Коллектив авторов - Европейские поэты Возрождения
ЯНОШ РИМАИ
* * *Тяжко, если рядом нет со мною милой,
День и ночь вздыхаю, грустный и унылый,
Все-то мне постыло,
Словно нас навеки небо разлучило.
К милой сердце рвется, нет ему покоя,
Все бы любовался я ее красою,
А глаза закрою —
И во сне ее лишь вижу пред собою.
Я дождусь прихода радостного срока,
Пусть над ней в дороге бдит господне око,
Верю — недалеко
День, когда я вновь не буду одиноким.
Обойму за плечи трепетной рукою,
Свой восторг и нежность перед ней не скрою,
На груди укрою
И, ее лаская, сердце успокою.
Полководец, ты правая божья рука.
С божьей помощью битва да будет легка,
И палаш закален, и кольчуга крепка.
Барабан и труба веселят тебя, воин,—
Ты на битву шагаешь — и горд и спокоен,
И победы над вражеской силой достоин.
Смелость верным дарует великий господь,
Палашом беспощадным ты будешь колоть,
И рубить, и крушить басурманскую плоть.
И тебя не покинет всевышнего слово —
Ведь врагами поругано имя Христово,
Даже смерть не страшна ради дела святого.
Сладко сердцу бойца, и отрадно ему:
Он победу друзьям принесет, потому
Что в сраженье господь помогает ему.
С окровавленной сталью, с открытою раной,
Он вернется домой, славный доблестью бранной
И готовый по-прежнему бить басурмана.
Кто не ведает праведной жизни такой,
За спиной у других ищет мир и покой —
Тот не будет помилован божьей рукой.
Не оставь нас, господь, отврати непогоды,
Щедрой жатвы пошли в эти трудные годы.
Да придет к нам веселье, да минут невзгоды.
Мой бедный, мой родной, мой гибнущий народ!
Побед не знаешь ты уже который год,—
Ты плачешь, ты скорбишь — и гаснет славный род:
К спасенью ни одна дорога не ведет.
С насмешкой говорят о доблести венгерской,
И больше не снискать почета саблей дерзкой.
И негодяй кривит лицо улыбкой мерзкой
Над именем твоим иль пышет злобой зверской.
Надежда Венгрии, дворянские сыны,
Для славных подвигов отныне не нужны:
Чужие люди есть венгерский хлеб должны,—
Любой из них подлей и хуже сатаны.
Ограблены твои прекрасные равнины,
От войска твоего не стало половины,
Бедна твоя постель — доска взамен перины,
И на столе твоем полупусты кувшины.
Кто мыслит о твоей трагической судьбе?
О венгр, ты одинок. Никто не внял мольбе,
И тот, кто мог помочь твоей стране в борьбе,
В постыдных кутежах лишь изменил тебе.
Ни деньги, ни стада, ни дорогие ткани
Уже не привлекут тебя на поле брани —
Подобна вся страна кровоточащей ране,
И никому не счесть ужасных злодеяний.
Родная Венгрия, моей души весна,
Всю чашу скорбную со мной испей до дна.
И горечь строк моих пусть выразит сполна,
Как я люблю тебя и как ты мне нужна.
Альбрехт Дюрер. Танцующие крестьяне. 1514 г. Гравюра на меди
ПОЛЬША
МИКОЛАЙ РЕЙ
Не будь лозиной вербной, коя, смладу, гнута,
Тако и вырастает, и всяк с него круто
Обойдется, ломая, — что бесплодна, знает;
Ее же пнут клюкою и коза глодает.
Ты будь древу подобен — гор Ливанских кедру,
Благовонный, заслужишь благодарность щедру;
Пусть и тень твоя будет густа и пространна,
И твоя добродетель тож благоуханна.
И, под сенью своею укрыв, кого сможешь,
Тем себе во славе, ему ж— в нужде поможешь.
Речь Посполита, голой девой в колеснице
Всеми изображения, разно все же чтится.
Те вправо ее тянут, эти тащат влево —
Несогласную челядь держит в доме дева.
А ежли ты не веришь, можешь убедиться,
Поглядевши, что в сейме хваленом творится;
Узришь, сколь беспощадно бедную пытают,
Чуть ли кожа не лопнет, так ее растягают.
Сказал достойный некто: «Не уразумею,
По потребностям я ведь вроде все имею,
А все ищу чего-то, все в чем-то нехватка;
И вроде бы, сколь надо, у меня достатка».
Таково же и все мы — взять в толк не умеем
И, кажется, достатка довольно имеем,
А всё в бегах за чем-то, всё чего-то ищем,
Иу не тошно ли жить нам в свете этом нищем?
Холопы двух придурков в город снарядили,
Чтобы Страсти Христовы к празднику купили.
Мастер видит — болваны, и пытает: «Смерды,
Вам как изобразить-то — живого иль по смерти?»
Мужики обсудили: «Лучше-де живого,
Всяко нам удобняе приобресть такого;
Сельчанам не потрафим — можно и убити,
А излишек случится — можно и пропити».
Швец искал поймать ксендза Мачея с женою,
Набрал каменьев в торбу, засел за стеною.
Ксендз пришел, а бабенка: «Где были?» — пытает.
«Яровое посеял», — Мачей отвечает.
Та задрала подол-то: «Чтоб так разрослося?»
А ксендз: «Чтобы эдак, как вот здесь, поднялося!»
А швец берет каменья: «Таковое жито
Лишь таковым и градом должно быть побито!»
Ехал пан по дороге и маленько вбок взял,
Там дуб стоял тенистый, а под ним холоп срал.
Смешался тот, а барин рёк: «Не суетися!
Без этого ж никто не может обойтися!»
Мужик и отвечает: «Я, чай, обойдуся,
Все, пане, тут оставлю и прочь повлекуся.
Надо вам — так берите, мне оно не треба.
Взамен же соглашуся на ковригу хлеба».
Гуторили однажды, кто смелее в свете.
Те назвали медведя, льва злобного эти.
Иные рассудили: «Ворог беглых — стражник».
«Вишь, смелый, — молвил кто-то, — с алебардой стражник,
А мельника рубаха — без всего отважна;
Она имает вора в день всякий и кажный».
От такого ответа все развеселились,
Что мельник — вор отпетый, сразу согласились.
Члены тела на царство
Сердце посадили,
Живот в Сенат,
Десницу в Министры срядили.
Жопа метила в Думу.
Министр не дал ходу.
А она пригрозила:
«Учиню-де шкоду!»
Тут нужда им приперла.
Жопа ни в какую:
«Сами и управляйтесь, я чести взыскую».
Дали ей место в Думе, а Министр отныне
Утирать ее должен, хоть и старше в чине.
Пусть иные дивятся стенам с намалевкой,
Пусть, кто хочет, топочет ботфортом с подковкой,
Мне же все надоело, ино дом лишь сладок,
Ты ж при дворе вертися, если тщиться падок.
ЯН КОXАНОВСКИЙ
ФРАШКИ
«Наш доктор спать пошел, отдав поклон.
Не хочет ужина дождаться он».
«Пускай идет! Найдем его в постели
И станем пить, как прежде пили, ели.
Отужинав, к испанцу мы пойдем!»
«Пойдем с кувшином, налитым вином.
Впусти нас, доктор, брат родной по вере!»
Он не впустил, зато впустили двери.
«Одна ведь чарка, доктор, не вредна!»
А он в ответ: «Ох, если бы одна!»
Мы от одной до девяти добрались.
У доктора мозги перемешались.
«Беда мне пить порядком круговым:
Лег трезвым спать я, встал же — пьяным в дым!»
Свое ты имя, госпожа, находишь
В моих произведеньях многократно,
Понеже мне твердить его приятно,
Чтоб люди знали: всех ты превосходишь.
Когда б тебе я статую поставил
(Достойную красы твоей и права)
Из злата или мрамора, то, право,
Тебе бы крепче славы не прибавил.
Египетские стогны, мавзолеи
Все ж не бессмертны; коль огонь и воды
Им нипочем, то все же их сильнее
Власть времени, ревнующие годы.
И слава в слове лишь не умирает,
Лет не боится, пропаду не знает.
О Мысль Извечная, котора древле века,
Коль трогают тебя волненья человека —
То сущей масленицей мир тебе сей мнится,
Где каждый задарма мечтает угоститься.
Ведь что ты там ни кинь, а мы, как малы дети,
Готовы в драку лезть, чтоб вздором завладети.
Базар! Без рукавов останутся тут шубы,
Тот шапки не найдет, другой лишится чуба,
Кому не пофартит, кого и смерть с любою
Добычей разлучит… Достоин ли с тобою
Смотреть на сей спектакль, не знаю я, Создатель,
Но не участник я сих драк, а наблюдатель!
Однажды у ксендза спросили прихожане:
Что ж не ягавете так, как учите вы, пане? —
(С кухаркою он жил.) А он в ответ смеется:
Не диво! Мне пятьсот за проповедь дается,
Но, говорю, не взял бы даже вдвое боле
С условьем жить вот так, как я учу в костеле.
Мудрый гость, коль в самом деле ты доволен мною,
Если под моею сенью спасся ты от зноя,
Если на коленях лютня, а с тобою рядом
Жбан на льду, что столь приятным одаряет хладом,—
Ни вином меня, пи маслом не дари за это —
Древесам лишь дождь небесный нужен в знойно лето,
А почти стихом хвалебным, нету дара слаще
Нам, пусть будем хоть бесплодны, хоть плодоносящи.
Те ж, кто думают: «Что липам до стихов?» — не правы,
Ибо, коль Орфей играет, пляшут и дубравы!
Всегда пишу я так, как и живу, — свободно.
Пусть ритм мой часто пьян, ведь сам я пью охотно.
Люблю беседовать, и шутка мне приятна;
О женском чепчике писал неоднократно.
Умеренности, ксендз, ты учишь, лицемерью
Меня, а кроешь сам нечистого за дверью.
Не чурайся меня, девка молодая,
Подходяща борода моя седая
К твоему румянцу: коль венок сплетают,
Возле розы часто лилию вплетают.
Не чурайся меня, девка молодая,
Сердцем молод я, хоть борода седая,
Хоть она седая, крепок и теперь я,—
Бел чеснок с головки, да зелены перья.
Не чурайся, ведь и ты слыхала тоже,
Чем кот старше, тем и хвост у него тверже.
Дуб хоть высох кое-где, хоть лист и пылен,
А стоит он крепко, корень его силен!
ПЕСНИ