Елена Воробьева - Летописи Арванды. Легенды спящего города
Иди себе… о нем не думай — он или сгинет, иль уйдет…
Меня не трогают их судьбы, пускай мир вовсе пропадет…»
И старый мэр вновь у камина уселся, кашляя, кряхтя,
Вдыхая вкус смолы и дыма — и чудилась ему Марина,
Его любимое дитя…
Светилось личико малышки, а взгляд стремился к небесам…
Там, в комнате, и ныне книжки лежат, и плюшевые мишки,
И ленты к светлым волосам…
А страж, кряхтя, побрел обратно, слезу сгоняя по пути —
Он вспомнил маленького брата, проделки, шутки Алехандро,
И смех, что лучиком светил…
***
…Сменилась стража этой ночью. Молился у стены старик…
И стражи слышали: «Мой отче…» И думали — что им пророчит
Его печальный светлый лик…
Вот буря с силой загудела, бичом холодным дождь хлестнул,
И тут же музыка взлетела — о скорой смерти флейта пела!
Ей вторил шторма вой и гул…
Старик взял в руки крест нательный, в слезах его поцеловал —
И тут же искорки взлетели и скрыли в огненной метели
Молящегося старика…
С тревогой стражи ждали утра — всю ночь бесился ураган!
Но вот высокая фигура, не сломленная злою бурей,
В молитве скорбной склонена…
О чем он плачет здесь? О детях? Но что он мог о них узнать…
О тех счастливых днях и летах, что промелькнули, как комета,
Оставив гнить и умирать?...
Кто помнит о Фарго несчастном? Кому есть дело до людей,
Чья жизнь была, как вечный праздник и чьей все покорялись власти —
Теперь они среди теней…
А, может, он о жертвах плачет, что сгинули у этих врат?
Откуда этот странный старче?... Могло ли это быть иначе?
Но разве… Город виноват?
И первый страж пошел с докладом к достопочтимому судье,
Что средь покинутого сада под диким старым виноградом
Сидел на треснувшей скамье:
«Там, ваша честь, перед вратами уж день второй старик сидит…
Молитвы шепчет… Может, сами посмотрите… Он не глядит
По сторонам, не просит денег, впустить не просит на порог —
Его от бурь ночных и ветра огней скрывает хоровод…
Он молится весь день и плачет… Лишь на коленях он сидит…
Одно все это может значить — в душе он с Богом говорит…»
«Не смей мне глупости пустые рассказывать… Ну, что — старик?
Здесь было много их… Такие, что только могут, что просить…
Я не пойду — что, я не видел тех попрошаек и рванье,
Что у ворот тяжелых сидя, могли издать лишь плачь нытье?
Иди себе… Я очень занят… Не обижайся, старина —
Меня знобило утром рано, и целый день болит спина…»
Судья, усевшись поудобней, вернулся к памятным годам,
Когда его сыночек Робин носился, лепеча, по дому
И лазал по его плечам —
Любил он на отцовской шее смотреть в заоблачную даль…
Он так отцу и не поверил, что там, где небо пламенеет,
Нет Господа… а так ведь жаль…
Он часто спрашивал о Боге… Отец смеялся и шутил —
Но, покраснев, с обидой Робин, ладошкой рот зажав в тревоге,
Серьезным быть его просил…
Теперь все в прошлом… Не вернется счастливых весен череда —
Малыш любил смотреть на солнце, любил раскрашивать оконца
И складывать кусочки льда…
…В смятенье стражник возвращался — не шел из головы старик…
Он… не бедняк, не попрошайка. А в мыслях образ воскрешался
Любимой дочери — Арлит…
Она любила на поляне, перед воротами Фарго,
Играть беспечно вечерами, когда туман под облаками
Течет, как в крынку молоко…
Цветы вечерние так сладко свой отдавали аромат…
Весь Город знал ее повадки — и после яркого заката
Страж приводил Арлит назад…
***
Он бред в раздумьях, как в тумане, на площадь вышел, где кружком
Уже стояли горожане, решившие, что могут сами
Взглянуть на старика тайком.
Старик молился… Как и прежде, лишь к Богу обращен был взгляд
С тоской и призрачной надеждой… А ветер колыхал одежды…
Народ попятился назад —
Там, за спиной его склоненной, из хмурых серых облаков
Фигура встала в красно-черном… Застыли люди изумленно —
Им улыбался Крысолов!
«Чего вы ждете, горожане? Уж третий день у ваших врат
Скулит и ноет нищий старый… Я вам верну детей назад,
А вы — убейте попрошайку! Что вам еще одна душа?
Ведь сколько их больных и слабых ваш Город живота лишал?
У этих стен мольбы и слезы сливалися в последний крик!
А утром — скрюченные позы и жалкой смерти жалкий лик…
А этот… Ну, немного крепче, раз выдержал уже два дня…
Но старичок ведь не бессмертен, а вы — порадуйте меня!»
Вздох ужаса со стен донесся, старухи, старики в тоске
Словам внимали… Злобный голос будил воспоминанья, слезы…
Сквозь старости жестокий тлен.
Старик молился. Он ни словом, ни взглядом не вострепетал,
Перед коварством Крысолова ни сердцем, ни душой не дрогнул —
Но лишь молиться продолжал…
В сердцах же горожан сомненья посеяли его слова —
И злые в смерти обвиненья тяжелым молотом давлели,
И воспротивилась душа!
«Не может быть! Так мы повинны?! Мы погубили тех людей,
Что нас о помощи молили в ненастном реве злых ночей…
Мы так гордились, что богатством наш Город превзошел других —
Фарго был равен малым царствам, сияло золото над ним!
Мы думали, что всех сильнее! Сиянье золотых монет
Не замутнит стареньем время — мы процветали много лет…
Но час пришел… И наши дети безвременно ушли от нас —
И золото уже не светит, не радует умерших глаз…
Что нам богатство?! Если старость и бремя одиноких лет,
И тлена дряхлая усталость заставили держать ответ!
Да, мы повинны! Но убийством не отягчим своей вины!
И дети нам бы не простили — их души чистыми ушли…»
Вдруг флейта гневно и протяжно завыла в дьявольских руках —
Зов прозвучал сигналом дважды, ее приказ услышал каждый:
Убей! Убей же старика!...
А он молился и слезами оплакивал невинных кровь —
Душой витал за облаками, вдруг встретился с людьми глазами —
И со стены раздался вопль:
«Молись за нас! Мы слишком слабы — и крепкой веры у нас нет,
Во многих бедах виноваты, но не дали за них ответ…
Мы не хотим еще убийства! На нас и так уж грех большой,
Нам нечем больше расплатиться — лишь только собственной душой!
Теперь, когда болезнь и время, и боль тоски вошли в судьбу —
Мы сомневаемся, но верим! Мы не хотим уйти во тьму!
Хотим с детьми соединиться, увидеть свет любимых глаз…
Они не могут в ад сокрыться — они ведь были лучше нас!»
Завился вихрь, взревела флейта, и тучи черной пеленой
Закрыли в то мгновенье небо — напевы ярости и гнева
Обрушились на них стеной…
Руками зажимая уши, метались люди по стене —
Невмоготу им было слушать, и кровью обливались души,
В пылающей скитаясь тьме…
Старик молился — затихала мелодия, и вздох людской
Ответом был… Но снова дьявол обрушил силу урагана
Над головой его седой —
Посыпались удары молний, и дрогнул белый силуэт,
Вопль ужаса сердца наполнил — старик упал! А флейта воем
Хлестнула с силой по земле…
***
Старик лежал, а кровь хлестала из носа, рта, и из ушей…
Над ним стоял с улыбкой дьявол, в раздумье сумрачном решая,
Чем бы еще смутить людей…
Но распахнулись вдруг ворота! Бежала к старику толпа,
Его схватил под руки кто-то — с любовью, искренней заботой
Его внесли в Фарго врата!
Когда ворота затворились, омыли кровь с его лица,
Водою чистой напоили и стали истово молиться —
Просить за жизнь его Творца!
Старик сказал, теряя силы, знаменье крестное творя,
Что перед собственной кончиной с них хочет снять былые вины,
Чтоб смерть его была не зря —
Он им расскажет, как однажды почувствовал земную грань,
Что ад его навеки свяжет, и будет боль минуты каждой
Терзать и жечь его гортань:
«Не знаю, как смог бы я выжить в аду,
Как смог бы дышать ядовитым туманом…
Я думал, что дверь никогда не найду,
И скроюсь навек в дымном пепле без края...
Не помню, как начался этот кошмар,
И как я попал в эти мрачные стены…
Повсюду был дым и колючий угар,
С губ капали хлопья кровавые пены.
Я бился о камни и ногти ломал,
Пытаясь пробить каменистые своды,
Но лишь понапрасну я силы терял,
Не смог я найти потаенного хода…
А дым все колол мне глаза и гортань
И внутрь проникал ядовитой змеею…
Казалось, что я перешел уже грань,
И час мой настал, что назначен судьбою.
Я задыхался, и кашель саднил,
Я тыкался в стены, их пачкая кровью…
Внезапно дорогу огонь преградил,
Меня опалив и пронзив острой болью.
