неисповедимый

Путь в селения блаженных. Устремил коня
За онагром. И могучий — с языком огня

Схожий легкостью и мастью — конь его скакал
По пескам, глухим ущельям, средь пустынных скал.

Конь летел, как бы четыре он имел крыла.
А охрана у Бахрама малая была, —

Отрок или два — не помню. Вот — пещеру шах,
Веющую в зной прохладой, увидал в горах.

Кладезем зиял бездонным той пещеры зев.
И онагр влетел в пещеру; шах вослед, как лев,

В щель влетел, в пещере ярый продолжая лов;
Скрылся в капище подземном, словно Кей-Хосров.

Та пещера стражем двери стала для Бахрама,
Другом, повстречавшим друга в тайном месте храма.

Вдруг обвал пещеры устье с громом завалил
И Бахрамову охрану там остановил.

И хоть поняли: в пещеру эту нет пути,
Но обратно не решались отроки идти.

Вглядывались в даль степную, тяжело дыша, —
Не пылит ли войско в поле, шаху вслед спеша

Так немалое в тревоге время провели.
Наконец к ним отовсюду люди подошли,

Увидали: вход в пещеру камнем заслонен
И в мозгу змеи — змеиный камень заключен.

Отроки им рассказали все, что знали сами;
Как Бахрам влетел в пещеру, как потом камнями

Завалился вход. Не верил отроков словам
Ни один: «Глупцы-мальчишки вздор болтают нам!

Как слоноподобный телом богатырь Бахрам
Поместился в щель, где впору жить одним кротам?»

И не ведали, что, вещий увидавши сон,
В Индостан ушел скучавший на чужбине слон.

Он — слону подобный силой — скован роком был,
А расторгнуть цепи рока нет под солнцем сил.

Но чтоб местопребыванье шахское узнать,
Плетками юнцов несчастных начали стегать.

Громко закричали слуги, плача и божась,
Вдруг, как дым, из той пещеры пыль взвилась, клубясь

И раздался грозный голос: «Шах в пещере, здесь!
Возвращайтесь, люди! Дело у Бахрама есть».

Но вельможи отвалили камни и зажгли
Факелы и в подземелье темное вошли.

Видят: замкнута пещера в глубине стеной.
Много пауков пред ними, мухи — ни одной.

Сотню раз они омыли стену влагой глаз.
Шаха звали и искали сто и больше раз

И надежду истощили шаха отыскать.
И о горе известили государя мать.

И перед пещерным зевом стали, как змея,
Вереницею, в безмолвье реки слез лия.

И, истерзанная скорбью, мать пришла Бахрама.
И она искала сына долго и упрямо;

Сердцем и душой искала, камни взглядом жгла,
Розу под землей искала — острый шип нашла.

Кладезь вырыла, но к кладу не нашла пути;
В темном кладезе Юсуфа не могла найти.

Там, где мать, ища Бахрама, прорывала горы,—
До сих пор зияют ямы, как драконьи норы.

И пещерою Бахрама-Гура до сих пор
Это место именуют люди здешних гор.

Сорок дней неутомимо глубь земную рыли.
Уж подпочвенные воды в ямах проступили

Под лопатами, но клада люди не нашли.
Небом взятого не сыщешь в глубине земли.

Плоть и кость земля приемлет, душу — дар небесный —
Небеса возьмут. У всех, кто жив под твердью звездной,

Две есть матери: родная мать и мать-земля.
Кровная лелеет сына, с милым все деля;

Но отнимет силой сына мать-земля у ней.
Двух имел Бахрам богатых сердцем матерей,

Но земля любвеобильней, видимо, была:
Так взяла его однажды, что не отдала

Никому, ни даже кровной матери самой!..      
Разум матери от горя облачился тьмой.

Жар горячечный ей душу иссушил, спалил.
И тогда старухе голос некий возгласил:

«О неистовствующая, как тигрица, мать!
Что несуществующего на земле искать?

Бог тебе на сохраненье клад когда-то дал;
А пришла пора — обратно этот клад он взял.

Так не будь невежественна, не перечь судьбе,
С тем простись, что рок доверил временно тебе!

Обратись к делам житейским. Знай: они не ждут.
И забудь про горе, — это долгий, тщетный труд...»

И горюющая гласу вещему вняла;
От исчезнувшего сына думы отвела,

Цепи тяжких сожалений с разума сняла
И делами государства разум заняла.

Трон и скиптр Бахрама-Гура внукам отдала.
В памяти потомков слава их не умерла:

Повествующий, чье слово нам изобразило Жизнь
Бахрама, укажи нам — где его могила?

Мало молвить, что Бахрама между нами нет,—
И самой его могилы стерт веками след.

Не смотри, что в молодости именным тавром
Он клеймил онагров вольных на поле! Что в том?

Ноги тысячам онагров мощь его сломила;
Но взгляни, как он унижен после был Могилой.

Двое врат в жилище праха. Через эти — он
Вносит прах, через другие — прах выносит вон...

Слушай, прах! Пока кончины не пришла пора:
Ты — четыре чашки с краской в лавке маляра.

Меланхолия и флегма, кровь и желчь, от ног
До ушей, как заимодавцы, зиждут твой чертог

Не навечно. И расплаты срок не так далек.
Что ж ты сердце заимодавцам отдаешь в залог?

Умершие, что в могиле темной лица скрыли,
Взятый в долг свой цвет и запах персти воротили.

И до дня Суда, годины грозной и великой,
Ни один из них живущим не откроет лика...

Нашей жизни ночь — опасность; на путях у нас
Страх, и страж уснул, и шарит вор в домах у нас.

Пусть землею обольщенный землю ест. Но что ж,
Сильный, ты ножу слабейших сердце предаешь?

Хочешь, чтоб тебе подвластно стало небо, — встань
И, поправ его пятою, над землей воспрянь!

Не оглядывайся только, — в высоту стремясь
Неуклонно, — чтоб на землю с неба не упасть.

Твой кушак — светило неба. Ты — Танкалуша
Звездных ликов. Цепи снимет с них твоя душа.

В каждом лике, как в зерцале, сам витаешь ты.
Что же знаменьями тайны их считаешь ты?

Но хоть ты от ощущений звезд всегда далек, —
Дух твой, разум твой навеки светы их зажег.

Кроме точки изначальной бытия всего,
Все иное— только буквы свитка твоего.

Знай: ты страж престола бога и его венца.
Ведома тебе дорога мудрости творца.

Ты гляди на добродетель, только ей внемли,
Не уподобляйся гаду, что ползет в пыли.

Помни: все, чем обладаешь, — ткали свет и тьма.
Помни: все, чего желаешь, — яркий луч ума!

О, скорей от рынка скорби отврати лицо!
Огнь, вода, земля и воздух здесь свились в кольцо.

Хоть четыре дымохода в хижине, — тесна
И темна для глаз и сердца и душна она.

Две есть двери в мире, словно в воровском дому.
Этот мир мы тащим, словно странничью суму.

Помни: до того, как будешь изгнан из села, —
Собери свои пожитки и навьючь осла.

В путь возьми с собою душу, тело позабудь:
Тело — тяжкий груз, и труден будет дальний путь.

В мир вступая, ведай: скоро должен ты уйти Прочь.
Так будь же осторожен на своем пути

Через этот мир. Умом он быстрым наделен, —
Медленный в борьбе с тобою, быстр в убийстве он.

Пусть неправосудно пленник будет им убит, —
В списке смерти ни единый им не позабыт.

Хоть сто тысяч раз сыграешь ловко, — все равно
Благ земных не вкусишь больше, чем предрешено.

Льдом окованный, есть в чаще неба водоем.
Чтобы не застыть навеки в дивно ледяном

Воздухе высот, куда мы скоро отойдем, —
Надо сделаться живыми, прежде чем умрем!

Царь земной, стоящий в славе, словно небосвод,
В час негаданный утратит славу и умрет.

Никому не подначальный мир убил его;
Ни за что — бегущим диском раздавил его

Но росы медвяной капли с терна бытия
Смертный, собирай — покамест длится жизнь твоя,

Чтоб о них у двери мрака ты не пожалел —
В час, когда исторгнут душу меч и жала стрел.

Ты отринь отраду мира, прежде чем уйти
В смерть, чтобы успеть от смерти душу унести.

Человек двумя делами добрыми спасет
Душу: пусть дает он много, мало пусть берет.

Много давшие — величья обретут венец.
Но позор тебе, обжора алчный и скупец.

Только тот достоин вечной славы, кто добра
Людям хочет, ценит правду выше серебра.

Можно ль привязаться к службе, — даже у царей, —
Что беременна опалой близкою твоей?

Не гляди на взлет надменный башни в облаках,
Помни, что и эти стены превратятся в прах.

Что ты мнил своим минбаром — плахою твоей Делается.
Что ж робеешь? Будь смелей пред ней!

Смертный пусть до зведной сферы вознесет венец,
Но земное вниз земного свергнет наконец.

Пусть хосров, достигнув неба славой дел своих,
Дань берет с семи великих поясов земных, —

Все же в некий день увидишь мертвым и его,
Обездоленным, лишенным на земле всего.

Нападений тьмы избегнуть не вольна земля.
На сокровищнице мира бодрствует змея.

Сладкий сок имеет финик и шипы свои.
Где целительный змеиный камень без змеи?

Все, что доброго и злого судьбы нам дарят, —
Это суть: услада в яде, и в усладе яд.

Был ли кто, вкусивший каплю сладкого сначала,
Вслед за тем не ощутивший мстительного жала?

Мир, как муха, у которой медом впереди
Полон хоботок; а жало с ядом — позади.

Боже! Дай всегда идти мне правильным путем,
Чтобы мне раскаиваться не пришлось потом!

Двери милости отверзни перед Низами!
Дом его крылом — хранящим в бурю — обними!

Дал ему сперва ты славу добрую в удел;
Дай же под конец благое завершенье дел!