Олег Гончаров - Ночь Сварога. Полонянин
– Свенельда не смогу, – честно признался я. – Наставник твой и телом и духом крепок. Он на двух ногах на земле стоит, а я пока только на одной. Другую ногу не знаю куда поставить, – и на Ольгу взглянул. – А чего это ты о воеводе вспомнил? – повернулся я к мальчишке.
– Свенельд на ристании в конной потехе и в бое на мечах себя показать решил, – гордо каган сказал. – Вот я и думаю: сдюжишь ты супротив него, или нет?
– Тут и думать нечего, – Ольга кагана одернула.
– Права твоя матушка, – вздохнул я. – В ристанье только вольному человеку позволительно свою удаль перед народом и Богами выставлять. А мне, конюху, ни мечом, ни конем владеть не дозволительно…
– Так Правь говорит, – Звенемир-ведун к нам подошел. – Вижу, что тебе, каган, не терпится Добрына со Свенельдом в поединке свести, только в ведах сказано, что не может воевода с конюхом простым силой тягаться.
– А я чего? – смутился мальчишка. – Я ничего.
– Вот то-то же, – ведун ему строго пальчиком погрозил. – Ступай посмотри, как собак стравливать станут. Вон, дружки твои тебя кличут.
И верно. На поле нашего недавнего боя уже затевалась новая потеха – охотный люд кобелей своих на травлю выставлял. Лай, крики, люди об заклад бьются, псы из рук хозяев своих вырываются, готовы друг друга в клочья рвать. Охоч Перун до кровавых игрищ, на пиру своем в Сварге радуется.
– Эй, меня подождите! – крикнул Святослав и с кургана побежал.
– Могу ли я тоже уйти? – спросил я у Ольги.
– Погоди, – остановил меня ведун, – у княгини для тебя пара слов имеется.
– Слушаю, – склонил я голову.
Тем временем на льду началась грызня. Два волкодава сцепились в жестокой схватке. Даже здесь, на высоком снежном кургане, было слышно их злобное рычание.
– Послезавтра в Киеве соберутся хоробры со всех русских земель, – сказала Ольга тихо. – И ты знаешь, чем это обернуться может.
– Откуда же мне знать? – я с трудом сдержал улыбку.
– Ты не прикидывайся, – Звенемир от негодования посохом своим в курган ударил, – несмышленыша из себя не строй. На прошлый Солнцеворот, пока ты взаперти сидел, они брагой после ристания опились, да драку с дружинниками затеяли, побили многих, покалечили, и все хотели тебя из поруба высвободить. Кричали, что старый род князей древлянских не только на Руси, но и в землях чужих почитают…
– Я-то тут причем? Мы с отцом договор подписали и рушить его не собираемся.
– Это хорошо, что слово свое крепко держите, только многие ли об этом знают? – ведун поежился, точно морозец пробрал его через мохнатое волчье корзно. – Оттого и опасение есть, что вои пришлые захотят снова дебош поднять. Праздник пресветлый бойней кровавой обернуться может, а разве тебе это надобно? – и уставился на меня вопросительно.
Я немного подумал, а потом головой покачал:
– Нет, не надо мне крови. И так ее достаточно пролилось, – и Звенемир вздохнул облегченно, а я через мгновение спросил:
– И чего же вы от меня хотите?
– Верно говорят, что Боги разумом тебя не обделили, – подала голос Ольга. – И хотим мы немногого: чтобы ты витязей от поступков необдуманных отговорил.
– Разве же я, холоп бесправный, могу вольным воинам указывать?
– Ты не хуже нашего знаешь, что это во власти твоей, – разозлилась она, только ведун ей руку на плечо положил, мол не горячись.
– И какой мне прок от разговоров этих? – меж тем продолжил я свою игру.
– Хочешь, серебра тебе дадим, а может, тебе больше золото по нраву? – повела княгиня плечом, руку ведуна отстранила.
– Эка у вас просто все, – пожал я плечами. – Считаете, что подачкой все беды отогнать можно?
– А чего же ты хочешь? – насторожилась она, а Звенемир заговорил торопливо:
– От холопства тебя избавить не в наших силах…
– Про то я и сам знаю, – остановил я ведуна, – но и за золото слово свое продавать не стану.
– Так не томи. Какую плату за спокойствие наше возьмешь?
– Хочу я в ристании участие принять.
– Не по Прави это… – возмутился ведун.
– Я веды не хуже твоего знаю, – перебил я Звенемира. – Не велел Велес холопам в руку меча и коня давать, но про лук со стрелами он ничего не говорил. Ведь так?
– Так, – согласился ведун, да и что он возразить мог?
– А коли так, то вот мои условия: в стрельбище вы мне потягаться позволите, и если я из потехи стрельной победителем выйду, то сестра моя, Малуша, будет при мне, и разлучать вы нас боле не посмеете. Ну, а если проиграю, тогда хоть душу порадую. Как на такое смотришь?
– И за какого же Бога ты стрелять собираешься?
– За Семаргла32.
– Так это и не бог даже, – пожал плечами Звенемир. – Пес у Сварога на посылках.
– Так, может, вы хотите, чтоб я за Даждьбога вышел? – настала очередь теперь мне усмехнуться.
– Ох, и хитер ты, Добрын, – поразмыслив, сказала Ольга, – не всякому такое в голову прийти могло. И холопом, вроде, останешься, а в то же время с вольными на одном поприще окажешься. И за Бога выйдешь, так Семаргл не совсем Бог. Хитер. Что посоветуешь, Звенемир?
– Тебе решать, княгиня, – ведун к небушку глаза поднял, – и я против твоего решения возражать не буду.
– Ладно, – сказала она, – потешь нас на ристании.
– Быть по сему, – поспешно подтвердил Звенемир и посохом своим пристукнул, обрадовался, что золото с серебром в целости останутся.
– Спасибо, княгиня, – поклонился я ей.
– Я вижу – важным для тебя мое решение стало.
– С чего ты взяла?
– За все время ты меня первый раз княгиней назвал, – усмехнулась она.
И тут от реки до нас донесся жалобный собачий визг. Видать, один волкодав другого придавил.
27 декабря 947 г.
Левая рука напряжена до предела, ломит ее от локтя до кисти. Кисть затекла и кажется, что пальцы вот-вот откажутся сжимать тяжелое древко лука. С правой рукой не лучше – отведенный за ухо локоть мелко подрагивает. Большой палец прижимает оперенный конец стрелы к сгибу указательного. Прижимает изо всех сил, но сил этих все меньше и меньше. Еще чуток, и сорвется стрела, и улетит в белый свет на посмешище столпившимся вокруг людям.
А я стою, ловлю ветер, перевожу взгляд с наконечника на далекую мишень, молю Даждьбога о помощи, и знаю – этот выстрел решающий. И пусть усталость сбивает дыхание, и пускай сводит от напряжения спину, а пот заливает глаза, только мне необходимо сделать этот выстрел. И стрела обязательно должна найти цель. Потому я упрямо пытаюсь удержать наконечник нетерпеливой стрелы на черном пятне мишени. Стараюсь прогнать из головы посторонние мысли, как учил старый лучник Побор. Силюсь поймать тот неуловимый момент, когда нужно разжать пальцы и отправить стрелу в ее недолгий полет.
А коварная память словно затеяла со мной жестокую игру, и воспоминания не уходят прочь, сколько я их ни гоню. Они предательски уносят меня в день вчерашний, будто им совершенно все равно – удачным будет мой последний выстрел или нет…
…На Подоле пир всю ночь гудом гудел. На просторном подворье посадника Чурилы под тесовыми навесами были накрыты широкие столы. Проставлялись кулачники побитые, как исстари заведено. И еды, и питья вдосталь, гудошники и гусляры надрываются, скоморохи колесами по двору катаются, девки песни поют. Весело, шумно, сытно.
Только мне не до большого веселья. Это посадским с городскими можно уедаться и упиваться до одури. Послезавтра они будут витязей подбадривать, в ристании за них переживать, а мне силы поберечь надобно, чтоб на поприще в снег лицом не ударить.
Я бы и вовсе на этот пир не пошел, а завалился бы спать, либо в подклети, либо на чердак в сено залез, только нельзя. Глушила меня от себя ни на шаг не отпускает, братом зовет, а разве брата обидеть можно? Вот и терплю. А он мне лучшие куски мяса подкладывает, каши да разносолы подсовывает. Хвалится всем:
– Это Добрын-княжич, он меня принародно побил, – а у самого под глазами синяки.
Так молотобоец эти синяки, словно награду носит, перед народом ими хвастает:
– Видели, как он меня кулаками попотчевал? Век теперь помнить буду, – и смеется, показывая крепкие зубы.
– Будет тебе, Глушила, – я ему, – а то мне совестно.
– А чего стыдиться? – удивляется он. – Меня уже который год никто одолеть не может. Уже скучно стало на кулачках биться, а тут такая радость, – и смеется пуще прежнего.
Что ж поделать, коли радость нежданную человеку принес, на днепровский лед его положив.
А бабы с девками меж столов шустрят, только успевают яства менять, да корчаги с хмельным подносить. Раскраснелись от суеты, разрумянились.
– А вот и суженая моя, – кричит Глушила, сам с глушью, оттого и громкий. – Эй, Велизара, ты чего ж другим подносишь, а про нас словно запамятовала?
– Я тебе и так частенько подношу, – Велизара в ответ, – дай хоть сейчас за чужими мужиками поухаживать.
