Джон Мильтон - Потерянный рай. Стихотворения. Самсон-борец

Нет, не ропщи на промысел всевышний:
Всегда коварным женам мудрецы
В обман давались и даваться будут.
Не упрекай себя — и без того
Сверх меры тяжек груз твоей печали.
Но, говоря по правде, странно нам,
Что филистимлянок предпочитал ты
Своим одноплеменницам, нисколько
Не менее пленительным и знатным.

В Фимнафе взял я первую жену,[763]
Хоть мать с отцом сердились, что вступаю
Я с иноверкой в брак. Они не знали,
Что мною движет бог, что тайный голос
Не упускать велит мне этот случай
Приняться за осуществленье дела,
К которому с рожденья призван я,
И от врагов освободить Израиль.
После ее измены я пленился
Змеей моей, чудовищем прекрасным,
Далилой, девой, жившей на долине
Сорек, — и каюсь в том, хоть слишком поздно, —
Я полагал, что делаю и это
Все с той же прежней целью — чтоб прогнать
Гонителей Израиля. Однако
За все в ответе не она, а я,
Кто сдал — о, слабость! — цитадель молчанья
Под натиском трескучих женских слов.

Ты никогда — в том мы тебе порука —
Не упускал возможности восстать
На филистимлян, что гнетут Израиль,
Но все ж его сынов не спас от рабства.

Виной тому не я — вожди колен,[764]
Правители Израиля, которым,
Когда они узрели, что творю
С врагами я один по воле бога,
Уразуметь их трусость помешала,
Что час освобождения настал.
Бахвалиться я не пошел пред ними —
Пускай деянье деятеля славит;
Они ж молве о подвигах моих
Не посчитали нужным внять, покуда
Владельцы филистимские не вторглись
С войсками в Иудею, чтоб меня
Схватить в ущелии скалы Етама,
Где я засел, но не спасенья ради,
А с целью истребить их рать сполна.
Меж тем, сойдясь туда, сыны Иуды,[765]
Чтоб край спасти, меня решили выдать;
Не убивать меня я взял с них слово,
И сдался, и связать себя позволил
Двумя веревками, и отведен
Был к необрезанцам, где с рук моих,
Как лен перегоревший, спали путы
И поразил я челюстью ослиной
Всех филистимлян, кроме убежавших.
Когда б в тот день пошел за мной Израиль,
Сегодня башни Гефа были б наши
И стали б господами мы, рабы.
Но разве для народов развращенных,
Что впали в рабство за свои грехи,
Ярем привычный не милей свободы,
Покой трусливый не милей борьбы?
Что избавитель, посланный им богом,
У них стяжает? Зависть, недоверье,
Презренье. Что б для них он ни свершил,
Они его в опасности покинут,
За подвиги ему хулой заплатят.

Речи твои нам напомнили,
Как Пенуэл и Сокхоф презрели
Их спасителя Гедеона[766]
В день, когда царей мадиамских
Он с дружиной преследовал;
Как сгубили б ефремляне
Иеффая,[767] чье красноречие
Лучше меча защищало
Землю Израиля от аммонитян,
Если б не сокрушила
Смелость его их спесь и силу
В битве, где всех перебили,
Кто «шибболет» не выговаривал.

К их именам прибавьте и мое.[768]
Но мною пренебречь народ мой вправе,
А вот свободой, божьим даром, — нет.

Праведными считать
Нам господни пути
Следует, коль не желаем мы
В вечных потемках скитаться.
Может только глупец,
Мнящий, что он — мудрец,
Спорить с божественным провиденьем.

Но часто, усомнившись в нем, вступаем
Мы на стезю, что небу неугодна,
Даем греховным мыслям волю,
Идем от заблужденья к заблужденью,
И господа гневим, впадая в них,
И множим бремя вин своих,
Не обретая удовлетворенья.

Тщась безграничного ограничить,
Его подчинить завету,
Которым нас — не себя связал он,
Мы не видим, что волен
Он своего избранника
Выше всех заповедей поставить.
Кто ж толковать закон
Может лучше законодателя?

Разве иначе он, всемогущий,
Средств не нашел бы воспрепятствовать
Браку героя,
Что чистоту был блюсти обязан,
Дабы спасти свой народ от рабства,
С этой языческою коварной
Блудною тварью?

Смолкни ж, рассудок! Довольно умствовать!
Хоть нам и кажется,
Будто виной всему сам назорей,
Грех не на нем, а на ней, распутной.

Слышишь, Самсон, шаги? Подходит
К нам твой отец седоволосый,
Старец Маной. Прими,
Как подобает, родителя.

Увы! При этом имени тоска
И стыд меня объемлют с новой силой.

Коль вы, собратья по колену Дана,
От коих, старец немощный, отстал я,
Сюда, в страну врагов, свой юный шаг
Направили из уваженья к другу,
Который встарь был славен, а теперь
Стал пленником, — ответьте, где мой отпрыск.

Вот он, кому не видел равных мир
В величии вчера, в позоре ныне.

О, страшное паденье! Неужели
Передо мной Самсон непобедимый,
По силе равный ангелам, гроза
Язычников, в чьи города входил он,
Отпора не встречая; тот, кто прежде,
Один собою войско заменяя,
На вражью рать кидался и кого
Сегодня на длину копья к себе
Трус не подпустит. О, сколь неразумны
Мы, веря в наши силы! О, сколь часто
То благо, о котором просим мы,
Оказывается проклятьем нашим!
Бесплодности стыдясь, я о потомстве
Молил творца, и у меня родился
Сын — да какой! — сородичам на зависть.
Но кто из них судьбою поменялся б
Со мной теперь? О, для чего господь
Мне внял, взыскав меня безмерным счастьем?
Зачем его щедроты нам желанны,
Коль скоро, словно жалом скорпион,
Нас каждый дар его язвит бедою?
Зачем два раза ангел низлетал,
Велев вскормить ребенка чистой пищей,
Как редкое священное растенье,
Что всех дивит в дни краткого расцвета?
Неужто лишь затем, чтобы, обманут,
Взят в плен, закован, ослеплен, осмеян,
Томился в доме узников мой сын?
Мне кажется, того, кто избран богом,
Не должно б небесам, хотя бы в память
Деяний славных, совершенных им,
Постыдной рабской участью карать
За слабости его и заблужденья.

На бога не дерзай роптать, отец.
Заслужены мной все мои несчастья —
Лишь я виновник и причина их.
Да, мой позор безмерен, но безмерно
И безрассудство: я обет нарушил
И выдал хананеянке коварной,[769]
Язычнице и нашему врагу,
Мне господом доверенную тайну,
А я ведь знал на опыте, чем это
Чревато: разве мне не изменила
Фимнафка,[770] выдав тайну, что открыл
Я ей на ложе брачных наслаждений,
Соперникам моим, за мной следившим
И угрожавшим ей? С чего ж я взял,
Что будет мне верней жена вторая,
Которая в разгаре нашей страсти
Уже успела, даже не деньгами,
А обещаньем денег соблазнясь,[771]
Зачать ублюдка — замысел измены?
Она ко мне три раза приступала,
Чтоб выведать упреками и лестью,
Слезами и объятьями, в чем сила
Моя и как меня ее лишить.
Я трижды обманул жену[772] и к шуткам
Все свел, хоть убеждался всякий раз
В ее бесстыдстве, дерзости, коварстве
И, более того, в презренье злобном,
С каким она меня пыталась сделать
Изменником перед самим собой.
Тогда в четвертый раз она пустила
В ход женские ухватки и уловки,
Мне докучая ими день и ночь
В часы, когда усталому супругу
Особенно нужны покой и отдых,
И сдался я, и сердце ей открыл,
Хоть мог бы, будь я чуточку мужчиной,
Отринуть домогательства ее.
Но шею сам, обабившись, подставил
Я под ярмо. О, мерзость! О, пятно
На чести и на вере! За поступок,
Раба достойный, рабством я наказан,
Но даже в рубище, вращая жернов,
Не ниже, не постыдней, не бесславней
Я пал, чем став невольником блудницы,
И нынешняя слепота моя
Все ж не страшнее слепоты духовной,
Мне мой позор увидеть не дававшей.