Коллектив авторов - Европейские поэты Возрождения

Рыбачить мы умеем
И на сухой земле.
Мы ветерочком веем
Вдоль рощи. На седле
Не будем мы гнусавить:
«Как одежонку справить?»
Иль не вподъем заставить
Платить того, кто в лес
С тугой сумой полез?

В Франконии нам любо
Ни год, ни два сновать.
Крестьяне точат зубы
На рыцарскую знать.
Господь от бед избави!
По полю, по дубраве
Дай волю всей ораве
Гулять, пока петлей
Не стянут ворот мой.

Дай покарать нам, боже,
Лихих бунтовщиков!
Иль молодец пригожий
Не стоит ста голов?
Их спесь навеки скрутим,
Смерть братьев не забудем.
В них страх такой пробудим,
Что с трепетом в сердцах
Поймут, кто Шенкенбах.

Такой лихой печали,
Таких великих бед
Сыздетства не видали
Ни я, ни мой сосед.
И господа и слуги
На покаянье туги.
Живут по всей округе
Без бога, без узды,
Смирению чужды.

Не рыцарскому роду
Бить, грабить, жечь, пытать!
Торговцам нет проходу:
Всех тщатся обобрать.
Легко ль от бед укрыться?
Как лих в разбое рыцарь,
И в песне говорится,
Что лютая семья
Сложила про себя.

Свят Юрий, божий витязь,
Водитель ваших орд?
Эх, подлые, стыдитесь —
Над ним не властен черт!
Свят Юрий вас оставит,
Сразит мечом, удавит
Иль сам топор направит
В загривок гордый твой
На площади большой.

Вы пели о затраве
Охотничьей в лесу?
Не всякий час забаве,
Приходит смерть и псу.
Качнется в дреме вечной
Под балкой поперечной,
Охотничек беспечный,
Что по лесу гулял,
Не заслужив похвал.

Хвалились вы заране
Ухлопать дичь в упор.
Эх, господа-дворяне,
Не крепок ваш дозор,
Не медлим мы с расправой,
Сведем свой счет кровавый.
А суд не знает правый
Ни смердов, ни господ,
На плаху всех сведет.

Дозорных ваших любо
В темнице зреть, в цепях,
Под одежонкой грубой,
В тревоге и мольбах.
Иную песню птахи
Поют при виде плахи.
«О сударь! — молят в страхе.
Хоть мессу нам пропой
Душе на упокой».

Мы рассказать могли бы
Про муки, крики, плач;
Невинного на дыбы
С виновным взвил палач,
Так вор-разбойник губит
И тех, кого он любит;
Он жизнь под корень рубит
Супруги и детей.
А это мук больней.

Вы плутовством, нахрапом
Позорили свой род;
Нас звали «сиволапым»,
Брань чести не берет.
А вас — которых чтили
С младенчества не мы ли? —
Дворянства-то лишили.
В кого всадили клин,
Уж тот не дворянин.

Дворянству денег мало,
На то и господа!
А слугам-то пристало
За них платить всегда?
Иссякнут все колодцы,
А коли сердце бьется,
Садись на иноходца
Да мчись в шумливый бор,
А там виси, как вор.

Максимилиану славу
Мы, кесарю, поем
За твердую расправу
С сиятельным жульем.
Петля пришлася впору
И Гогенкранцу-вору.
Колите песью свору,
Что кесаря хулит,
В них божий глас молчит!

Хотите песенке внимать,
Что пелась про князей да знать,
Высокоблагородных
Теснителей народных?

Им христианскую-то кровь
Пивать за трапезой не вновь,
Им миловать негоже,
Спаси нас, бедных, боже!

В четверг стряслась у нас беда.
Сошлись князья и господа
Под Шлотгейм всей оравой,
Грозили нам расправой.

Как герцог Юрий зол и лют,
Расскажет эббелейдский люд;
К князьям он едет в поле,
Чтоб благ стяжать поболе.

Мюльгаузен — крепость хоть куда,
Но взяли город господа,
В том доктор был виною
С багряной бородою.

Ты, доктор, признанный злодей,
Ты худо сделал, ей-же-ей!
Но мы тебя отвадим,
На кол тебя посадим.

И Генрих Баумгард был из тех,
Кого не устрашает грех,
Он знал, что доктор хочет,
О чем злодей хлопочет.

Их плутни Кенемунд открыл.
Зато и голову сложил
В угоду барам злобным
У нас, на месте лобном.

Был Пфейфер честен и учен,
Славней не сыщется имен.
В пути его схватили,
Навеки уложили.

Так нам Мюльгаузенский совет
Не мало понаделал бед,
Из злобы и из мести
Нас бьют на лобном месте.

И даже тех, кому князья
Свободу дали, видел я,
Прислужники хватали
И насмерть убивали.

Людей не милуют они.
Господь, теснителей казни!
Пусть черти в хворостины
Их примут в час кончины.

Нам Ламгарт, воевода-плут,
Сказал: на Попперекский пруд
Идите всей толпою
С повинной головою.

И жены бедные гурьбой,
Ведомы докторской женой,
Пошли молить злодеев…
Спусти на ведьму змеев!

Кто эту песенку сложил,
Тот на земле недолго жил —
Он выпил злую чашу.
Ты песню слышал нашу?

Однажды с охоты граф Фалькенштейн
Скакал по лесам и полянам.
И вдруг на дороге увидел он
Девчонку в платке домотканом.

«Куда ты, красавица, держишь путь?
Не скучно ль бродить в одиночку?
Поедем! Ты в замке со мной проведешь
Хмельную, веселую ночку!»

«Чего вы пристали? Да кто вы такой?
Все хлопоты ваши напрасны».
«Так знай же, я сам господин Фалькенштейн!
Теперь ты, надеюсь, согласна?»

«Ах, коли взаправду вы граф Фалькенштейн,—
Ему отвечает девица,—
Велите отдать моего жениха.
Он в крепости вашей томится!»

«Нет, я не отдам твоего жениха,
Ему ты не станешь женою.
Твой бедный соколик в поместье моем
Сгниет за тюремной стеною!»

«Ах, если он заживо в башне гниет,—
Бедняжка в слезах отвечает,—
Я буду стоять у тюремной стены,
И, может, ему полегчает».

Тоскует она у тюремной стены,
Звучит ее голос так жутко:
«О милый мой, коли не выйдешь ко мне
Наверно, лишусь я рассудка».

Все ходит и ходит вкруг башни она,
Свою изливая кручину:
«Пусть ночь пройдет, пусть год пройдет
Но милого я не покину!

Когда б мне дали острый меч,
Когда б я нож достала,
С тобою, граф фон Фалькенштейн,
Я насмерть бы драться стала!»

«Нет, вызов я твой все равно не приму,
Я с женщиной драться не буду!
А ну-ка, бери своего жениха,
И прочь убирайтесь отсюда!»

«За что ж ты, рыцарь, гонишь нас?
Ведь мы небось не воры!
Но то, что нам принадлежат,
Берем без разговора!»

Я знал двух детей королевских —
Печаль их была велика:
Они полюбили друг друга,
Но их разлучала река.

Вот бросился вплавь королевич
В глухую полночную тьму,
И свечку зажгла королевна,
Чтоб виден был берег ему.

Но злая старуха черница
Хотела разбить их сердца,
И свечку она загасила,
И ночь поглотила пловца.

Настало воскресное утро —
Кругом веселился народ.
И только одна королевна
Стояла в слезах у ворот.

«О матушка, сердце изныло,
Болит голова, как в чаду.
Ах, я бы на речку сходила,—
Не бойтесь, я скоро приду».

«О дочка, любимая дочка,
Одна не ходи никуда.
Возьми-ка с собою сестрицу,—
Не то приключится беда».

«Сестренка останется дома,—
С малюткой так много хлопот:
Поди, на зеленой поляне
Все розы она оборвет».

«О дочка, любимая дочка,
Одна не ходи никуда.
Возьми с собой младшего брата,
Не то приключится беда».

«Пусть братец останется дома,—
С малюткой так много хлопот:
Поди, на зеленой опушке
Он ласточек всех перебьет».

Ушла во дворец королева,
А девушка в страшной тоске,
Роняя горючие слезы,
Направилась прямо к реке.

Вдоль берега долго бродила,
Печалясь — не высказать как.
И вдруг возле хижины ветхой
Ей встретился старый рыбак.

Свое золотое колечко
Ему протянула она.
«Возьми! Но дружка дорогого
Достань мне с глубокого дна!»

Свою золотую корону
Ему протянула она.
«Возьми! Но дружка дорогого
Достань мне с глубокого дна!»

Раскинул рыбак свои сети,
И вот на прибрежный песок
Уже бездыханное тело
С немалым трудом приволок.

И девушка мертвого друга,
Рыдая, целует в лицо:
«Ах, высохли б эти слезинки,
Когда б ты сказал хоть словцо».

Она его в плащ завернула.
«Невесту свою приголубь!»
И молча с крутого обрыва
В холодную бросилась глубь…

…Как колокол стонет соборный!
Печальный разносится звон.
Плывут похоронные песни,
Звучит погребальный канон…

Веселый рыцарь на коне
Скакал по дальней стороне,
Сердца смущая девам
Пленительным напевом.

Он звонко пел. И вот одна
Застыла молча у окна:
«Ах, за певца такого
Я все отдать готова!»

«Тебя я в замок свой умчу.
Любви и песням научу.
Спустись-ка в палисадник!» —
Сказал веселый всадник.

Девица в спаленку вошла,
Колечки, камушки нашла,
Связала в узел платья
И — к рыцарю в объятья.

А он щитом ее укрыл
И, словно ветер быстрокрыл,
С красавицей влюбленной
Примчался в лес зеленый.

Не по себе ей стало вдруг;
Нет никого — сто верст вокруг.
Лишь белый голубочек
Уселся на дубочек.

«Твой рыцарь, — молвит голубок,—
Двенадцать девушек завлек.
Коль разум позабудешь —
Тринадцатою будешь!»

Она заплакала навзрыд:
«Слыхал, что голубь говорит,
Как он тебя порочит
И гибель мне пророчит?»

Смеется Улингер в ответ:
«Да это все — пустой навет!
Меня — могу дать слово —
Он принял за другого.

Ну, чем твой рыцарь не хорош?
Скорей мне волосы взъерошь!
На траву мы приляжем
И наши жизни свяжем».

Он ей платком глаза утер:
«Чего ты плачешь? Слезы — вздор
Иль, проклятый судьбою,
Покинут муж тобою?»

«Нет, я не замужем пока.
Но возле ели, у лужка,—
Промолвила девица,—
Я вижу чьи-то лица.

Что там за люди? Кто они?»
«А ты сходи на них взгляни,
Да меч бы взять неплохо,
Чтоб не было подвоха».

«Зачем девице нужен меч?
Я не гожусь для бранных встреч.
Но люди эти вроде
Кружатся в хороводе».

Туда направилась она
И вдруг отпрянула, бледна:
В лесу, на черной ели,
Двенадцать дев висели.

«О, что за страшный хоровод!» —
Кричит она и косы рвет.
Но крик души скорбящей
Никто не слышит в чаще.

«Меня ты, злобный рыцарь, здесь,
Как этих девушек, повесь,
Но не хочу снимать я
Перед кончиной платья!»

«Оставим этот разговор.
Позор для мертвых — не позор.
Мне для моей сестрицы
Наряд твой пригодится».

«Что делать, Улингер? Бери —
Свою сестрицу одари,
А мне дозволь в награду
Три раза крикнуть кряду».

«Кричи не три, а тридцать раз,—
Здесь только совы слышат нас.
В моем лесу от века
Не встретишь человека!»

И вот раздался первый крик:
«Господь, яви свой светлый лик!
Приди ко мне, спаситель,
Чтоб сгинул искуситель!»

Затем раздался крик второй:
«Меня от изверга укрой,
Мария пресвятая!
Перед тобой чиста я!»

И третий крик звучит в бору:
«О брат! Спаси свою сестру!
Беда нависла грозно.
Спеши, пока не поздно!»

Ее мольбу услышал брат.
Созвал он всадников отряд,—
На выручку сестрицы
Летит быстрее птицы.

Несутся кони, ветр свистит,
Лес вспугнут топотом копыт.
До срока подоспели
Они к той черной ели.

«Что пригорюнился, певец?
Выходит, песенке — конец.
Сестру свою потешу —
На сук тебя повешу!»

«Видать, и я попался в сеть.
Тебе гулять, а мне — висеть.
Но только без одежи
Мне помирать негоже!»

«Оставим этот разговор.
Позор для мертвых — не позор.
Камзол твой и кирасу
Отдам я свинопасу!»

И тотчас головою вниз
Разбойник Улингер повис
На той же самой ели,
Где пленницы висели.

Брат посадил в седло сестру
И прискакал домой к утру
С сестрицею родимой,
Живой и невредимой.

Я песню новую свою
Готов начать без страха.
А ну, споемте про швею
И черного монаха.

Явился к повару монах:
«Давай скорей обедать!
Что в четырех торчать стенах?
Хочу швею проведать!»

Вот он поел да побежал,
Плененный белой шейкой.
Всю ночь в постели пролежал
С красоткой белошвейкой.

Меж тем колокола гудят,
Зовут монахов к мессе.
«Эх, что сказал бы мой аббат,
Когда б узнал, что здесь я?»

Он пред аббатом предстает,
Потупив долу очи.
«Мой сын, изволь-ка дать отчет,
Где был ты этой ночью?»

И говорит ему чернец:
«Я спал с моею милкой
И пил вино, святой отец,
Бутылку за бутылкой!..»

Весь день томительно гудят
Колоколов удары.
Монахи шепчут: «Бедный брат,
Побойся божьей кары!»

И говорит чернец: «Друзья,
Погибнуть мне на месте,
Но мне милей моя швея,
Чем все монахи вместе!»

Кто эту песенку сложил,
Ходил когда-то в рясе,
В монастыре монахом жил,
Да смылся восвояси.

Однажды я на берег вышла,
По тропке спустилась к реке.
Вдруг вижу: челнок подплывает,
Три графа сидят в челноке.

Вот граф, молодой и прекрасный,
В бокал иаливает вина.
«Красавица, светик мой ясный,
Ты выпить со мною должна».

Глядит на меня, чуть не плача,
И шепчет, склонясь надо мной:
«Была б ты немного богаче,
Моей бы ты стала женой».

«Не смейтесь над девушкой честной.
Зачем мне ваш графский дворец!
Бедняк из деревни окрестной
Меня поведет под венец».

«А коль жениха не дождешься
Ни в том и ни в этом году?»
«Тогда я монахиней стану,
Тогда я в обитель уйду».

С тех пор миновало полгода,
Зима наступила, и вот
Приснилось ему, что голубка
Монахиней в келье живет.

Стрелой к монастырским воротам
Летит он на быстром коне…
Открылось окошечко: «Кто там?»
«Любовь моя, выйди ко мне!»

И девушка в белом наряде
Выходит к нему на порог.
Отрезаны длинные пряди,
И взгляд ее грустен и строг.

Он ей не промолвил ни слова,
Он ей не сказал ничего.
Но сердце от горя такого
Разбилось в груди у него.

В пути заметил я трактир
И постучал в ворота.
«Я горемыка Швартенгальз.
Мне пить и есть охота!»

Хозяйка отворила дверь.
Я плащ и шляпу скинул,
Налил вина — да стал глазеть
И кружку опрокинул.

Она тут потчевать меня,
Что барина какого.
Да только денег не возьмешь
Из кошелька пустого.

Хозяйка сердится, бранит —
Чуть не оглох от крика.
Постель не стелит, гонит прочь:
«Иди в сарай поспи-ка!»

Что делать, братцы! Лег я спать
В сарае возле дома.
Эх, незавидная кровать —
Колючая солома.

Проснулся утром — смех и грех,—
Дрожу, от стужи синий.
Вот так хоромы! На стене
Засеребрился иней.

Ну что же, взял я в руки меч,
Пошел бродить по свету.
С пустым мешком пошел пешком,
Коль не дали карету.

А на дороге мне сынок
Купеческий попался,
И кошелек его тугой
По праву мне достался!

Под утро, в понедельник,
Портняжка вышел в сад.
Навстречу — черт: «Бездельник,
Пойдем со мною в ад!
Теперь мы спасены!
Сошьешь ты нам штаны,
Сошьешь нам одежонку,
Во славу сатаны!»

И со своим аршином
Портняжка прибыл в ад.
Давай лупить по спинам
Чертей и чертенят.
И черти смущены:
«Мы просим сшить штаны,
Но только без примерки,
Во славу сатаны!»

Портной аршин отставил
И ножницы достал.
И вот, согласно правил,
Хвосты пооткромсал.
«Нам ножницы странны!
Изволь-ка шить штаны.
Оставь хвосты в покое,
Во славу сатаны!»

С чертями трудно сладить.
Портной согрел утюг
И стал проворно гладить
Зады заместо брюк.
«Ай-ай! Ужель должны
Нас доконать штаны?
Не надо нас утюжить,
Во славу сатаны!»

Затем он вынул нитку,
Чертей за шкуру — хвать!
И пуговицы начал
Им к брюху пришивать.
И визг и плач слышны:
«Проклятые штаны!
Он спятил! Он рехнулся,
Во славу сатаны!»

Портной достал иголку
И, не жалея сил,
Своим клиентам ноздри
Как следует зашил.
«Мы гибнем без вины!
Кто выдумал штаны?
За что такая пытка,
Во славу сатаны?!»

На стену лезут черти —
Шитье всему виной.
«Замучил нас до смерти
Бессовестный портной!
Не слезем со стены!
Не будем шить штаны!
Иначе мы подохнем,
Во славу сатаны!»

Тут сатана явился.
«Ты, парень, кто таков?
Как ты чертей решился
Оставить без хвостов?
Коль так — нам не нужны
Злосчастные штаны.
Проваливай из ада,
Во славу сатаны!»

«Ходите с голым задом!» —
Сказал чертям портной
И, распрощавшись с адом,
Отправился домой.
Дожив до седины,
Он людям шьет штаны,
Живет и не боится
Чертей и сатаны!

Кабы мне птицей стать,
Крылья бы где достать,—
Был бы с тобой!
Но как ни хочу — не взлечу,
Проклят судьбой.

Ночью снишься ты мне,
Вижу тебя во сне,
Взгляд твой ловлю.
А разомкну глаза —
Слезоньки лью.

Верь, что каждую ночь
Сердцу уснуть моему невмочь,—
С тобой говорит…
Тысячу раз тебя
Благодарит.

В деревню мельник под хмельком
Без денег шел, да с кошельком.
Но денежки найдутся.

Вот завернул он в лес густой —
Навстречу три злодея: «Стой!»
И три ножа сверкнули.

«Здорово, мельник! Нам нужна
Твоя брюхатая жена.
Мы хорошо заплатим!

Чего ты струсил? Не дрожи!
Вот — триста талеров держи
И убирайся с богом!»

«Как! Моего ребенка мать
За триста талеров отдать?!
Нет, мне жена дороже!»

«Бери шестьсот — и по рукам!
Ее ты в лес отправишь к нам
Не позже чем сегодня!»

«Да вы в уме ль? — воскликнул муж.—
Мне за вдовство столь жалкий куш?!
Здесь тысячами пахнет!»

Хохочут изверги: «Разбой!
На девятьсот — и черт с тобой!
Но шевелись живее!»

Бедняга муж потер чело:
«Ну, девятьсот — куда ни шло.
Что ж! Сделка состоялась».

Домой вернулся он… Жена
Ждет у ворот, как смерть бледна:
«Откуда ты так поздно?»

«Жена! Я из лесу иду.
Там твой отец попал в беду.
Беги к нему на помощь!»

И лишь она вступила в лес,
Как ей спешат наперерез
Разбойники с ножами.

«Красотка, здравствуй! В добрый час!
Твой муженек три шкуры с нас
Содрал за эту встречу!»

И принялись ее топтать,
По лесу за косы таскать.
«Сейчас помрешь, красотка!»

«О, боже! Не снесу я мук!
Ах, проклят будь злодей супруг
На том и этом свете!

Когда бы мой услышал крик
Мой брат — охотник, в тот же миг
Он вас убил бы, звери!»

И тут, сестры заслышав зов,
Явился брат из-за кустов
И уложил злодеев.

«Сестрица, не о чем тужить.
Пойдем со мной! Ты будешь жить
В родном отцовском доме!..»

Прошло три долгих дня. И вот
Охотник мельника зовет:
«Зайди-ка, мельник, в гости!..»

«Ну, зять, здорово! Как живешь?
Что без жены ко мне идешь?
Сестрица не больна ли?»

«Ох, шурин, горе у меня.
Твою сестру третьёва дня
На кладбище снесли мы.

Душа бедняжки — в небесах…»
Но тут с младенцем на руках
К ним мельничиха вышла.

«Ах, мельник — изменник, мошенник и вор
Жену заманил ты к разбойникам в бор —
Так сам отправляйся на плаху!»