Карл Мориц - Антон Райзер
Этот доктор Зауэр издавал у типографа Градельмюллера еженедельный журнал под названием «Медон, или Три друга», выходивший уже целый год. По этому также было видно, как он боролся с превратностями жизни и каких трудов ему стоило кропать заурядные статьи, в коих тем не менее всегда проглядывала искра угнетенного гения.
Хочешь не хочешь, ему приходилось раз в неделю писать и отсылать очередной листок, чтобы еще на год продлить свою тягостную жизнь. Когда же выход журнала прекратился, он был вынужден поддерживать существование, вновь работая правщиком. А так как свои драматические опыты превосходного качества он запрятал в стол, не решаясь их обнародовать, то и должен был со всевозможным тщанием копииста переписывать для одного знатного господина какую-то трагедию, тем добывая себе жалкое пропитание еще на несколько дней.
Как врач он ничего не зарабатывал, ибо чувствовал в себе особую потребность помогать людям, более всего нуждавшимся в помощи и менее других ее получавшим. Поскольку же эти люди как раз и не могли оплачивать его помощь, то сам врач подвергался великой опасности умереть с голода, не выпускай он своего еженедельного листка, не правь набор и не переписывай пьес.
В общем, он не только не брал платы за лечение, но и приносил бедным людям лекарства на дом, изготовляя их из того скудного избытка, а часто из того насущного, чем сам располагал. Но коль скоро он, так сказать, давно махнул на себя рукой, то солидные люди большого света не удостоивали его своим доверием, его не звали на консультации, многие даже не знали его имени, хотя в своем ремесле он приобрел немалый опыт и мастерство.
Он написал также несколько превосходных статей по медицине, которые, по несчастью, затерялись среди множества других и, подобно их автору, не привлекли внимания современников. И потому, запрятав в стол остальные свои сочинения на эту тему, вынужден был переводить на латинский язык статьи заезжего французского врача, умевшего отличиться лучше, чем доктор Зауэр, который этими переводами жил сам и находил возможность изготовлять лекарства для беспомощных и больных бедняков.
Нужно было стать совсем бесчувственным, чтобы не замечать всех этих унижений и оскорблений, наносимых судьбой. Доктор Зауэр лишь насмешливо улыбался, но вечная униженность и обида незримо подтачивали его силы и подавляли дух. Да и о каком чувстве собственного достоинства могла идти речь, если весь мир его достоинства не признавал?
Благодаря связям с типографом Градельмюллером, для которого держал корректуру, доктор Зауэр мог время от времени помещать свои статьи в знаменитый эрфуртский еженедельник «Горожанин и крестьянин», где Райзер однажды прочитал его стихотворение о борьбе американцев за свою независимость, достойное стать в один ряд с лучшими произведениями немецких поэтов. Теперь же оно затерялось на страницах журнала, выставленного на продажу в эрфуртских пивных.
Казалось, его угнетенный дух еще раз издал здесь клич свободы, такой душевный подъем и горячее сочувствие сквозили во всем настрое этого стихотворения.
Совершенно потрясенный чтением, Райзер не находил покоя, пока не свел знакомство с этим выдающимся деятелем. Правда, сделать это оказалось нелегко, так как доктор Зауэр отнюдь не горел желанием сблизиться с человеком, принадлежащим к сословию, которое, можно сказать, подвергло его остракизму.
Все же подходящий случай представился. Райзер продолжил в Эрфурте изучение английского языка и вызвался обучать ему доктора Зауэра, неоднократно выражавшего желание познакомиться с этим языком. Предложение было принято, и Райзер получил повод не реже двух раз в неделю встречаться с этим человеком, желая сойтись с ним как можно теснее.
Раз от раза доктор Зауэр становился все более откровенен, рассказывал Райзеру о многочисленных унижениях, коим подвергался с детства от родственников и учителей, поведал ему обо всех ударах судьбы, втоптавших его в грязь, так что наконец Райзер, не в силах сдержать негодования, назвал просто подлой эту цепь обстоятельств, как будто намеренно тиранивших и притеснявших личность, наделенную умом и чувством.
Когда Райзер таким образом выразил свое негодование, доктор Зауэр скривил рот слабой улыбкой, долженствовавшей показать, что он не только считает негодование ниже своего достоинства, но уже и свободен от земных уз, пророчески предчувствуя свое скорое и полное освобождение. Его борьба окончена, противостоять проискам судьбы больше нет нужды.
И все-таки жизненный огонь в нем порой снова вспыхивал. Он еще надеялся дожить до счастливых дней, с жаром взялся за изучение английского языка, многого для себя от него ожидая: он надеялся, что сможет читать английские трактаты по медицине и зарабатывать переводами с английского.
Когда ему случилось отыскать небольшой источник дохода в Эрфурте, он приписал эту удачу своему терпению. Кто хочет чего-нибудь добиться в Эрфурте, повторял он Райзеру, должен запастись терпением и ни в коем случае его не терять! Вот как скромен и воздержан он был в своих желаниях, как легко оживал, стоило впереди лишь слегка забрезжить надежде на счастье.
Он не догадывался, что удача, пришедшая извне, уже не могла ему помочь, поскольку в нем самом источник счастья иссяк, цветок жизни надломлен, и потому лепесткам суждено увянуть.
Райзер проникся к нему такой симпатией, словно у них общая судьба или, возможно, их судьбы неразрывно связаны. Он надеялся, что этот человек еще обретет свое счастье, если ход вещей ничем не будет нарушен.
Однако на этот раз, как нередко и в будущем, предчувствие обмануло Райзера, он слишком сильно верил, что перенесенные страдания непременно должны быть вознаграждены уже на земле. Через несколько лет Зауэр скончался, так и не дождавшись лучших дней. Когда счастье извне слегка ему улыбнулось, он уже был внутренне надломлен и до самой смерти остался незамеченным и непризнанным. Дошло до того, что соседи по маленькому переулку, увидев, как выносят гроб, спрашивали: кого хоронят? Поразительная неприметность для столь малонаселенного города, как Эрфурт!
Те немногие дни, что Райзер провел рядом с доктором Зауэром в Эрфурте, были для него очень важны, они дали его душе новый толчок: он исполнился решимости противостоять гнету обстоятельств, сломивших дух этого человека. И негодование, испытанное им из-за этого, придало ему еще больше упорства, укрепило неподатливость к самым большим невзгодам и желание своей стойкостью хоть как-то отомстить страдания умершего.
Как-то раз они вместе с доктором Зауэром отправились на прогулку в одну из деревень вблизи Эрфурта, к ним присоединился и Окорд. Возвращаясь под вечер, они подошли к реке, черной лентой извивавшейся в густом прибрежном кустарнике. Здесь Зауэр остановился, чтобы промерить палкой глубину течения, но дна достать не смог. Со скрещенными руками он стоял над водой и смотрел на ее черную поверхность, медленно плывущую вдаль.
Фигура Зауэра с бледными щеками и скрещенными руками, в глубокой задумчивости глядящего на эти стигийские воды, как живая предстала Райзеру, когда через несколько лет он узнал о его смерти. Ибо именно в этом образе знак и объект слились воедино.
Для Райзера, однако, вновь открывались самые приятные виды на будущее: студенты надумали поставить еще одну пьесу, так как это развлечение явно пришлось им по вкусу.
Выбранные пьесы были: «Подозрительный» и «Сокровище» Лессинга. В первой Райзер снова получил две женские роли, во второй – роль Маскариля, и таков уж был его престиж как актера, что само его согласие воспринималось как любезность и ни о какой настойчивости с его стороны не было и речи.
Во время подготовки этого второго представления Райзер приступил к сочинению трактата о чувствительности, в коем намеревался впервые заявить о себе как писатель. В этом сочинении он хотел высмеять притворную сентиментальность, а сентиментальность истинную представить в надлежащем свете.
Сочинение, задуманное как сатира, вышло у него изрядно грубым, он сравнивал сентиментальность с чумой, от которой следует беречься, а людям, живущим в местах ее распространения, запрещать доступ в города и деревни.
Такая неприязнь возникла у Райзера из-за появления бесчисленных «Сентиментальных путешествий», выходивших тогда в Германии, и многих и многих жеманных подражаний «Юному Вертеру», хотя втайне он и сам не мог не признаться себе в этом грехе, но тем резче его обличал, имея в виду и собственное исправление.
В один из вечеров, когда он трудился над этим сочинением, в его комнату вошел типограф Поквитц, приехавший из Ганновера с письмом от Филиппа Райзера. Это был тот самый печатник, для которого он еще в Ганновере сочинил несколько новогодних поздравлений, впервые увидев тогда свое имя, набранное печатными литерами.
При прощании в дверях Поквитц втиснул в ладонь Райзеру золотую монетку, и этого оказалось достаточно, чтобы вдохнуть бодрость в человека, уже многие недели не видевшего денег, хотя и ничем не выдававшего свою нищету.
