Данте Алигьери - Божественная комедия (илл. Доре)

О смертных безрассудные усилья!
Как скудоумен всякий силлогизм,
Который пригнетает ваши крылья.*

Кто разбирал закон, кто — афоризм,*
Кто к степеням священства шел ревниво,
Кто к власти чрез насилье иль софизм,

Кого манил разбой, кого — нажива,
Кто, в наслажденья тела погружен,
Изнемогал, а кто дремал лениво,

В то время как, от смуты отрешен,
Я с Беатриче в небесах далече
Такой великой славой был почтен.

Как только каждый прокружил до встречи
С той точкой круга, где он прежде был,
Все утвердились, как в светильнях свечи.

И светоч, что со мною говорил,*
Вновь подал голос из своей средины
И, улыбаясь, ярче засветил:

«Как мне сияет луч его единый,
Так, вечным Светом очи напоя,
Твоих раздумий вижу я причины.

Ты ждешь, недоуменный, чтобы я
Тебе раскрыл пространней, чем вначале,
Дабы могла постичь их мысль твоя,

Мои слова, что «Тук найдут»,* и дале,
Где я сказал: «Не восставал второй»:*
Здесь надо, чтоб мы строго различали.

Небесный промысл, правящий землей
С премудростью, в которой всякий бренный
Мутится взор, сраженный глубиной,

Дабы на зов любимого священный
Невеста жениха, который с ней
В стенаньях кровью обручен блаженной,

Уверенней спешила и верней,
Как в этом, так и в том руководима,
Определил ей в помощь двух вождей.*

Один пылал пыланьем серафима;
В другом казалась мудрость так светла,
Что он блистал сияньем херувима.*

Лишь одного прославлю я дела,*
Но чтит двоих речь об одном ведущий,
Затем что цель их общею была.

Промеж Тупино и водой, текущей
С Убальдом облюбованных высот,
Горы высокой сходит склон цветущий

И на Перуджу зной и холод шлет
В Ворота Солнца; а за ним, стеная,
Ночера с Гвальдо терпят тяжкий гнет.*

На этом склоне, там, где он, ломая,
Смягчает кручу, солнце в мир взошло,*
Как всходит это, в Ганге возникая;

Чтоб это место имя обрело,
«Ашези»* — слишком мало бы сказало;
Скажи «Восток», чтоб точно подошло.

Оно, хотя еще недавно встало,
Своей великой силой кое в чем
Уже земле заметно помогало.

Он юношей вступил в войну с отцом
За женщину,* не призванную к счастью:
Ее, как смерть, впускать не любят в дом;

И, перед должною духовной властью
Et coram patre с нею обручась,*
Любил ее, что день, то с большей страстью.

Она, супруга первого* лишась,
Тысячелетье с лишним, в доле темной,
Вплоть до него любви не дождалась;

Хоть ведали, что в хижине укромной,
Где жил Амикл, не дрогнула она
Пред тем, кого страшился мир огромный,*

И так была отважна и верна,
Что, где Мария ждать внизу осталась,
К Христу на крест взошла* рыдать одна.

Но, чтоб не скрытной речь моя казалась,
Знай, что Франциском этот был жених
И Нищетой невеста называлась.

При виде счастья и согласья их,
Любовь, умильный взгляд и удивленье
Рождали много помыслов святых.

Бернарда* первым обуяло рвенье,
И он, разутый, вслед спеша, был рад
Столь дивное настичь упокоенье.

О, дар обильный, о, безвестный клад!
Эгидий бос, и бос Сильвестр,* ступая
Вслед жениху; так дева манит взгляд!

Отец и пестун из родного края
Уходит с нею, теми окружен,
Чей стан уже стянула вервь простая;

Вежд не потупив оттого, что он Сын
Пьетро Бернардоне и по платью
И по лицу к презреннейшим причтен,

Он царственно все то, что движет братью,
Раскрыл пред Иннокентием, и тот
Устав скрепил им первою печатью.*

Когда разросся бедненький народ
Вокруг того, чья жизнь столь знаменита.
Что славу ей лишь небо воспоет,

Дух повелел, чтоб вновь была повита
Короной, из Гонориевых рук,
Святая воля их архимандрита.*

Когда же он, томимый жаждой мук,
Перед лицом надменного султана*
Христа восславил и Христовых слуг,

Но увидал, что учит слишком рано
Незрелых, и вернулся, чтоб во зле
Не чахла италийская поляна, —

На Тибр и Арно рознящей скале*
Приняв Христа последние печати,
Он их носил два года на земле.*

Когда даритель столькой благодати
Вознес того, кто захотел таким
Смиренным быть, к им заслуженной плате,

Он братьям, как наследникам своим,
Возлюбленную поручил всецело,
Хранить ей верность завещая им;

Единственно из рук ее хотела
Его душа в чертог свой отойти,
Иного гроба не избрав для тела.*

Суди ж, каков был тот,* кто с ним вести
Достоин был вдвоем ладью Петрову*
Средь волн морских по верному пути!

Он нашей братьи положил основу;*
И тот, как видишь, грузит добрый груз,
Кто с ним идет, его послушный слову.

Но у овец его явился вкус
К другому корму, и для них надежней
Отыскивать вразброд запретный кус.

И чем ослушней и неосторожней
Их стадо разбредется, кто куда,
Тем у вернувшихся сосцы порожней.

Есть и такие, что, боясь вреда,
Теснятся к пастуху; но их так мало,
Что холст для ряс в запасе есть всегда.

И если внятно речь моя звучала
И ты вослед ей со вниманьем шел
И помнишь то, что я сказал сначала,

Ты часть искомого теперь обрел;*
Ты видишь, как на щепки ствол сечется
И почему я оговорку ввел:

«Где тук найдут* все те, кто не собьется».

Едва последнее промолвил слово
Благословенный пламенник, как вдруг
Священный жернов* закружился снова;

И, прежде чем он сделал полный круг,
Другой его замкнул, вовне сплетенный,
Сливая с шагом шаг, со звуком звук,

Звук столь певучих труб,* что, с ним сравненный,
Земных сирен и муз* не ярче звон,
Чем рядом с первым блеском — отраженный.

Как средь прозрачных облачных пелен
Над луком лук соцветный и сокружный*
Посланницей Юноны* вознесен,

И образован внутренним наружный,
Похож на голос той, чье тело страсть,
Как солнце — мглу, сожгла тоской недужной,*

И предрекать дается людям власть, —
Согласно с божьим обещаньем Ною,* —
Что вновь на мир потопу не ниспасть,

Так вечных роз гирляндою двойною
Я окружен был с госпожой моей,
И внешняя скликалась с основною.

Когда же пляску и, совместно с ней,
Торжественное пенье и пыланье
Приветливых и радостных огней

Остановило слитное желанье,
Как у очей совместное всегда
Бывает размыканье и смыканье, —

В одном из новых пламеней тогда
Раздался голос,* взор мой понуждая
Оборотиться, как иглу звезда,*

И начал так: «Любовь, во мне сияя,
Мне речь внушает о другом вожде,*
Как о моем была здесь речь благая.

Им подобает вместе быть везде,
Чтоб нераздельно слава озаряла
Обьединенных в боевом труде.

Христова рать, хотя мечи достала
Такой ценой, медлива и робка
За стягом шла, и ратных было мало,

Когда царящий вечные века,
По милости, не в воздаянье чести,
Смутившиеся выручил войска,

Послав, как сказано, своей невесте
Двух воинов, чье дело, чьи слова
Рассеянный народ собрали вместе.

В той стороне, откуда дерева
Живит Зефир, отрадный для природы,*
Чтоб вновь Европу облекла листва,

Близ берега, в который бьются воды,
Где солнце, долго идя на закат,
Порою покидает все народы,

Есть Каларога* , благодатный град,
Хранительным щитом обороненный,
В котором лев принижен и подъят.*

И в нем родился этот друг влюбленный
Христовой веры, поборатель зла,
Благой к своим, с врагами непреклонный.

Чуть создана, душа его была
Полна столь мощных сил, что, им чревата,
Пророчествовать мать его могла.

Когда у струй, чье омовенье свято,*
Брак* между ним и верой был свершен,
Взаимным благом их даря богато,

То восприемнице приснился сон,
Какое чудное исполнить дело
Он с верными своими вдохновлен.

И, чтобы имя суть запечатлело,
Отсюда* мысль сошла его наречь
Тому подвластным, чьим он был всецело.

Он назван был Господним;* строя речь,
Сравню его с садовником Христовым,
Который призван сад его беречь.

Он был посланцем и слугой Христовым,
И первый взор любви, что он возвел,
Был к первым наставлениям Христовым.

В младенчестве своем на жесткий пол
Он, бодрствуя, ложился, молчаливый,
Как бы твердя: «Я для того пришел».

Вот чей отец воистину Счастливый!*
Вот чья воистину Иоанна мать,
Когда истолкования правдивы!*

Не ради благ, манящих продолжать
Нелегкий путь Остийца и Фаддея,*
Успел он много в малый срок познать,

Но лишь о манне истинной радея;
И обходил дозором вертоград,*
Чтоб он, в забросе, не зачах, седея;

И у престола,* что во много крат
Когда-то к истым бедным был добрее,
В чем выродок* воссевший виноват,

Не назначенья в должность поскорее,
Не льготу — два иль три считать за шесть,
Не decimas, quae sunt pauperum Dei,*

Он испросил; но право бой повесть
С заблудшими за то зерно, чьих кринов
Двенадцать чет пришли тебя оплесть.*

Потом, познанья вместе с волей двинув,
Он выступил апостольским послом,
Себя как мощный водопад низринув

И потрясая на пути своем
Дебрь лжеученья,* там сильней бурливый,
Где был сильней отпор, чинимый злом.

И от него пошли ручьев разливы,
Чьей влагою вселенский сад возрос,
Где деревца поэтому так живы.

Раз таково одно из двух колес*
Той колесницы, на которой билась
Святая церковь средь усобных гроз, —

Тебе, наверно, полностью открылась
Вся мощь второго,* чья святая цель
Здесь до меня Фомой превозносилась.

Но след, который резала досель
Его окружность, брошен в дни упадка,
И винный камень заменила цвель.

Державшиеся прежде отпечатка
Его шагов свернули до того,
Что ставится на место пальцев пятка.

И явит в скором времени жнитво,
Как плох был труд, когда сорняк взрыдает,
Что житница закрыта для него.*

Конечно, кто подряд перелистает
Всю нашу книгу, встретит и листок,
Гласящий: «Я таков, как подобает».

Не в Акваспарте он возникнуть мог
И не в Касале, где твердят открыто,
Что слишком слаб устав иль слишком строг.*

Я жизнь Бонавентуры, минорита
Из Баньореджо;* мне мой труд был свят,
И все, что слева,* было мной забыто.

Здесь Августин, и здесь Иллюминат,*
Из первых меж босыми бедняками,
Которым бог, с их вервием, был рад.

Гугон* святого Виктора меж нами,
И Петр Едок, и Петр Испанский тут,
Что сквозь двенадцать книг горит лучами;*

Нафан — пророк, и тот, кого зовут
Золотоустым,* и Ансельм* с Донатом,
К начатку знаний приложившим труд;*

А там — Рабан* ; а здесь, в двунадесятом
Огне сияет вещий Иоахим,
Который был в Калабрии аббатом.*

То брат Фома, любовию палим,
Завидовать такому паладину
Подвиг меня хвалением своим;*

И эту вслед за мной подвиг дружину».