Алигьери Данте - Божественная комедия в цитатах и афоризмах

Когда мы наконец-то дошагали
До той скалы, откуда видно дно,
Восьмая пропасть встала перед нами:

Она зияла мрачно и черно…
Как Елисей, что был спасен в Вефиле
Медведицами гневными давно

И наблюдал, как кони уносили
На небо колесницу Илии,
Огнем багровым промелькнув на синем

Так я глядел на быстрые огни.
И в каждом грешник призрачный таился.
Чтоб рассмотреть, как двигались они,

Над самым краем бездны я склонился.

Бессилен человеческий язык,
Бессилен стих певца для описанья
Того, что, подавляя в горле крик,
Увидел я, – мученья, истязанья.

«Али, чей череп надвое рассечен.
Здесь те, что пристрастились уловлять
Народ, который издавна беспечен,

И сеять войны, а не благодать.
Теперь, отдохновения не зная,
Они должны от тяжких ран страдать,

Свой путь по кругу этому свершая;
А в день, когда их рана заживет,
Плоть властолюбцев, что бредут стеная,

Меч демонов на части рассечет».

И рот его раскрыл, но языка
Я не увидел там… «Увы, судьбою
Лишен, – сказал мне грешник, – на века

Тот, кто сейчас стоит перед тобою,
Способности привычной – говорить.
Когда-то, подготавливая к бою,

Он Цезаря решился убедить».

Нет, вода из сита
Так не лилась, как, перейдя предел,

Хлестала кровь из грешника… Открыта
Мне плоть его была. Кривился рот
От боли, и земля была полита

Его слезами… Грешника живот
Кишки и печень предъявлял со стоном.
Я сердце разглядел и даже тот

Мешок меж прочих органов.

«Меня безумец начал понукать,

Чтоб из него крылатого Дедала
Я сотворил. Но так как я не мог
Его поднять и на вершок с начала

Над грешною землей, – меня он сжег.
Я муки этой огненной не вынес…
Низверг потом, но за другой порок

Меня сюда неумолимый Минос».

«Подделывал я золото и слыл
Подобием преловкой обезьяны.

Алхимиком я в мире смертных был».

Лишь груды тел. Один страдалец синий
Лежал на брюхе; и ползком другой
Пытался – жутких тел посередине —

Куда-то перебраться и, нагой,
Он падал, потому что омертвела
Рука, и дрыгал скрюченной ногой.

О, здесь никто измученного тела
Не в силах был над прочими поднять,
Как будто бы над ними тяготела

Невидимая тяжесть…

У каждого на исхудавшем теле
Темнели струпья с головы до ног.
Ужасный зуд унять они хотели,

В кровь кожу раздирая…

«Но есть воспоминание одно,
Что даже здесь меня не покидает.
Страшней недуга тяжкого оно,

Который вечно плоть мою терзает.
Оно все время мне твердит о тех
Местах, где я (и это каждый знает)

Однажды совершил ужасный грех…
Как нить в иглу, вина в меня продета:
Чеканил я когда-то без помех

Фальшивые монеты».

Обман – причину всей моей кручины —
Я с братьями коварными познал
В тот миг, когда подделывать флорины

Они меня заставили, и стал
Я жертвой их…»

«Но чтоб потом тебе не устрашиться, —
Взяв за руку меня, сказал певец, —
Немедленно ты должен убедиться

В моих словах, постигнуть наконец,
Что различил не башни сквозь туман ты.
Нет, там, внизу, в последнем из колец,

В колодец знаменитые гиганты
Погружены от пояса до пят».

Сказал Вергилий и запнулся вдруг,
Заметив, что протягивает руки
Гигант Антей (всю силу этих рук

Изведал Геркулес в тоскливой муке).
И мне сказал учитель:
«Не робей, Ты не познаешь горестной
науки».

Но в ту минуту исполин Антей
Мне башней Гаризендой показался,
Когда несется облако над ней.

И я, признаюсь, так перепугался,
Что даже спуск иной бы предпочел.
Но проводник наш тихо продвигался.

И вскоре нас привел в долину зол.

Мне нужен стих суровый и железный,
Чтоб леденящий ужас передать,
Царящий над последней адской бездной.

И грешники, друг к другу приникая,
Как две доски, скрепленные гвоздем,
Где идеально край подогнан к краю, —

Вдруг с дикой злобой, как козел с козлом,
Бодаться стали, вереща: «Уйди ты!»,
И третий дух, с опущенным челом

И с ухом отмороженным, сердито
И торопливо начал говорить:
«Ну что на нас уставился открыто?

Ты пояснений жаждешь, может быть?
Так знай же, что Бизенцскую долину
Старик-отец, готовясь уходить,

Оставил сыновьям. Но половина
Была обоим братьям не нужна,
Ведь каждому тогда хотелось сыну,

Чтоб лишь ему досталась вся страна».

«Но ты – тосканец, говорит мне что-то.
И в край родной вернешься, может быть.
Коль так, пришелец, то моя забота

Тебе правдиво жизнь мою раскрыть.
Я был когда-то графом Уголино,
А эта мразь, что продолжает выть,

Что всех скорбей и мук моих причина,
Архиепископ Руджери; вот он
Мне обеспечил страшную кончину.

Обманутый, я был им умерщвлен».

«Брат,
Ты не заметил, как прошел по грани,

Где Люцифером замкнут мрачный Ад;
Ты перешел ту точку роковую —
Когда я опрокинулся назад, —

Тот центр Земли, что помянул я всуе,
Который льдом блистающим объят
(О, я точней тебе не обрисую),

Куда все грузы мощь свою стремят.
И этот свод небесный над тобою —
Обратный своду, под каким распят

Был Тот, Чьего я имени не стою,
Тот Человек, что без греха рожден
И умер без грехов»…

Я буду петь о новой стороне,
Где для скорбей и горя нет причины;

Где дух людской, очищенный вполне,
На небеса достоин возноситься…

Все радости покинутого мира
Я осознал, вступая в круг иной,
Отринув Ад, где горестно и сиро

Бродил я, содрогаясь, как больной…

«Ты пройди вперед,
Где плещут волны, в берег ударяя.

На острове есть место, где растет
Давно уж не растенье-победитель,
А лишь тростник, покорный бегу вод».