Франко Саккетти - Новеллы
Слуга этот, однако, хотел поговорить с синьором в расчете, быть может, получить деньги за переданный подарок, но он так и не смог добраться до него. Тогда он вернулся во Флоренцию с письмом от Бергамино и, явившись к Микелоццо, передал ему его в руки. Когда тот стал читать надпись, то совсем сомлел. Вскрыв письмо, он прочел, кто его посылает, и тогда ему стало еще хуже; прочтя же самое письмо, он всплеснул руками и, позвав слугу, спросил его: «Кому передал ты мое письмо?»
А тот ответил: «Мессеру Бернабо». – «А что он сказал тебе?»
– «Он ответил, что ему жаль, что вы остались в одиночестве, послав ему своих товарищей».
– «Кто дал тебе это письмо?»
– «Один из его слуг, а его самого я так и не смог больше увидеть». – «Боже мой! – сказал Микелоццо, – ты уничтожил меня! Почем я знаю, кто этот Бергамино или Мердолино? Вон из моего дома, чтоб тебя здесь больше не было!»
Слуга ответил на это: «Оставаться мне здесь или уходить, это, конечно, дело ваше, но я вам все-таки скажу одно: повсюду над нами насмехались, и если бы я передал вам все то, что нам говорили, то вы бы только диву дались».
Микелоццо тяжело вздохнул и спросил: «А что же тебе говорили? Разве никогда не дарили подарков ни одному синьору?»
Слуга ответил на это: «Конечно, дарили, только не ослов».
Микелоццо крикнул на него: «Чтоб тебя меч поразил! Если бы ты был тогда со мной, когда испанский дворянин подарил ему своего осла, что бы ты сказал?»
Слуга ответил ему: «Так это был уж такой случай. Кроме того, скотинка та была особенная. А тут другое дело».
Микелоццо сказал на это: «И весь-то этот осел не стоит ноги одного из моих ослов, которые стоили мне с попонами больше чем сто флоринов».
Слуга заметил на это: «Ваши ослы были годны под вьюк, вот их сейчас же и навьючили».
Микелоццо сказал: «Хорошее же дело вышло: я посылал ослов мессеру Бернабо, а ты отдал их Бергамино да Крема. На кой черт мне этот Мердолино да Крема, который, судя по письму, погонщик ослов? Убирайся с глаз моих долой. Чтоб на тебя тысяча чертей напала!»
Слуга ушел, но через два дня Микелоццо охотно согласился взять его обратно. После этого названный Микелоццо захворал, вероятно больше от огорчения, чем от какого-нибудь недуга, и, по-видимому, никогда уже больше не поправился. В самом деле, подарок его был необыкновенным и столь же необыкновенно обошлись с ним, как ему и подобало.
Новелла 153
Мне следует, однако, вернуться к мессеру Дольчибене, о котором я рассказывал во многих предыдущих новеллах, ибо он был лучшим из потешников, живших когда-либо на свете в старое время, и недаром Карл IV сделал его князем шутов и скоморохов Италии.[425]
Во Флоренции, к стыду и позору дворянского звания, которое, как я вижу, низводится до конюшни и свинарника, был возведен в дворянство некий уже старый человек, страдавший подагрою, который ссужал постоянно деньги в рост и блистал своим богатством.[426] Пусть тот, кто не верит, что я говорю правду, припомнит, не случалось ли ему видеть, как немного лет тому назад возводили в дворянство мастеров, ремесленников, даже булочников и хуже того – чесальщиков шерсти, ростовщиков и жуликов-барышников. Из-за таких отвратительных дел дворянство можно называть не cavalleria, a cacaleria,[427] будем говорить прямо. Хорошенькое дело! Какой-нибудь судья, чтобы стать подеста, превращается в дворянина! Я не говорю, что наука не пристала дворянину, нет, но наука настоящая, без барыша, без сиденья за пюпитром для подачи советов, без хожденья по судам в качестве защитника. Прекрасное занятие для дворянина! Бывает и хуже, когда нотарии становятся дворянами и даже кое-чем повыше и пенал превращается в золотые ножны. Но бывает и много хуже, когда тот, кто совершает подлинное злое предательство, возводится в дворянство. О, несчастнее рыцарство, ты пошло ко дну!
Существовало, или, чтобы сказать лучше, было принято, четыре способа посвящать в рыцари: посвящали в рыцари торжественного посвящения, в состоящие в свите синьора, в рыцари щита и в рыцари меча. В рыцари торжественного посвящения посвящались с большой пышностью, причем с нею должны были смыть всякое пятно. Рыцари, состоящие в свите, это были те, которые получали рыцарское звание и одновременно зелено-коричневую одежду и позолоченный венец. Рыцари щита – это те, которых посвятили либо народ, либо синьоры и которые получают свое звание, держа в руках оружие и покрыв голову шлемом. Рыцари меча – это те, которые ими становятся в начале или в конце битвы. И все они обязаны при жизни исполнять различные вещи, о которых долго было бы рассказывать. А между тем поступают они как раз наоборот. Я хотел, однако, коснуться этих подразделений, дабы читатели поняли из этих примеров, насколько рыцарство умерло. И разве не видят они, – чтобы добавить к сказанному, – что рыцарями делают мертвецов? Что за грубое это и смрадное рыцарство! Так можно было бы посвятить в рыцари человека из дерева или из мрамора, который столько же чувствует, как мертвец. Но те по крайней мере не разлагаются, а мертвый человек сразу же начинает гнить и разлагаться. Если такое рыцарское звание имеет силу, то почему бы не сделать рыцарем быка, осла или другое какое-нибудь животное, которое обладает чувствами, хотя и неразумными? У мертвеца же их нет ни разумных, ни неразумных. Перед таким рыцарем несут и меч, и оружие, и знамена, словно он отправляется на битву с самим сатаной. «О, тщеславная уверенность в человеческих силах!»[428]
Но я возвращаюсь к новому рыцарю, упомянутому выше. Мессер Дольчибене, отправившись к нему, как это делают люди ему подобные, – чтобы получить в дар либо платье, либо деньги, – застал его грустным и задумчивым, словно он был озабочен погребением какого-нибудь родственника и очень мало радовался своему посвящению в рыцари, а еще меньше приходу шута. Поэтому мессер Дольчибене спросил его: «О чем вы задумались?»
Тот сопел, как свинья, и отвечал еле-еле. Тогда мессер Дольчибене продолжал: «Ах, мессер…, не огорчайтесь так; ведь, ей-богу, коли вам еще суждено пожить на этом свете, вы увидите, что в рыцари посвящают и похуже вас!»
Рыцарь ответил на это: «Да, действительно, хорошенькую вы мне преподнесли шутку!»
Мессер Дольчибене сказал на это: «Если вы отделаетесь одной, то благо вам, если же вы придерживаетесь другого намерения, а преподнесу вам их больше четырех».
Рыцарь умолк и не сказал больше ни слова. Тем не менее он приказал принести конфет и вина, и этим дело кончилось. Наконец мессер Дольчибене, увидя, что дальше этого дворянин не пойдет, повел такую речь: «Я пришел к вам, потому что коммуна обложила налогом в десять лир каждого негодного человека, и я явился от названной коммуны вытрясти их из вас».
Дворянин ответил на это: «Если я должен уплатить такой налог, го я согласен, но пусть уплатит вам его и мой сынок, находящийся здесь, который хуже меня в два раза и на этом основании должен заплатить двадцать лир».
Мессер Дольчибене обратился к юноше и сказал ему: «Скорей делай то, что ты должен». Сокращая рассказ, скажу, что ему не помогли никакие увертки, так что мессер Дольчибене получил вместо тридцати лир восемь флоринов с обоих, и притом не вычеркнул их из списка подлежащих обложению, ибо ему благодаря нахальству его языка кое-что перепало и он набил себе живот как только мог.
А дворянин, потому ли что он раскаялся в своих мечтах, или по какой другой причине, очутился, будучи рыцарем, в еще более жалком положении, чем был прежде. И так бывает всегда, ибо кто отроду плох, тому от этого никогда не исцелиться.
Новелла 154
Не так много лет тому назад некий молодой человек родом из генуэзской Спинолы взял себе в жены славную юную генуэзку, давно уже нравившуюся ему. После передачи приданого молодая перебралась в одно прекрасное воскресенье к мужу, но в Генуе есть обычай праздновать свадьбу четыре дня подряд, причем все танцуют и поют и никогда не предлагают ни вина, ни конфет, потому что там существует поверье, что если предложить кому-нибудь вина и конфет, это значит распрощаться с ним; и спать с мужем жене разрешается только в последний день, а никак не раньше. Когда молодая явилась, то муж, сильно желая побыть вместе с нею, попросил женщин, чтобы они позволили ему в воскресенье же вечером поспать с женой. Но в Генуе никак нельзя было заставить согласиться нарушить обычай. Этот день прошел, а затем и следующий за ним понедельник. Молодой, все более воспламеняясь, говорит: «Я желаю во что бы то ни стало сегодня же вечером спать со своей женой».
