Автор неизвестен - Поэзия трубадуров. Поэзия миннезингеров. Поэзия вагантов

Славься, Мария, розой без терний цветя.
Предал преступно я
Родное твое дитя:
Отведи его гнев от меня.

Славься, Мария, ради него, кто спас
Кровью своею нас,
Хлеб ангелов дай наказ
Принять мне в последний час.

Славься, Мария, склоняюсь я перед тобой,
Боль в душе твоей как прибой;
Ради крови его живой
Дан мне в конце покой.

Славься, Мария, владычица, просвети,
Ангела ниспусти,
Когда мне из мира уйти.
От злых врагов охрани меня в пути. 

Сердце, плачь, и, очи, плачьте,
Плачьте кровью красных слез.
Плачьте много, слез не прячьте,
Плакать вволю довелось.
Что любила, предала.
И теперь на этом свете
Сердцем бога избрала.

Я хожу, ломая руки,
Всей душой того любя,
Кто смиренно наши муки
В муках принял на себя.
Нет спасения в ином.
Жду возлюбленного сердцем,
Вся полна тоской о нем.

Я жила в полях блаженных,
Для него любовь храня.
Ныне путь мой — скорбь смиренны
Будто кинул он меня.
Сладость чистая, прости!
Дай, Иисус, тебя найти мне,
Радость вновь дай обрести. 

Очам души угодна,
Как радость бытия,
Юна, высокородна
Избранница моя.
Ее тысячелетья
Несли, в себе тая.

Высокого рожденья,
Превыше всех родов,
Она как сад в цветенье,
Что краше всех садов.
Дала мне утешенье
В тщете земных трудов.

На сердце благость льется
Из розового рта,
Блаженно сердце бьется,
Добры ее уста.
Надеждой отзовется
Глаз дивных чистота!..

Взор у нее соколий,
Полет как у орла.
И горести и боли
От сердца отвела.
Ах... всей любовной волей
Она меня взяла.

Она венец творенья
И девичий венок:
Небесное даренье
И ангельский чертог,
Сравниться с ней в значенье
Свет солнечный не смог.

Отец — младенцем-богом,
Мать — мамкою при ней,
И лань с единорогом
Покорно служат ей...
Здесь сказано о многом.
Тот понял, кто умней. 

Посмотри, сколь дивен путь в страну блаженных,
Где любимый любит неустанно!
В мировом круженье нет желаний бренных.
Там одна его любовь желанна.
Подойди, и страх отступит вдруг.
Там любовь не ведает разлук,
Шепчутся там, льнут и отдаются,
Там, не смешиваясь, вина Кипра пьются. 

Милый мой, приди ко мне, днем молю я и во сне.
Днем молю я и во сне, милый мой, приди ко мне.

Рот всех слаще и алей, исцели и пожалей.
Исцели и пожалей, рот всех слаще и алей.

Я расскажу вам, не шутя,
рассказ про снежное дитя...
Жила-была на свете баба —
жена доверчивого шваба.
Был этот шваб купцом, видать.
Ему случалось покидать
пределы города Констанца.
Уедет — в доме смех да танцы.
Муж далеко. Зато жена
толпой гуляк окружена,
ватагой странствующих мимов,
шутов, вагантов, пилигримов.
Ну, словом, благородный дом
был превращен в сплошной Содом.
Не удивительно, что вскоре,
покуда муж болтался в море,
раздулось брюхо у жены
(тут объясненья не нужны),
и, как велит закон природы,
в урочный час случились роды,
явился сын на белый свет...
Затем прошло еще пять лет...
Но вот, закончивши торговлю,
под обесчещенную кровлю
из дальних странствий прибыл муж.
Глядит: ребенок! Что за чушь?!
«Откуда взялся сей мальчишка?!»
Дрожит жена: «Теперь мне крышка».
Но тут же, хитрости полна,
Затараторила она:
«Ах, обо мне не думай худо!
Случилось истинное чудо,
какого не было вовек:
сей мальчик — снежный человек!
Гуляла в Альпах я однажды
и вдруг занемогла от жажды,
взяла кусочек снега в рот —
и вскоре стал расти живот.
О, страх, о, ужас! Из-за льдышки
я стала матерью мальчишки.
Считай, что снег его зачал...»
Супруг послушал, помолчал,
а через два иль три годочка
с собой взял в плаванье сыночка
и, встретив первого купца,
за талер продал сорванца.
Потом вернулся он к супруге:
«Мы были с мальчиком на юге,
а там ужасный солнцепек.
Вдруг вижу: парень-то потек
и тут же превратился в лужу,
чтоб ты... не изменяла мужу!»
Сию историю должна
запомнить всякая жена.
Им, бабам, хитрости хватает,
но снег всегда на солнце тает! 

Эй, слушай, старый, слушай, малый,
рассказ про случай небывалый,
что сделал зятем короля
неисправимого враля.

Воззвал король однажды с трона:
«Любой, кто, не страшась закона,
всех лучше врет у нас в краю,
получит в жены дочь мою!»

Одушевленный сим указом,
шваб, даже не моргнувши глазом,
пред королем заговорил:
«Вчера я зайца подстрелил,

его разделал на жаркое.
И вдруг — о, диво! Что такое?!
Гляжу и сам не верю: он
по горло медом начинен.

А вслед за тем из брюха зайца
златые выкатились яйца,
кольцо с брильянтами, алмаз
и высочайший твой указ,

где я наследником объявлен...»
«Наглец! Ты был бы обезглавлен,—
король в восторге заорал,—
когда бы чуть поменьше врал!

Но прекратим допрос дальнейший.
Отныне ты мне друг первейший.
Ты главный лжец у нас в краю!
Бери-ка в жены дочь мою!» 

Эй, братцы! Навострите уши —
хочу потешить ваши души,
но есть особая изнанка
у незатейливого шванка.

Поп — деревенский старожил —
своих овечек сторожил,
поскольку после каждой стрижки
звенело у него в кубышке.

Ах, как родных детей — отец,
лелеял поп своих овец...
Но вот несчастье! В том поселке
внезапно появились волки

и, не имеючи сердец,
нещадно крали тех овец,
чтобы полакомиться в чаще
едой, что всяких лакомств слаще.

Наш поп, обиженный судьбой,
решил пресечь такой разбой,
и в лес направился он прямо,
чтоб ночью вырыть волчью яму.

Свой замысел продумав тонко,
он в яму поместил ягненка,
и вот, знакомый чуя дух,
волк на приманку в яму — бух!

Явив завидную смекалку,
поп длинную хватает палку,
желая волку в глаз попасть:
мол, мы тебя отучим красть!

Но хитрый волк, сидевший в яме,
своими острыми клыками
вцепился в палку что есть сил
и старца в яму затащил.

Теперь, возьмите это в толк,
их в яме двое: поп и волк.
Священник, глядючи на волка,
молитвы шепчет втихомолку.

«Господь,— твердит он, заикаясь,—
я пред тобой смиренно каюсь,
что, осквернив поповский сан,
нещадно грабил прихожан.

Я имя господа порочил,
я людям головы морочил
и, злее лютых обирал,
сирот невинных обирал.

Тобой подвергнутые мести,
мы с волком здесь подохнем вместе.
Яви же милосердья чудо
и дай мне выбраться отсюда!»

Всю ночь промаялся старик.
Вдруг волк ему на шею — прыг
и мигом выбрался на волю,
осуществляя божью волю.

Сбежалась вскорости толпа.
Из ямы извлекли попа.
Он с этих пор живет — не тужит
и, чистый сердцем, богу служит. 

Спешу поведать вам сейчас
мной в детстве слышанный рассказ.
Но, чтоб он был усвоен вами,
перескажу его стихами.

Жил коротышка Иоанн.
Монашеский он принял сан,
и по пустыне, бодрым маршем,
шагал он вместе с братом старшим.

«Ах, мой любезный старший брат!
Мирская жизнь — сплошной разврат
Мне не нужна еда и платье.
Поддержка мне — одно распятье!»

Резонно старший возразил:
«Кем ты себя вообразил?
Неужто истина, дружище,
в отказе от питья и пищи?»

«Нет,— отвечает Иоанн,—
твои слова — самообман.
Постом изматывая тело,
мы совершаем божье дело!»

Дав сей торжественный обет,
в сутану ветхую одет,
он с братом старшим распростился
и дальше в странствие пустился.

Подставив солнышку главу,
он ел коренья и траву,
стремясь достичь высокой цели...
Так длилось более недели.

На день десятый наш монах
вконец от голода зачах
и поспешил назад, к деревне,
где брат его гулял в харчевне.

Глухой полночного порой
он стукнул в ставенку: «Открой!
Твой брат несчастный — на пороге,
и он вот-вот протянет ноги.

Изнемогаю без жратвы!»
Но старший брат сказал: «Увы!
Для тех, кто ангелоподобны,
мирские блюда несъедобны!»

Монах скулит: «Хоть хлебца дай!»
Хохочет брат: «Поголодай!
В питье и пище — проку мало,
а здесь у нас — вино да сало!»

Взмолился бедный Иоанн:
«На что мне мой поповский сан!
Пусть голодают херувимы,
а людям есть необходимо!»

Ну, тут его впустили в дом...
Сказать, что сделалось потом?
Монах объелся и упился
и, захмелев, под стол свалился.

А утром молвил Иоанн:
«Нам хлеб насущный богом дан!
Ах, из-за пагубной гордыни
я брел голодным по пустыне!

Попутал бес меня, вндать!
В еде — господня благодать!
Видать, господь и в самом деле
велит, чтоб пили мы и ели!» 

Повеял утренний зефир,
теплом обдав холодный мир.
Запели птицы веселей
в лиловом воздухе полей.

В наш неуютный, хмурый край
пришел веселый братец Май,
пришел он, полный юных сил,
и все вокруг преобразил.

Надев цветастый свой камзол,
он устелил цветами дол,
одним касанием руки
из почек выбив лепестки.

Уже глухая глушь лесов
звенит созвучьем голосов,
и гимны слышатся окрест
в честь женихов и в честь невест.

Когда я слышу этот хор,
когда я зрю цветов узор
и пробужденье познаю,
теснят рыданья грудь мою.

Ужель весь век томиться мне
с моей тоской наедине,
приняв жестокий приговор?!
И глух мой слух. И слеп мой взор.

О разлюбезный братец Май!
Спаси! Помилуй! Выручай!
И, чудо-ключиком звеня,
на волю выпусти меня!