Карл Мориц - Антон Райзер
А в его речи, обращенной к королеве по случаю ее дня рождения, было такое (прежде не упомянутое мною) место, отмеченное самым сильным и искренним чувством:
С улыбкой взглянет – и счастливые ликуют,
А несчастливые вдруг просветлевшим взором
Глядят и, слезы отерев, благословляют
День, что Шарлоттой им дарован в утешенье.
В мыслях он и себя относил к «несчастливым», которые улыбкой проясняют свой затуманенный взор. Ему куда больше нравилось считать себя между несчастливыми, а не между радующимися, и это была та самая joy of grief (услада слез), знакомая ему с раннего детства.
Зима прошла более или менее благополучно, однако живость фантазии и множество противоречивых желаний и надежд, одолевавших Райзера, не могли не привести к тому, что его начало тяготить однообразие жизни. Ему шел уже девятнадцатый год, пять лет школьного учения остались позади, а он до сих пор не знал, когда же наступит для него университетская пора. Ему стало тесно в Ганновере – примерно как раньше накануне переселения в Брауншвейг к шляпнику Лобенштайну. Мысли его постепенно устремлялись вдаль, будущее рисовалось в романическом ореоле.
С приходом весны его с небывалой силой потянуло к перемене места.
Бремен расположен в двенадцати милях от Ганновера[12], на полпути до Бремена находилось местечко, где жили его родители, если же плыть от Бремена вниз по течению Везера, можно добраться до моря – таково было заветное желание Райзера, которое он лелеял уже несколько недель, распаляя воображение удивительными картинами этого путешествия.
Образ Везера с плывущими по нему кораблями, с торговым городом на берегу неотступно преследовал его днем и ночью. Наконец он упросил одного из школьных товарищей, брат которого служил у некоего бременского купца, дать ему рекомендательное письмо и пешком отправился в Бремен с одним дукатом в кармане.
Это было первое романическое путешествие, предпринятое Антоном Райзером, в дальнейшем он стал все чаще подтверждать поступками свое имя[13].
Отправляясь в путь, он раздобыл карту Нижней Саксонии и взял с собой походную чернильницу и маленькую записную книжицу с намерением в дороге вести подробный журнал.
По выходе из Ганновера в нем с каждым шагом росло предвкушение дальнейшего, крепла уверенность в себе. Путешествие так его воодушевило, что, отойдя всего несколько миль от города, он забрался на придорожный холм, воткнул в землю чернильницу, снабженную особым шипом, и принялся полулежа писать свой дневник. Мимо проезжали экипажи, седоки высовывались из окон, чтобы получше разглядеть странного человека, устроившегося с пером на верхушке придорожного холма; Райзера это немного смущало, но вскоре он справился с собой, мысленно отрешившись от чужих любопытных взглядов, – он как бы умер для них, и слова, которыми он закончил свою дневниковую запись, были таковы:
Что мне людская суета,
Когда в могиле я?
Тут он продолжил путь, к вечеру миновал деревню, где жили его родители, и тут же справился о другой ближайшей деревне, лежащей на дороге в Бремен. Узнав, что идти всего четверть мили, он добрался до нее и переночевал там. На следующий день он пересек безводную пустошь и стал с расспросами пробираться дальше, но до Бремена засветло дойти не успел и остался ночевать в ближайшей деревенской гостинице. На третий день вожделенная мечта сбылась – вдали показались башни Бремена, столь долго рисовавшиеся его воображению. Помимо Ганновера и Брауншвейга он никогда не видел столь больших и людных городов, само название Бремен звучало для него довольно странно, внушая представление о тёмно-сером цвете домов, и теперь ему не терпелось увидеть этот город изнутри. Не имея паспорта, он все же решился войти в ворота и, отвечая на вопрос, кто он таков, выдал себя за бременца, точнее за одного из людей купца, помощнику которого должен передать письмо. После этого его пропустили.
Войдя в город, он немного побродил по улицам, а затем поспешил узнать, не отплывает ли какое-нибудь судно в устье Везера, где в порту Бремерлее стояли тогда гессенские войска, готовые к отправке в Америку.
Случилось так, что одна из барж как раз отходила, и Райзер впервые в своей жизни совершил путешествие по реке. Проплыв от Бремена около шести миль вниз по течению, баржа бросила якорь, Райзер сошел на берег и переночевал в ближайшей деревушке.
Этот вояж, несмотря на ветреную и дождливую погоду, доставил Райзеру несказанное удовольствие: он стоял на палубе с картой в руке и сверял по ней названия незнакомых деревень, проплывавших мимо с обеих сторон, ел и пил с моряками, а вечером вместе с ними остановился на постоялом дворе.
Наутро он хотел пересесть на другой корабль и плыть дальше, к морскому побережью, и уже рисовал в мечтах огромные морские волны. Воображение его распалилось до крайности, но тут он внезапно спохватился: а каково содержимое его кошелька? И как же он опешил, когда, отсчитав шкиперу положенную плату, вдруг обнаружил, что у него осталось всего несколько грошей!
Он решил отказаться от ужина, сказался больным и сразу же попросил указать ему место ночлега. После этого он добрых полночи все прикидывал, как бы ему без позора покинуть постоялый двор, если счет превысит ту жалкую сумму, что у него еще оставалась.
Утром выяснилось, что денег у него как раз хватает в уплату за постой, но больше не осталось ни гроша, меж тем как от Ганновера его отделяло восемнадцать миль, от деревни, где жили родители, – двенадцать, а от Бремена – шесть. Он сказал спутникам, что раздумал плыть на побережье, так как путешествие его и без того сильно затянулось, и пешком пустился в Бремен, счастливый тем, что смог выпутаться из столь затруднительного положения, избежав позора.
Теперь вся надежда была на письмо к помощнику бременского купца; без этого письма, в двенадцати милях от родительского дома, ему пришлось бы совсем худо.
Райзер отправился в путь на пустой желудок и приготовился терпеть голод весь день. Дорога, поначалу шедшая вдоль берега Везера, была песчаной и отнимала много сил, однако до самого полудня, пока солнце не стало припекать совсем нещадно, он бодро продвигался вперед.
Но тут голод, жажда и усталость усугубились мыслью, что он затерян один в открытом поле, без денег, забытый всем миром. Порывшись в карманах, он обнаружил несколько завалявшихся хлебных крошек и две монеты – два так называемых бременских грота, ценою по четыре пфеннига каждый.
Он так обрадовался находке, словно нашел сокровище, и, собрав последние силы, добрался до деревни, где купил себе на грот пива, и весьма приободрился – он-то уже почти примирился с тем, что шесть миль до Бремена придется пройти голодным.
Глоток пива придал его духу твердости, помогла и монетка, лежавшая в кармане.
Правда, немного погодя голод вновь начал его донимать, но он старался заглушить его и примириться со своей долей. По дороге к нему присоединился странствующий подмастерье, который до этого выклянчил себе немного денег в ближайшей деревне. Райзера позабавила явная несуразность: бедный подмастерье завидовал его добротному платью, сам же был куда богаче его.
После полудня он добрался до Вегезака, где под голодное урчание в желудке наблюдал совсем новую для себя картину – скопление трехмачтовых кораблей в маленькой гавани. Как ни скверно было его положение, это зрелище необычайно его восхитило, поскольку же винить в случившемся он мог только собственное безрассудство, то и старался скрыть от себя свое недовольство.
К вечеру он дошел до Бремена, однако, чтобы туда попасть, нужно было переправиться через Везер, – для этого понадобился ровно один бременский грот, сохранившийся у него в кармане, что он счел великим счастьем, ведь иначе не видать бы ему города, в котором заключалась теперь вся его судьба.
С последними лучами солнца он наконец подошел к городским воротам, а поскольку одет он был вполне пристойно и как мог изображал обычного гуляку, то есть временами останавливался, блуждал взглядом по сторонам и снова делал несколько шагов вперед, его беспрепятственно пропустили.
Итак, он снова очутился в многолюдном городе, никому не знакомый, всеми забытый и одинокий. Погруженный в печальные мысли, он стоял на улице и, вглядываясь через парапет в бегущие воды Везера, чувствовал себя как на необитаемом острове.
Некоторое время Райзеру даже нравилось пребывать в этом состоянии, столь необычном и романическом, но вскоре разум возобладал над фантазиями, и первой его заботой стало извлечь какую-то пользу из имеющегося у него письма к помощнику купца.
Каково же было его отчаяние, когда соседи сказали, что тот вернется лишь поздно вечером. Он стоял на улице перед домом в густеющих сумерках… Искать гостиницу без гроша в кармане он не решился, романические грезы, еще недавно скрашивавшие его положение, вмиг развеялись, осталось лишь сознание суровой необходимости провести ночь под открытым небом посреди большого города, голодным и вконец измученным.
