Джон Мильтон - Потерянный рай. Стихотворения. Самсон-борец

Ночь и мрак,
Вы с адом в тройственный союз вступили,
Чтоб деву беззащитную сгубить!
И ты еще спокойствие пытался
Внушить мне, брат!

Да, сохраняй его.
Я и теперь от слов своих недавних
Не отрекусь. Ни волшебство, ни козни,
Ни случая могущество слепое
Ничто меня разубедить не властно
В том, что несокрушима добродетель,
Даже когда застигнута врасплох,
И чем порок коварней и опасней,
Тем горшее он терпит пораженье.
Добро, в конечном счете, верх берет
Над злом, его, как накипь, отряхая,
Чтобы оно в бессилии своем
Само себя питало и снедало.
Без этого опоры мирозданья
Прогнили бы и небосвод бы рухнул
На землю. Но довольно слов! Идем.
Наперекор всевышней воле неба
Вовек не обнажу я свой клинок,
Но колдуна проклятого, пусть даже
С ним рать из гарпий, гидр и прочих чудищ,
Водящихся от Африки до Инда,
Заставлю я назад вернуть добычу
Иль, по земле за космы протащив,
Предам позорной смерти — пусть издохнет,
Как жил.

Увы, хоть глубоко ценю
Я вашу смелость, юноша отважный,
Здесь вам стальная шпага не поможет.
Чтобы развеять силу адских чар,
Нужны иные средства и оружье.
Один лишь взмах волшебного жезла
И мускулы у вас окаменеют,
Суставы распадутся.

Как же ты
Сумел так близко подойти к злодею,
Что все это узнал?

Когда тревожно
Я размышлял, как госпожу спасти,
Мне вспомнился один пастух соседний,
Невзрачный с виду, но зато знаток
Целебных трав и всех иных растений,
Что в нашем крае стебли к солнцу тянут.
Меня любил он, часто петь просил
И мне внимал, на свежий дерн усевшись;
А после, чтоб в долгу не оставаться,
Из сумки вынимал свои коренья
И вел рассказ о тайных свойствах их.
Однажды показал он корешок
Достоинств редких, хоть и неказистый,
С листочком темным и шероховатым,
Прибавив, что дает в заморских странах
Растенье это пышные цветы,
Но здесь хиреет, и невежды-горцы
Ногами топчут каждый день его:
Им невдомек, что корень сей полезней,
Чем моли, данный Эрмием Улиссу.[679]
Гемонией[680] назвал пастух растенье
И мне вручил, велев его беречь
Как средство наилучшее от порчи,
Дурного глаза, наваждений, чар,
От привидений и жестоких фурий.
Я корень взял, но вспомнить про него
Меня нужда заставила лишь ныне,
И подтвердилось все: он мне помог
Узнать обманщика в чужом наряде,
В тенета колдовские заглянуть
И в них не угодить. Такое средство
(А я снабжу им вас) позволит вам
Ворваться смело в замок чародея.
Его завидев, обнажите шпаги,
Разбейте кубок и разлейте зелье,[681]
Но, главное, сумейте жезл волшебный
Отнять у колдуна. Пусть вам грозят
Приспешники его, пусть даже пламя,
Как сыновья Вулкана, изрыгают,
Они отступят, если дрогнет он.

Веди нас, Тирсис, и пускай несет
Щит перед нами в схватке добрый ангел!

Сидите, леди. Стоит мне взмахнуть
Жезлом волшебным, чтобы превратились
Вы в изваянье или в лавр, как Дафна,
Бежавшая от Феба.[682]

Прочь, бахвал!
Ты не лишишь меня свободы духа,
Хоть оболочку плотскую его
В оковы ввергнул попущеньем неба.

Зачем вы хмуритесь? Что вас гневит?
Не место здесь ни гневу, ни заботам.
Закрыт им вход сюда, где перед вами
Все радости, которых алчет юность,
Когда по жилам кровь бежит быстрей,
Чем почки распускаются в апреле.
Вот кубок с укрепляющим напитком,
Душистой смесью взваров и бальзама.
Взгляните, как он в хрустале горит!
Нет, даже сок, подаренный в Египте
Юпитеровой дочери Елене
Женой Фоона, так не веселил
И жажду так не утолял.[683] Зачем же
Вы столь безжалостны к самой себе
И к прелестям, которыми природа
Ссудила вас, чтоб пользовались ими
Вы бережно и к радости своей?
Но вы, как неисправная должница,
Не дорожащая чужим добром,
Пренебрегли условьем непременным
Существованья хрупкой смертной плоти
Чередованьем отдыха с трудом,
Весь день пробыв в пути и отказавшись
Восполнить ваши силы. Впрочем, можно
Еще поправить все.

Нельзя, предатель!
Нельзя поправить лживость и бесчестность
Твоих речей. Где бедный, но надежный
Приют, который ты мне посулил?
Что здесь за сброд звероголовых чудищ?
Будь мне защитой, небо! Прочь поди,
Изменник, со своим бесовским зельем!
Ты обманул доверчивость мою
Личиною заемною и лживой
И думаешь, что сладкою приманкой
Меня в тенетах властен удержать?
Нет, не пригублю я питье, пусть даже
Оно вкусней, чем то, что пьет Юнона.
Лишь от того, кто добр, добро исходит;
Деяния же злого человека
Дух твердый и высокий не прельстят.

Людская глупость, бочку Диогена
Ты кладезем житейских правил мнишь
И слепо веришь стоикам надутым,
Педантам в мантиях, подбитых мехом,
Пред тощим Воздержаньем преклоняясь.
Но для чего свои дары природа
Так щедро расточила, населив
Зверями и растениями сушу,
А море — рыбою, как не затем,
Чтоб вкус наш любознательный насытить?
Зачем она мирьядам червячков
Прясть шелк велела на станках зеленых
И камни драгоценные сокрыла
Во чреве у себя, как не затем,
Чтобы своих детей украсить? Если
Начнет весь мир ходить во власянице,
Пить только воду, есть одни стручки,
То этим лишь свою неблагодарность
Докажем мы подателю всех благ.
Их не познав и все-таки отринув,
Поступим мы, как жалкие скупцы,
Ублюдки, а не сыновья природы,
Которую задушит и раздавит
Груз плодовитости ее безмерной:
На суше станет тесно от скота,
От птиц прозрачный воздух потемнеет,
От рыбы воды вздуются, и жемчуг,
Который станет некому сбирать,
Сияньем звездным озарит пучину,
И чудища ее, привыкнув к свету,
Всплывут и дерзко в солнце взор вперят.
Отбросьте, леди, страх и не кичитесь
Хваленым целомудрием девичьим.
Краса — монета звонкая природы,
И не беречь ее, а в оборот
Пускать должны мы, чтоб она дарила
Нам радости взаимные, которых
Не вкусишь в одиночку. Увядают
Упущенные годы, словно розы,
Не срезанные вовремя. Краса
Венец творенья, и ее призванье
Блистать на празднествах и во дворцах,
Где знают цену ей. А тем, кто с виду
Невзрачен, быть невместно на виду:
При блеклой коже и лице топорном
Разумнее сидеть за прялкой дома,
Где не нужны ни алые уста,
Ни томный взор, ни кудри, дня светлее.
Подумайте ж, пока еще вы юны,
Зачем вам эти прелести даны.

Фигляр, я в здешнем воздухе нечистом
Не разомкнула б уст, когда б не тщился
Ты разум мой, равно как взор, затмить,
В кошницу мыслей плевел лжи всыпая.
Но знай, не вправе добродетель молча
Внимать кичливым доводам порока.
Клевещешь на природу ты, твердя,
Что цель ее щедрот — нам дать возможность
Излишествовать. Нет, она дарует,
Питательница наша, их с условьем
Не нарушать ее святых законов
И строгую умеренность блюсти.
Когда б владел любой, кто нищ, но честен,
Пусть скромной, но достаточною долей
Тех благ, которыми теперь немногих
Пресыщенная Роскошь осыпает,
Природа, чьи дары на пользу всем
Пошли бы в равной, справедливой мере,
Не задыхалась бы от изобилья,
И были б за даянья благодарней
Мы их подателю, затем что Жадность
Взор не возводит к небу, а по-свински
Лишь жрет да своего чернит кормильца.
Но не довольно ль слов? Тому, кто смел
С кощунственным презрением глумиться
Над Чистотой, как солнце, лучезарной,
Могла б сказать я много. Но зачем?
Ни слухом, ни умом ты не воспримешь
Тех сокровенных и высоких истин,
В которые не вникнув, невозможно
Значенье целомудрия постичь.
К тому же недостоин ты удела
Счастливее, чем твой. Так упивайся
Риторикой любезною своей,
С чьей помощью софизмами, как шпагой,
Ты научился фехтовать. Не стану
Я спор с тобою длить — бесцельно это;
А если бы уж стала, убежденье
В моей несокрушимой правоте
Меня зажгло б таким огнем священным,
Что, внемля мне, растрогались бы камни,
И от волненья дрогнула б земля,
И вверх взлетел бы твой волшебный замок,
И под собой погреб бы, лжец, тебя.