Жедеон Таллеман де Рео - Занимательные истории
К этому времени Шаплен уже написал какую-то часть своей «Девственницы»[272]. Г-н д'Андийи, заметив благоприятное впечатление, которое произвела эта ода, решил воспользоваться случаем и сделать что-нибудь для ее автора. Однажды вечером он попросил у Шаплена уже законченные первые две книги «Девственницы»; тот подумал, что они нужны лишь для того, чтобы почитать их на досуге, и дал. Но д'Андийи взял их не только для чтения, ибо через свою сестру, м-ль ле-Местр, он дал понять г-же де Лонгвиль, а затем и ее супругу, какая это будет честь для их дома, ежели Шаплен закончит эту поэму. А надобно сказать, что м-ль ле-Местр до такой степени снискала себе доброе расположение обоих супругов, что, когда г-же де Лонгвиль пришлось поехать в Лион, где граф Суассонский был столь же серьезно болен, как и покойный Король, она препоручила дочь, единственное свое дитя, заботам м-ль ле-Местр, удалившейся к тому времени с сестрою в Пор-Руаяль, где впоследствии она постриглась и умерла монахиней. По возвращении из Лиона г-жа де Лонгвиль спешит увидеть дочь: м-ль ле-Местр хочет возвратить ее матери. «Не надо, — говорит та, — у меня еще некому за ней присматривать; милости прошу, приезжайте погостить ко мне на некоторое время». M-ль ле-Местр пробыла с нею целый год.
Вернемся, однако, к г-ну Шаплену. Г-н де Лонгвиль, познакомившись с первыми двумя книгами поэмы, пришел в восторг и сказал г-ну д'Андийи, что сгорает от желания предоставить г-ну Шаплену некую почетную должность. Это передают Поэту, который говорит, что был назначен Двором на должность секретаря посольства (Звание секретаря посольства здесь ошибочно: это секретарь посланника. По существу, только в Венеции имеются секретари посольства: для сношений о посланником эта Республика назначает знатного венецианца. Такое должностное лицо имеется для каждого государства.) графа де Ноая в Риме, но через некоторое время этот г-н де Ноай грубо обошелся с ним; Шаплен покинул его, граф едва не сошел с ума от ярости и лез из кожи вон, чтобы заполучить его обратно; но Буаробер замолвил за Поэта словечко кардиналу Ришелье, который считал себя в долгу перед Шапленом, после того как получил от него оду. Г-н де Лонгвиль узнает обо всем этом и поручает г-ну ле-Местру, адвокату, привести к нему г-на Шаплена. Побеседовав с Поэтом, г-н де Лонгвиль входит к себе в кабинет вместе с г-ном ле-Местром, достает из шкатулки пергамент, спрашивает у Шаплена имя, данное ему при крещении, и вписывает его в дарственную грамоту. На обратном пути, в карете, г-н ле-Местр говорит Шаплену: «Вот грамота, где даются указания в связи с вашим намерением касательно графа Дюнуа». Г-н Шаплен берет пергамент и, приехав домой. обнаруживает, что это грамота о пожаловании ему двух тысяч ливров пенсии, поступающей со всех имений г-на де Лонгвиля, причем пенсия эта ни к чему Шаплена не обязывает. В доме (г-на де Лонгвиля) пошли разные толки, и секретарь Герцога говорил: «Грамоту я заготовил, но имя там не проставлено. Для кого бы это?».
В то же время Буаробер пожелал устроить Шаплену пенсию в шестьсот ливров из средств Казны. Шаплен, получивший уже три тысячи ливров пенсии — в том числе тысячу ливров от Кардинала, но эта пенсия не была пожизненной, — упросил Буаробера, по его словам (но я в этом сомневаюсь, ибо он был страшно скуп), отдать ее Кольте; тот так в сделал.
Благодаря г-дам Арно Шаплен вскоре стал запросто бывать во дворце Рамбуйе, куда они его ввели. Он сочинил «Императорский венец»[273], который стал одним из лучших цветков в «Гирлянде Жюли»; затем он написал «Поэму о Львице», которая в сущности не более чем вымысел; он послал ее м-ль Поле с лакеем г-на Годо. Все решили, что стансы эти послал Шаплен, но были уверены, что сочинил их г-н Годо, ибо между ним и м-ль Поле была тесная дружба. Годо был в ту пору в Дрё; ему пишут со всех сторон об его поэме, он отрицает, что написал ее. Вскоре, будучи в Мезьере, м-ль Поле встречает его и говорит ему в упор: «Сейчас же признавайтесь, дружочек, что стихи о «Львице» написали вы». Но это ни к чему не привело. Много времени спустя Шаплену как-то случилось беседовать с м-ль де Рамбуйе; разговор коснулся поэмы, и она, полагая, что говорит о чем-то весьма маловероятном, сказала: «Эти стихи либо г-на Годо, либо ваши?». — «Ну да, — ответил он, — их написал я — и никогда этого не отрицал». М-ль Рамбуйе остолбенела от изумления. «Берегитесь, — сказал он, — я вас еще как-нибудь проведу». И в самом деле, он не преминул это сделать, ибо вскоре написал поэму «Орел Империи — герцогине Жюли»[274]. Поэма эта была отправлена м-ль де Ла-Бросс, одной из дочерей принцессы де Конде, и была написана рукой Шаплена, но печатными буквами. Г-н Годо резко заявил, что они ничего не стоят, и был ближе к истине, чем думал сам. Поэму показали Шаплену, который, желая всех разыграть, взял ее в руки и спросил: «Так, значит, это напечатано?». Ему задают вопрос, какую из двух поэм — эту или «Императорский венец», написанный приблизительно на ту же тему, — он предпочел бы сочинить. Шаплен уклоняется от ответа, но маркиз де Рамбуйе решает за него и говорит: «Он предпочел бы быть автором оды». Услышав это, г-н Годо меняет свое мнение о поэме.
Сперва опасались, как бы снова не начались насмешки насчет влюбленности короля Швеции, о которой все говорили, ибо когда м-ль де Рамбуйе проявила почтительное внимание к Королю, ее стали донимать, что она де в него влюблена; Вуатюр послал ей от имени сего Короля письмо с его портретом, нарядив при этом посланцев на шведский манер.
Вот почему, когда однажды во дворце Конде м-ль де Рамбуйе появилась с бриллиантовой брошью в виде банта, подаренной г-ну де Рамбуйе королем Испании, графине де Шатору, о которой речь пойдет в другом месте, сбитой с толку этими сплетнями, послышалось «Шведский король» вместо «Испанский», и она разболтала о том повсюду. Эти слухи и навели Вуатюра на мысль послать упомянутый портрет и письмо. Позднее, уже после смерти этого государя, г-н д'Андийи и г-н Годо стали выказывать внимание м-ль де Рамбуйе. В конце концов, поскольку никто не знал, что об этом думать, и не мог угадать, кто же написал «Орел Империи — герцогине Жюли», вспомнили, что Шаплен похвалялся провести всех еще раз, и послали к нему Шавароша, дабы спросить у Поэта, не он ли написал «Орла Империи», так же как и «Поэму о Львице», И он сразу же признался в этом столь же простодушно, как и прежде.
Через несколько лет г-жа де Рамбуйе отомстила ему за это. Г-н де Сен-Никола, ныне г-н д'Анже, послал Шаплену альбом гравюр на меди, известных под названием «Шутки Караччо»: это фронтоны генуэзских дворцов. Шаплен дает посмотреть альбом г-же де Рамбуйе. В то же время г-н де Бриенн, не зная, что маркиза уже получила альбом, посылает ей еще один экземпляр, но довольно потрепанный и кое-где порванный. Г-н Конрар пришел к г-же де Рамбуйе, когда у нее были оба альбома. «Прошу вас, — говорит она, — поскольку они переплетены одинаково, передайте от меня альбом господина де Бриенна господину Шаплену, и посмотрим, что он скажет». Конрар относит альбом Шаплену. Тот, пожав плечами, говорит: «Признаться, это меня удивляет: где же теперь искать аккуратных людей, коли г-жа де Рамбуйе стала такой небрежной? Возвращать такую ценную книгу в подобном виде!». Дав ему излить все свое негодование, Конрар рассмеялся и признался в проделке маркизы.
Однажды Шаплен, посылая мне испанскую книгу, просил в письме, чтобы я обращался с нею как можно бережнее, мне де известна его аккуратность в отношении книг. Я снимаю бумагу, в которую была обернута книга, и вижу, что половина переплета изъедена мышами. «Воистину, — говорю я, — о такой бережливости я еще ни разу не слышал».
Когда г-н де Лонгвиль был отряжен для поездки в Мюнстер[275], г-н де Лионн способствовал назначению Шаплена секретарем при полномочных представителях; это был уже четвертый человек по счету, и Лионн вот-вот должен был получить эту должность, когда кардинал Ришелье назначил для поездки туда кардинала Мазарини. Это лишало двенадцати тысяч экю некоего Буланже, секретаря г-на де Лонгвиля. Шаплен отправился к г-ну де Лонгвилю и объяснил ему, что при этом назначении он не сможет закончить «Девственницу». «Вы справитесь и с тем и с другим», — ответил ему Герцог. «Но, сударь, ежели мне это удастся, а я постараюсь, чтобы это удалось, ручаетесь ли вы, что Двор не возложит на меня еще другие обязанности, которые никак не согласуются с интересующей вас поэмой?». — «Ладно, — сказал г-н де Лонгвиль, — сделайте так, чтобы вашу должность получил Буланже». Лионн это устроил.
Впоследствии тот же самый Лионн рассказал Мазарини так много хорошего о Шаплене (заставив Поэта написать в честь Кардинала оду в шестьсот стихов)[276], что тот пожелал его видеть и на прощание сказал: «Господин де Лионн передаст вам, что я для вас сделал; это так мало, что мне даже стыдно». Речь шла о пятистах ливрах пенсии с бенефиций. За то, чтобы эта пенсия выплачивалась с какой-то бенефиции через Римский отдел поощрения сочинителям, пришлось бы уплатить три тысячи ливров; на кардинала Мазарини в этом случае надежды было мало. Он предпочитал выжидать появления какой-либо иной бенефиции, чтобы назначить с нее пенсию Шаплену. Поскольку кардинал Памфилио снял сан и женился, аббатство Корби перешло в распоряжение Мазарини; папское бреве было выдано на имя Короля, а пенсия Шаплену стала выплачиваться из доходов аббатства, причем Поэт получил ее безвозмездно. Мазарини выплачивал первый год эту пенсию из личных средств, в последующие четыре года смуты[277] он велел Шаплену обложить налогом фермеров. Те показали себя лишь честными исполнителями. Война обесценила эту бенефицию. Когда кардинал Мазарини вернулся к власти, Шаплен отправился к Кольберу[278] и попросил его узнать, намеревается ли Кардинал платить ему пенсию; если же он не намерен, то он, Шаплен, об этом и заикаться не будет. С той поры брат Кольбера ежегодно приносит Поэту его пенсию.
