Елена Воробьева - Летописи Арванды. Легенды спящего города
Кряхтя, старик на холм взобрался, и замер удивленно взгляд —
Дорога убегала прямо… Но дальше — горы огибала,
И не было монастыря…
Он призадумался: что делать? В какую сторону пойти…
Как вдруг по горному ущелью, мелькая, искры пролетели,
И скрылись в сумрачной дали.
Туман сгустился над горами, закат по небу запылал,
Прикрывшись нежным покрывалом. Взмахнув над долами крылами,
Незримо сон пронесся вдаль…
Дорога, что вела в долины, укрылась темной пеленой —
Но всполохами огневыми горела та, что на вершины
Вела извилистой тропой!
Старик, решившись, помолился, спустился с темного холма —
Под ноги огневые листья летели путеводной нитью
Стелился розовый туман…
Спустилась ночь, укутав горы, ущелье тьмой заволокла —
Но путеводных искр узоры, вздымающих тумана полы,
Вели все дальше старика.
Но он устал, и все сильнее саднило ноги, путал сон —
Быть может, здесь, на дне ущелья, найдется близкая пещера,
Где мог ночлег найти бы он?
Но только тьма вокруг стеною — видны лишь искры впереди,
Но позади… там, за спиною, закрывшись темной пеленою,
За ним взгляд сумрачный следит…
Старик не мог идти быстрее, он спотыкался и стонал
И, призывая в помощь веру, среди дороги на колени,
В изнеможении упал…
Вдруг искры, что вперед бежали, взлетели пеленою вверх —
Старик поник… А за плечами возник из темного тумана
В одежде странной человек —
Циркач как будто балаганный, штаны и куртка двух цветов:
Цвет черный — половина справа, а слева половина — алый…
Но глаз таких нет у шутов…
Они так ярко в тьме горели, и в бледных сумрачных чертах
Не видно было даже тени добра, участья иль волненья…
И старика окутал страх!
Но вдруг исчез Циркач в тумане, из темноты раздался смех,
А следом — музыка… И вправо звала свернуть, и за горами
Зовущий слышался напев…
Старик не знал, что с ним случилось — во тьму ночную побежал
Туда, где музыка струилась… Его несла безвольно сила,
Что флейты голос пробуждал…
Старик увидел, что к обрыву мелодия его ведет,
Не мог противиться он силе — ведь к близкой сумрачной могиле
Чудесной флейты звук зовет…
Мелодия сковала мысли, запутала молитв слова…
Обрыв виднелся слишком близко — но вдруг, огнем взлетели искры,
И воссияли два крыла!
У пропасти в сиянье Ангел стоял пред Темным Циркачом —
Взгляд полон гнева и печали, в простертой к человеку длани
Небесный свет сверкнул мечом:
«Его ты тоже не получишь — он помощь Господа призвал!
Напрасно искушеньем мучишь, открыв могилу среди скал…
Он избран для свершенья воли, не можешь ты предотвратить —
Срок наказанья минет вскоре, и город снова будет жить!»
«Я выполнил за вас работу — людскую жадность покарал!
Ты в лицемерии и злобе меня напрасно обвинял —
Я не нарушил справедливость, когда привел их всех сюда…
Я оказать хотел им милость — помочь взойти на небеса…»
И Темный, усмехнувшись злобно, опять взглянул на старика —
Но, светлому щиту подобно, от взгляда сумрака и скорби
Закрыла Ангела рука:
«Ты насмехаешься напрасно — ты властен над грехом людским,
Но покаянье светом ясным очистит всех, растает дым…
И ты иметь не будешь власти и права увести с собой
Того, кто новое причастье избрал, в душе простившись с тьмой…»
Циркач же мрачно улыбнулся — вновь вздрогнул в ужасе старик,
И кровь забилась диким пульсом, когда к нему он повернулся…
Во тьме раздался смех и крик:
«Что ж, ухожу, но мы посмотрим, ведь покаянье — тот же крест,
Что по плечу, увы, немногим… И чтоб услышать неба весть,
Им нужно отворить ворота и нищего к себе впустить —
Хотя поблекла позолота, людскую жадность не изжить…
Я буду там… Мне интересно, насколько кара долгих лет
Излечит души их от спеси и даст им покаянья свет…»
Все стихло… В сумрачном тумане сиял небесным светом нимб…
Под распростертыми крылами упал старик, забывшись снами —
Склонился лик святой над ним…
Часть вторая: ЮНЫЙ ГОРОД
Сияло солнце над горами — еще во власти темных снов,
Старик был обогрет лучами, обласкан нежными словами
Веселых юных голосов…
Открыв глаза, он удивился — так солнечно и хорошо…
Вокруг лишь молодые лица, веселый смех потоком лился,
Так радостно, легко, свежо…
Он огляделся, ужас вспомнив, что у обрыва пережил —
Но светом мир вокруг наполнен, и эти солнечные волны
Бальзамом стали для души.
Он сел, и дети загалдели, зовя его наперебой —
В глаза заботливо глядели и с мягкой, ласковой постели
Его тянули за собой.
Он шел за ними, и повсюду встречал лишь юные черты,
Не понимая, что за чудо, и чувствовал тревогу смутно
Среди добра и красоты.
И вот обеденная зала, накрыт для гостя сытный стол.
Здесь молодежь его встречала — подростки, девушки и парни.
Затеяли с ним разговор:
«Скажи нам, дедушка, откуда пришел ты? И каких вестей
Принес? Сюда добраться трудно — здесь раньше не было гостей…»
«Вы, милые мои, скажите — где я? И с кем живете вы?
Я взрослых между вас не видел… А сам я с южной стороны —
Я странник, пилигрим: по свету ищу я Господа следы,
И, дав священные обеты, не стриг волос и бороды.
Я повидал другие страны, диковинные города,
Богатые дворцы и замки, отшельнические острова…»
«Ты путешествовал! Ты знаешь то, что доверено лишь снам…
Мы ничего не знали раньше — так расскажи немного нам…»
Старик задумался, вгляделся в блестящие глаза детей,
Что с неподдельным интересом внимали всей душой и сердцем
Рассказам дальних новостей…
«Что ж, милые мои ребята, историю вам расскажу,
Что приключилась в старом замке, где я заночевал в грозу —
…С холста, подернутого тленьем, лицо прекрасное глядит,
Но взгляд, как луч преображенья, живым огнем меня пронзит.
Я подхожу поближе к раме и разглядеть хочу портрет,
А он следит за мной глазами сквозь паутину сотен лет.
Возможно, то игранье света, воображенье, вспышка, блик —
Но губы, словно для ответа, вдруг приоткрылись в этот миг!
Я замираю, цепенею, мне очень хочется уйти —
Но взгляда отвести не смею и с места не могу сойти…
Портрет же в раме оживает — из кресла женщина встает,
Свой черный локон поправляет — и вдруг по имени зовет!
Она подходит близко к краю, коснуться хочет, увести!
Из сил последних отступаю, шепчу — о Господи, спаси…
И вдруг, под мрачным пыльным сводом шум белых крыльев узнаю —
То птица неземной породы садится на руку мою!
Под светлым взглядом отступает, дряхлеет, превращаясь в тлен,
И в черном пламени сгорает та, что взяла меня в свой плен!
И я спешу за птицей к двери, но, обернувшись вдруг назад,
Ловлю в неистовом смятенье ее живой, зовущий взгляд…»
«Ой, дедушка, ведь это страшно! Но кто та женщина была?
И, если она так прекрасна, то многих погубить могла…»
«Да, милые мои, графиня была прекраснее всех дев,
И имя нежное — Эллина, носила, словно солнца свет…
Но зла, завистлива, гневлива, жестока, мстительна, черства
Была, как вишня с черной гнилью, прекрасной девушки душа…
Она любила сеять злобу, вражду среди своей семьи,
Соседей, своего народа — любила распри на крови…
Портрет нашел я в галерее, хозяин замка рассказал,
Что жгут огнем сквозь пыль и тленье ее прекрасные глаза —
Эллина умерла от оспы, портрет же писан до того,
Как пятен сизая короста обезобразила лицо…
Но триста лет уже — доныне тлен черной воли не смирил —
Ее душа живет в картине, завидуя и мстя живым…
Чтобы разрушить злые силы, мы с графом вынесли портрет —
И на могиле у графини сожгли, молясь, чтоб чистый свет
Омыл озлобленную душу, очистил в памяти людей,
Чтоб сон живущих не нарушил зловещий мир живых теней…
«Ах, дедушка… Какой ты храбрый, ты пережил такой кошмар —
Но не поддался чувству страха, а ведь ты слаб и слишком стар…»
«Нет, дети, было очень страшно, я вовсе не храбрец, увы…
Но знаю я, все в Божьей власти — жизнь или смерть, и чары, сны…
Я верю, что Господь не бросит того, кто искренней душой
В молитве о спасенье просит — я в вере нахожу покой…
Но вы мне так и не сказали, где я сейчас… и почему
Я лишь детей вокруг встречаю — где взрослые, я не пойму?..»
«Но мы одни здесь — только Ангел приходит каждый день сюда,
Он ласков… и играет с нами… он с нами был в тот день, когда…
Но… мы не помним, мы забыли… Нет, помним — музыка звала…
