Олег Гончаров - Ночь Сварога. Полонянин
– Знаешь, Путята, – наконец сказал Соловей, – а княжич прав.
Хоробр вступился за меня, и я был благодарен ему. Только кто тогда мог предположить, что моя благодарность для Соловья через несколько лет смертью лютой обернется? Вот ведь как судьба порой нами вертит.
Я проспал почти до самого вечера. Накануне долго мы говорили. Все думали и рядили земляки, как сделать так, чтобы лик Даждьбога снова над Коростенем взошел. С Зеленей вспоминали наши давние споры и смеялись над ними, с Путятой песни тихонько пели, а Ярун рассказывал, как он Ингваря на конце стрелы своей держал, как они с Путятой старались отца из Любича вызволить. Потом помянули погибших. Я хоробрам про то, как бежать собирался, про смерть Красуна рассказал. Выпили мы за то, чтоб его Водяной не сильно мучил. Потом за то, чтоб на ристании рука верной была, а голова ясной. Потом… я не помню, как заснул.
Лучше бы я не просыпался. Голова рвалась на куски. Язык стал сухим и шершавым. Страшно хотелось пить. Я свернулся калачиком на узкой лавке. Кто-то укрыл меня вчера козлиной шкурой, которая до этого лежала на полу под ногами. Шкура воняла брагой, пролитой кем-то, топленым салом, которое обильно стекало с наших пальцев и тяжелыми каплями падало на пол.
Каша, которую опрокинул Зеленя, когда показывал уход от копья с переворотом через плечо, была обильно полита конопляным маслом и приправлена чесноком. Этот запах сейчас был мне особенно противен.
Я не мог пошевелиться, любое движение вызывало новый прилив дурноты, но шкуру с себя все же скинул.
– Очухался, Добрыня? – голос Путяты эхом отозвался в голове.
– Угу, – промычал я и укорил себя за то, что давал зарок не пить, но не сдержался на радостях.
– Я вижу, тебе совсем невмочь, – сказал он и сунул мне под нос дурно пахнущую миску с мутной жидкостью. – Тебе надо это выпить.
– Угу, – простонал я.
– Давай помогу, – Путята подсунул мне ладонь под шею и приподнял голову. – Смотри, не захлебнись только.
Я набросился на варево. Жажда оказалась сильнее отвратного запаха. Питье было гораздо лучше, чем я мог ожидать. Чуть горьковатое, оно казалось странно приятным, легким и благодатным. Жажда отступила прочь. В голове стало проясняться, а противная мелкая дрожь, от которой я никак не мог найти спасения, улеглась.
– Да, – сказал Путята. – Белорев знал, что для мужика самое важное лекарство надобно, когда он от похмелья пробуждается. Три года я у него выпытывал, чем он батю моего от недуга похмельного отпаивал. Даже после посвящения он мне секрет не открыл. И ведь главный секрет не в составе, а во времени приема…
– Но секрет-то ты добыл? – я, наконец, смог говорить.
– А как же? – улыбнулся болярин. – Когда я со Святища сиганул, он же меня по кускам собирал. Все боялся, что не выживу я. А когда совсем приперло, мы с ним сделку заключили: я живым в Яви остаюсь, а он мне свою тайну открывает. Я выиграл.
– Ну, и что это?
– Так это же олуй37, княжич! Обычное пиво, но вовремя поданное и от того целительное. Ну и как?
– Отпускает!
– Я же говорю: Белорев – знахарь доподлинный.
Мне действительно стало лучше, и даже в мыслях появилась некая легкость.
– А теперь вот это еще прими и совсем тебе хорошо будет, – он протянул мне маленький кувшинчик.
Я опрокинул его, сделал несколько глотков и… провалился в беспамятство…
Меня резко подбросило вверх, и я пришел в себя. Я висел поперек седла, а конь подо мной крупной рысью уносил меня неизвестно куда.
Кляп во рту мешал дышать. Руки и ноги связаны. Холодный ветер выдувает остатки хмеля из моей головы. Я попытался наземь соскользнуть, но не смог. Крепкий ремень притянул меня за пояс к луке седла.
Под копытами хрустел снег. Белый снег и ноги коня – все, что я мог разглядеть.
– Путята, стой! – услышал я окрик и понял, что конь подо мной перешел на шаг, а потом и вовсе остановился.
– Уйди с дороги, Соловей! – услышал я голос моего похитителя. – Не доводи до лютого! Не заставляй меч из ножен вынимать.
– Неужто на меня с мечом пойдешь?
– Не хочу я этого, оттого и остановился. Но, коли мне препон ставить станешь, боем бить тебя буду.
– А нас тоже боем бить станешь? – услышал я новый голос.
– Ярун?! Вы же с Зеленей по девкам пошли…
– Не дошли, как видишь, – голос Зелени я сразу узнал.
Значит, без ведома побратимов Путята решил меня из Киева умыкнуть. Да что он, совсем с головой рассорился?
– Оба здесь, – сразу поник болярин. – Он же малец-желторотик, убьют же его, только повод найдут и убьют. Да поймите же вы…
– Да будет тебе, – сказал Соловей спокойно. – Понимаем мы, что над тобою месть верховодит. Жрет тебя, как огонь головешку, потому и боль свою ты чуешь, а боли других не замечаешь. Или думаешь, что Чернигов и Смоленск под пяту варяжскую с радостью легли? А может, забыл, как в Нове-городе старушка под колоколом вечевым плакала и Рурика кляла? Не только земля Древлянская справедливости жаждет. И не хуже тебя я знаю, что такое Добрын для Богумировых потомков38.
– Так, чего ж вы тогда?!
– А то, что малец нам велел на время в покое его оставить. А значит, так ему надобно…
Пока Соловей с болярином разговоры разговаривали, Зеленя с Яруном меня от седла отчалили, на землю опустили, руки развязали, кляп изо рта вынули.
– Путята! – заорал я. – Болярин младшей дружины, Путята! Ко мне!
Не ожидал он такого, а и никто не ожидал, даже я.
Гляжу, а он с коня соскочил и ко мне бросился. Подбежал и на колено передо мной встал.
– Кто я для тебя?! – спросил я его.
– Грядущий князь земли Древлянской, – отчеканил он.
– Так какого же ты хрена, болярин, грядущего князя опоил и умыкнул, точно телка-подсоска?
– Так я…
– После оправдываться будешь, – поднял я руку, призывая к молчанию. – А сейчас скажи: или я глупее тебя?
– Нет, княжич, – покачал он головой.
– Тогда слушай меня, болярин, если бы мне сбежать было надобно, я бы еще на охоте ушел, и без твоей бы подмоги. Но понял я, что больше земле своей пользы принесу, коли Киев под моим присмотром побудет. А посему велю тебе меня обратно в город доставить, самому после ристания уйти спокойно, и хоробров за собой увести. Далее сидеть тихо, власти варяжской не перечить, смут не заводить. И еще, – вздохнул я, – не убьют они меня, не переживай.
– Как так? – спросил растерянно Ярун.
– И долго ли ждать знака твоего? – одернул его Соловей.
– Может, год, а может, десять, – усмехнулся я. – Пока у варягов слабины не почую, да знак не подам. Ясно, болярин?
– Ясно, княжич, – и с колена встал, подпругу у коня моего подтянул. – Чего сидишь-то? Застудишься, как завтра на стрельбище выйдешь?
– Вспомнила бабка здоровых сисек… – рассмеялся на это Соловей.
…Еще один спокойный вдох, еще один спокойный выдох… стою – тетиву тяну. Народ вокруг притих. Замер в ожидании, когда мой лук распрямиться, тетива запоет звонко, и уйдет стрела на встречу с мишенью. Тогда закричат люди радостно, а может, вздохнут разочарованно. Понимаю я, что только от меня зависит, радость или печаль я народу принесу. Оттого из последних сил стрелу сдерживаю. Ветер ловлю, чтоб не помешал он ей куда надо вонзиться. А он, как назло, привередничает. То слева на меня подует, то прямо в лицо задышит. Видно, нравится ему надо мной озорничать. А думы, что ветер, отпустят на мгновение и снова нахлынут…
Это я почувствовал сразу, как только лук взял. Почти два года, кроме узды да гужи, ничего в руках не держал. Трудно теперь приноравливаться. Пусть лук не абы какой, а Жиротом слаженный, да Зеленей мне одолженный, пусть за стрелу можно спокойным быть, на совесть сделана Людо Мазовщанином, только руки не желают слушаться. Отвыкли. И я от лука отвык.
Времени у меня все меньше, так что некогда раздумывать, сживаться с луком надобно. Родниться с ним, чтоб в трудный час не подвел.
– Лук ты мой, лучок верный, – тихонько шептал я, – ты почуй мою руку на своем плече. Тетива-бичева звонкая, подомнись, натянись до моей щеки. Стрелка каленая с жалом пчеловым, подчинись мому зраку, стань женой ласковой. Я не ворог вам, а сердешный друг, и, как другу, мне вы откликнитесь…
Так я причитал, а вокруг ристание начиналось.
С утра пораньше вышли конники. Их было пятеро.
Зеленя от земли Даждьбоговой, от народа древлянского, который хотят русским сделать. Другой хоробр от кривичей. Не знал я его имени, знал только, что он Макощь славит. Соловей от вятичей, Велес Мудрый у него в Покровителях. От славен всадник наперед выехал, конь под ним огненно-рыжий, как сам Хорс-Солнце светится, костяк у него крепко сложенный, такой в бою не подведет, но для скачек не сильно годен. Четверо витязей, а пятый – Свенельд. Говорил же мне Святослав, что воевода решил в конном испытании потягаться. Интересно мне стало, а за какого Бога, варяг тягаться вышел? За Перуна, или за Торрина?
