Ирлан Хугаев - Предание о Хуга
Ирлан Хугаев - Предание о Хуга краткое содержание
Ирлан Хугаев
Предание о Хуга
Афсати, счастливой охоты дай!
ДзахоИногда бывает и так, что один говорит, а другой слушает. В этом нет ничего удивительного. Отчего бы тебе не послушать меня?.. Не знаю, почему мне вспомнилось это предание, но вот что рассказывал мой дед, Хугиан Заурбек. Нет в этой истории ни мудрости, ни складу — ничего, кроме фарна[1] и правды, — потому что, по слову Гатуона Дзахо[2], нашего учителя, растерзанного дикими собаками с псарни другого осетина, — человек может солгать, а народ всегда говорит правду.
Хуга, предок наш, был охотник. В том замане[3] он жил в Стырмасыге, что на нашем языке означает «большая башня». Видит Бог, нет у меня намерения хвастаться, как водится нынче, доблестным пращуром. Главное во всяком предании — рассказчик и слушатель. Как ты думаешь? И ещё — слово и время. Потому что мы говорим — а время идёт. Время есть в каждом слове и каждой вещи, и это время уходит. Итак, дослушай меня до конца — а там суди, стоило ли слушать меня так долго. Так долго! — ведь ты тем временем мог бы напоить меня своим знаменитым ронгом[4] и раскурить для меня душистую вишнёвую лулу[5], плотно набитую благородной золотистой стружкой самого лучшего на свете табака. Как ты всё-таки думаешь?.. Вот и хорошо.
Пращуром хвалиться не стану: другим похвалюсь. Похвалюсь, говорю, только тем, чем смешно и хвалиться — а стало быть, это правда. Кто видел хоть раз ущелья и долины кударцев[6], знает, что здесь самый суровый климат по обе стороны гор. Ещё, говорит Блион Макс[7] в своих летописях, у кударцев было мало земли, — я же думаю, что много у них было сердца — им и грелись, когда на долгие полгода снег закрывал перевалы и кударцы оставались одни, без большой Осетии.
Хуга, говорю, был охотник. Он ходил на оленя и вепря. Барс и волк остерегались его, потому что Хуга пах порохом, потом и чем-то страшным ещё. У него были кремнёвка, кинжал, мохнатая бурка и верный конь, который стыдился своей старости. Ещё была сакля. Но сакля не в счёт: зачем сакля одинокому охотнику?
Хуга был охотник. Это значит, что не было у него врагов среди людей. Хуга любил свою землю, свой кау[8], своих старших, младших и сверстников, своих предков и всех ещё не рождённых своих потомков. Он молился Уастырджи и Афсати[9] и в каждом дзуаре[10] Хуссара[11] оставлял часть добычи.
Его младшему брату Слану было двадцать и девять лет. Он был женат и жил в Бритате; правда, детей у него ещё не было. Хуга было тридцать и ещё три года, и не знал он женщин. Он не сердился на младшего брата. Он сам сказал ему: «Женись, если такой счастливый. Не мою невесту берёшь ты в жёны».
Заболел Хуга дочерью Шота Богиана, сауджына[12] эриставского. Говорит ему хитрый старик: «Славный охотник знает цену добыче. Белые черепа Рекома[13] тому свидетели, не правда ли?.. Уох-хо-хо. Будет Дуду твоей. Поклонись только Йесо Чрысти[14]».
Хуга был охотник. Гулар, отец его, был охотник. Безымянный отец отца его был охотник. Никто не молился Йесо Чрысти. Когда охотник ищет мудрости, он отправляется на охоту. Так и сделал Хуга.
Кончился третий день, и вышел Хуга на след вепря. Зверь, судя по следу, был свиреп и огромен.
Заночевал Хуга в пещере у болот Цона, а утром увидел, что конь его, старый Паддчах[15], издох.
Затащил Хуга бедного Паддчаха в болото, чтоб не достался он диким зверям, сам омылся в ледяном ключе, оправил оружие и, помолившись Уастырджи, пустился бегом в сырую туманную низину.
Зверю теперь некуда было скрыться. Из тесного ущелья между двумя высокими горными кряжами, что сошлись, точно для битвы войска, дно которого было затянуто топкими вонючими болотами и сплошь заросло репейником и облепихой, некуда было уйти от Хуга ни вепрю, ни даже лисице.
Хуга был охотник. Он вспомнил бедного Паддчаха и громко засмеялся от жалости, и потом, не останавливаясь на бегу, запел высоким и звонким голосом старую охотничью песню:
Орайда! Идём мы в выси.
Орайда! Орайда! Ори-да-да.
На кряжах Афсати лысых
Нас встретят его стада.
Афсати, косой Афсати,
Идём вереницей под твой подол,
Добычи на высях хватит,
На тропку сойдёт козёл.
Шерсть козья красней железа.
Орайда! Орайда! Ори-да-да.
Гортань козла дай перерезать,
Жир козий течёт года.
Большие глаза мы вырвем,
Из кожи к чувякам сошьём ремни.
Афсати златой, дай мир нам
И тёплых костров огни.
Мы души потешим мясом.
Афсати, счастливой охоты дай.
Дзуар твой рогами украсим.
Орайда! Орайда! Ори-да-дай![16]
Даже охотник не избавлен в пути от усталости, жажды и голода. В полдень сделал Хуга остановку, последнюю, как верил, перед встречею с вепрем. На пригорке среди кустов шиповника он постлал свою чёрную бурку, налил глоток крепкого арака в прозрачный надтреснутый рог, обнажил бритую — с плоским, будто ножом срезанным, затылком — голову, посмотрел в небо и сказал: «О Хушау[17], знающий моё сердце! Помоги мне».
Хуга был охотник. В сердце его были вепрь и мучительно красивая Дуду. Он закусил чуреком с острым овечьим сыром и чесноком, помочился у большого чёрного камня, лежащего на узкой звериной тропе, и прилёг отдохнуть.
Хуга был охотник; охотник спит одним глазом. Когда на землю упала первая капля дождя, Хуга вскочил на ноги. Со стороны Туала[18] гроза надвигалась. Ветер гнал с севера тяжёлые чёрные тучи, и рвал их в клочья об острые скалы, и так завывал, будто стая волков неслась по небу.
Хуга был охотник. Он убедился, что порох надёжно укрыт от влаги — и тот, что в рожке, и на груди, в газырях; затянулся туго в башлык, срезал с чинара посох, «о Уастырджи!» сказал и бодро двинулся вдоль по склону оврага.
Гроза в дороге была привычна Хуга. «Хушаустан[19], дождь — с неба: как обижаться на него?» — думал Хуга, глядя на потоки бурой воды, смывающие след вепря. Кончался четвёртый день. Хуга съел уже два кукурузных чурека — и не сделал ни одного выстрела.
Дошёл Хуга до края ущелья. За плотной, словно сукно ненадёванной черкески, завесой дождя не было видно ни гор вокруг, ни земли, ни неба. Но Хуга знал, что здесь кончается Ир[20] и впереди за скалами лежат земли грузин-рачинцев.
Даже в Кударском ущелье дожди заканчиваются так же, как везде: когда захотят. Вдруг стало тихо на земле и в небе, и воздух, несмотря на сумерки, стал так прозрачен и чист, как будто весь мир погрузился в ясный синий хрусталь. Где-то на западе невидимое умирающее солнце брызнуло последним лучом на ледяные вершины, и они запламенели, как остывающее в горне железо.
Хуга был охотник. У него в животе, прямо под рёбрами, была струна — вроде тех, думал Хуга, что Сырдону[21] сгодились на его фандыр[22]. Когда приходил конец его, Хуга, одиночеству, она всегда ударяла в печень, звенела тревожно и внятно — и тогда Хуга чувствовал, как у него растут волосы на голове и плечах, ногти и зубы и как растёт он сам. Хуга понял, что одиночество его закончилось. А потом увидел.
Зверь был огромен и страшен и походил на зубра с клыками вместо рогов, и каждый из них был в локоть величиной. Он стоял в семи шагах, косматый, чёрный, как гора или туча, — и смотрел Хуга прямо в лоб. «Боги отняли у меня разум, — подумал Хуга, — моя кремнёвка в чехле и не заряжена».
Они смотрели друг на друга, не двигаясь и не дыша. Первым выдохнул зверь. Хуга показалось, что он услышал зловоние ненасытной всеядной пасти, его рука взметнулась вверх, к стволу кремнёвки. Вепрь сделал шаг вперёд.
Хуга понял, что это ответ воина. Добыча ведёт себя иначе. «Говорю тебе — ты сошёл с ума. Не успеть. Кинжал». Хуга опустил руку, медленно развязал у горла ремень бурки и одним ровным и сильным движением отбросил её в сторону. Бурка взметнула мокрыми полами и опустилась на землю тяжело, как раненый беркут. Хуга опёрся правой ладонью в рукоять кинжала, спокойно расставил ноги, наклонил голову и подался телом вперёд. Теперь он сам смотрел вепрю в лоб.
Хуга был охотник. Всякому охотнику рано или поздно надо пройти сквозь игольное ушко. Или не пройти. «Вот оно — игольное ушко моей судьбы. Уо дуне сканаг Хушау! Ды мын машы кан[23]. А с ним я поспорю. Йараппын[24], это же как-никак просто большая свинья».
Прошла минута, тяжёлая, до краёв исполненная жизнью вечность. И тогда зверь издал звук, какой иногда издают все, даже самые большие и страшные, свиньи. В нём были покой и умиротворение и будничная забота о вещах, его, Хуга, никак не касающихся.
Хуга понял, что это угольное ушко он миновал. По жёсткой, как пиран[25], гриве вепря прошла крупная дрожь озноба, и он двинулся — но не к Хуга, а в сторону, туда, где лежала в траве, притаясь, тяжёлая бурка. Не поворачивая пустой и лёгкой, как высохшая на солнце тыква, головы, одними глазами следил за вепрем Хуга.
Хуга был охотник. Ни один охотник не видел такого, что увидел Хуга. Вепрь подошёл к бурке, обнюхал, тычась в неё хищным горбатым рылом, потом встал на неё всеми четырьмя копытами, осел немного задом — и в бурку ударила жёлтая пенная струя.
