Клод Кребийон-сын - Заблуждения сердца и ума
– Ну, вот, сударыня, – сказал я, – теперь я, наконец, уразумел, в чем моя вина. Вы поистине несправедливы! Вы убивали меня своей суровостью; пристало ли вам жаловаться?
– Может быть, – ответила она более ласковым тоном, – но давайте разберемся, кто из нас двоих более виновен. Я прошу вас объяснить свое поведение и согласна вас простить. Я готова даже сию минуту забыть, что вы меня любите…
– Ах, сударыня! – вскричал я, увлекаемый обстоятельствами, – как вы жестоки, даже прощая! Ваше милосердие убивает. Вы готовы забыть, что я вас люблю! Сделайте же так, чтобы и я это забыл! Нет, вы не знаете, – продолжал я, падая к ее ногам, – как вы мучаете мое сердце…
– Боже правый! – воскликнула она, отступая. – Вы на коленях, передо мной! Встаньте! Что подумают люди, если увидят?
– Они подумают, что я клянусь в вечной любви и уважении, каких вы заслуживаете.
– Ах, неужели вы думаете, – возразила она, поднимая меня с колен, – что это мне нравится больше? Так вот как вы понимаете уважение! Говорите же прямо, о чем вы просите?
– Верьте моей любви, – ответил я, – позвольте говорить вам о ней и надеяться, что когда-нибудь ваше сердце смягчится.
– Значит, вы любите меня по-настоящему, – ответила она, – и горячо желаете взаимности? Могу лишь повторить то, что говорила раньше. Сердце мое молчит, и я боюсь нарушить его молчание; и тем не менее… Нет, я не скажу больше ни слова; я запрещаю вам угадывать тайное.
Сказав это, госпожа де Люрсе выскользнула из комнаты, бросив на меня в дверях нежнейший взгляд. Уверенная в том, что отдала должное приличиям, она теперь, без сомнения, решила отдать должное любви. Конечно, нельзя было выразиться яснее, чем выразилась она. Так говорят только с человеком, на чью догадливость совсем нельзя надеяться. При всей своей неопытности, я понял, что теперь она более склонна снизойти к моим чувствам, чем после первого моего объяснения. Но все же тень сомнения оставалась; да я и не был настолько влюблен, чтобы хорошенько вникнуть в лестный для меня смысл ее последних слов.
Хотя я увлекся пылкостью этого разговора и новизной положения, но был скорее удивлен, чем взволнован.
Нет сомнения, что, если бы госпожа де Люрсе знала о моем новом увлечении, она отказалась бы от остатков сдержанности и именно этим обольстила бы меня. Радость победы завладела бы моими чувствами, и я наслаждался бы своим торжеством тем глубже, чем менее знаком был с подобными ощущениями. Кто не знал любви, тот готов принять за нее все, что угодно. Незнакомка, вытеснившая было из моего сердца госпожу де Люрсе, была пока лишь прекрасным видением, мечтой, которая не устояла бы перед натиском действительных чувств; вероятно, я предпочел бы спокойные наслаждения утомительным заботам любви, которая не сулила мне, во всяком случае на первых порах, ничего, кроме огорчений.
Но госпожа де Люрсе не догадывалась, сколь важно было ей выказать всю силу любви, которую она питала ко мне. Напротив, удостоверившись, что любима, она вернулась к своей прежней тактике. Она не отказывала мне в надежде когда-нибудь восторжествовать над ней, но не соглашалась признать, что я уже восторжествовал.
Я вернулся вслед за нею в гостиную, едва ли влюбленный, но уверенный, что влюблен. Когда волнение мое несколько улеглось, я снова впал в обычную застенчивость; я не знал, как мне поступать. Хотя маркиза высказалась вполне откровенно, я не находил в ее поступках никакого подтверждения своей победы. На лице ее вновь разлился ледяной холод, и хотя это показное высокомерие предназначалось больше для других, чем для меня, оно нагнало на меня прежнюю робость. Я не смел подойти к ней, взглянуть на нее. Подобная сдержанность отнюдь не отвечала желаниям маркизы; она пыталась подбодрить меня, расточая мне самые лестные речи. В тот вечер она несколько раз давала мне понять, что в сутолоке света два любящих сердца с трудом могут изъяснить друг другу свои чувства. Всякий бы догадался, что надо просить свидания. Она терпеливо ждала этой просьбы, но видя, что подобная дерзость не приходит мне на ум, великодушно пошла мне навстречу.
– Вы заняты завтра? – спросила она как бы между прочим.
– Нет, кажется, свободен, – ответил я.
– Прекрасно, так мы увидимся? Я буду весь день у себя и не жду гостей. Приходите составить мне компанию. К тому же нам надо поговорить кое о чем.
– Я понял, – отозвался я. – Вы еще не кончили бранить меня.
– С вами поистине невозможно поступать как бы следовало, – ответила она. – Я даже решусь быть снисходительной. Так приезжайте.
Я обещал приехать. Подавая руку, чтобы проводить ее до кареты, я почувствовал, что маркиза чуть-чуть ее пожимает. Не зная еще, к каким последствиям это может повести с госпожой де Люрсе, я ответил на ее пожатие; она отблагодарила тем, что стала жать мне руку с удвоенной силой. Боясь быть невежливым, я продолжал в том же духе. Расставаясь со мной, она страстно вздохнула, вполне уверенная, что мы наконец-то поняли друг друга; но на самом деле она поняла только себя.
Едва мы расстались, как завтрашний визит, которому я сначала не придал должного значения, завладел моими мыслями. Свидание! При всей своей неискушенности, я чувствовал, что это не шутка. У нее будет мало визитеров; но ведь это, пожалуй, значит, что их совсем не будет. Она пожимала мне руку; я лишь приблизительно понимал смысл этого жеста; но мне все же представлялось, что сей знак дружбы, когда им обмениваются мужчина и женщина, приобретает особый оттенок и его не оказывают кому попало. Неужели добродетельная госпожа де Люрсе, запретившая мне угадывать тайное, неужели она?.. Нет, быть не может.
Как бы то ни было, я решил быть у нее непременно. Я полагал, что не раскаюсь, а госпожа де Люрсе была достаточно хороша, чтобы я с нетерпением ждал урочного часа.
Предаваясь приятным предвкушениям, я восклицал: «Ах, если бы это свидание было мне назначено незнакомкой! Но нет, – тут же возражал я себе самому, – незнакомка слишком благоразумна, чтобы назначать свидания… разве только Жермейлю? Но где они оба пропадают? И как это понять, что я столько дней ищу их, а они от меня ускользают? Не бросить ли эти поиски, раз они так долго остаются бесполезными? И зачем мне, накануне того дня, когда мою любовь, может быть, вознаградят, занимать свои мысли мечтами, от которых нечего ждать, кроме огорчений? Зачем думать о красавице, которую я видел один лишь миг и увижу вновь, видимо уже супругой другого? Но все равно; узнаем, кто она; это мне нужно, необходимо: иначе я не излечусь от страсти, уже слишком глубоко проникшей в мое сердце. Выведаем, если возможно, тайну ее сердца; расспросим Жермейля и, если он любим, не станем нарушать его блаженство, а лучше займемся своими собственными радостями». Последний разговор с госпожой де Люрсе значительно охладил мое увлечение незнакомкой. Предстоящее свидание занимало все мои мысли. Я всегда завидовал счастливцам, которым женщины назначают свидания, и гордился тем, что в мои годы удостоен подобной чести, да еще такой дамой, как маркиза де Люрсе. Новизна положения и обуревавшие меня мысли вполне заменяли мне самую пылкую любовь.
Переполненный ими, я все-таки решил на другой день поехать к Жермейлю и уснул, посвятив свои неутоленные желания госпоже де Люрсе, а другие несказанно нежные чувства – моей незнакомке.
Наутро первой моей заботой был визит к Жермейлю. Я заранее обдумал, что ему скажу, и приготовился лгать, если по первому же простому вопросу он угадает тайные волнения моего сердца. Я боялся, что не сумею обмануть его проницательность; по наивности, свойственной моему возрасту, я полагал, что самый равнодушный к моим сердечным делам человек, только взглянув на меня, сразу все поймет. Тем более страшился я Жермейля, ибо считал, что он влюблен так же сильно, как я. Я велел везти меня к нему и был крайне огорчен, узнав, что он уже несколько дней как уехал за город. Мое взволнованное воображение ужаснулось этим отъездом и тут же нарисовало мне множество жестоких картин. Уже несколько дней как они исчезли – и он, и она; я не сомневался, что они уехали вместе. Любовь и ревность вновь заговорили в моей душе. По своему огорчению я догадывался, каково было его счастье; я был уверен, что она его любит – и вовсе не излечился от своей страсти. Напротив.
Время было весеннее; выйдя от Жермейля, я приказал везти себя в Тюильри. По дороге я вспомнил о свидании, назначенном мне госпожой де Люрсе; но оно уже не показалось мне таким желанным, как накануне, да к тому же мыслями моими овладело какое-то беспокойство, и я не знал, сумею ли вести себя умно. Образ незнакомки занимал мою душу; я мысленно называл ее коварной, словно в самом деле имел какие-то права на ее сердце, она же не считалась с этим. Я вздыхал от любви и ярости и строил самые невозможные планы, чтобы отнять ее у Жермейля. Никогда еще я не испытывал столь неистовых чувств.
Хотя в такое время дня можно было не бояться чрезмерного скопления посетителей в садах Тюильри, овладевшее мной беспокойство требовало уединения; я выбирал те аллеи, где, как мне было известно, бывало пустынно в любой час; под конец я свернул к лабиринтам и тут всецело предался горю и ревности. Мечтания мои были прерваны звуками двух женских голосов, раздавшимися где-то недалеко от меня. Я был настолько поглощен собою, что люди потеряли для меня всякий интерес. Терзавшая меня печаль была мне слишком дорога, и я не желал, чтобы ее нарушали посторонние. Я спускался вниз по аллее, ища нового приюта для своей меланхолии, когда возглас одной из этих женщин привлек мое внимание; я обернулся. Их скрывала от меня живая изгородь, и препятствие это побудило меня посмотреть, что за ней происходит. Я осторожно отвел в сторону ветку, заслонившую мне вид. Какова же была моя радость, каково же было мое удивление, когда я узнал незнакомку!
