Коллектив авторов - Европейские поэты Возрождения

Есть расположенный в лесах
Над Рейном город Андернах,
И жил в том городе купец,—
Он был удачливый отец,
Родивший много сыновей;
Однажды он семье своей —
Немногословен, мудр и строг —
Сравненьем преподал урок:
«Мои любимые сыны,
Пока вы будете дружны,
Пока меж вас не будет ссор,
Пока вы все, как до сих пор,
Стоите твердо друг за друга,—
Вам не придется слишком туго.
Но если в злополучный час
Позволите поссорить вас
И в стороны себя развесть,—
Тогда погибнет все — и честь,
И дом, который мною нажит,
Как эта притча вам покажет».
Вручил он веник сыновьям,
Сказав: «Сломайте пополам!»
Старался каждый, как умел,
Но веник был упруг и цел.
Никто сломать его не мог.
«Сынки, запомните урок:
Пока тесьма на нем крепка,
Ничья могучая рука
Вреда не причинит ему».
Но развязал старик тесьму
И всем по прутику раздал.
И каждый без труда сломал
Ему врученный тонкий прут.
Старик сказал: «Вот так и тут!
Тесьмою стянутые туго,
Стоят все прутья друг за друга.
Не ослабляйте же тесьму,
Живя в отеческом дому.
Вражду не допускайте в дом,
Построенный с таким трудом.
Вражда безжалостна, как зверь,
Она вас выгонит за дверь».

Concordia res parvae crescunt,
discordia maximae dilabuntur (Salustius).
Согласье нам богатство копит,
А несогласье сразу топит.

В Ионии есть город Кума,
Где в оны дни у толстосума
Большая мельница была,
При ней старик держал осла,
Который, не любя трудиться,
Сбежал из Кумы за границу;
Бредя пустыней, тот осел
На шкуру львиную набрел,
Нагромоздил ее на плечи
И принял облик человечий.

«Несчастный мельник, трепещи
И сам свои мешки тащи!
Нет, мельник! Я отныне мельник,
А ты — ворочайся, бездельник!
Тебя беру я в батраки;
А ну, тащи мои мешки!
Нет, досадил ты нам, скотинам,—
Я лучше буду дворянином.

Чем я не герцог? Чем не князь?
Таких не знал ты отродясь!
Ну что, перекосилась харя?
Я буду выше государя!
Эй, поглядите на меня!
Красив, могуч… Кто мне ровня?
У кайзера без промедленья
Я отберу его владенья,
Пускай вельмож терзает страх,
Пускай они падут во прах.
Сам кайзер пусть меня боится
И пусть целует мне копытца!
И днесь и присно мне, ослу,
Пускай возносит он хвалу!
Всех попирая львиной лапой,
Над кайзером я буду папой!»

Тут все умолкли, присмирев,
И стал осел — завзятый лев.
Он овладел святейшим троном
И подчинил своим законам
Священников; он, самодур,
Спускает с них по восемь шкур
Попам он запрещает браки,
И вот прелаты, как собаки
(На передок-то каждый слаб),
Кидаются на бедных баб,
Бахвалясь перед всей округой;
А если со своей супругой
Застигнет муж духовника,
То мужу и намнут бока,—
Попы несчастного ославят
И каяться еще заставят.
Так власть святейшего осла
Несчастье людям принесла.

Кто нарушает пост великий?
Придется худо горемыке!
Яичек, масла хочешь? Нет,
На них теперь лежит запрет.
Сыр? Молоко? Забудь об этом,
Все это подлежит запретам.
Всё под ослом — стол и престол.
Владыка христиан — осел.
Все государи всей Европы —
Его покорные холопы,
Все бьют обманщику челом
И смирно ходят под ослом,
Который правит ими строго,
Как будто он — наместпик бога.
Всем продает в раю места
Уполномоченный Христа…
Так над вселенной власть обрел
Владыка христиан, осел.

Не странно ли? В обличье львином
Осел стал грозным властелином.
Ты скажешь, это басня? Нет!
Прошло, мой друг, шесть сотен лет,
Как Иисус за правду нашу
Испил мучительную чашу,—
И вот, мечтавший отдохнуть,
Осел пошел в далекий путь
И, львиную напялив шкуру,
Другую приобрел фигуру.
Он одурачил целый свет
И девятьсот двенадцать лет
Тянулось это представленье.
Но как-то всем на удивленье
Разумный человек, едва
Взглянув на правящего льва,
Довольного своей наживой,
Вдруг догадался: он фальшивый!
Под гривою, которой лев
Потряхивал, рассвирепев,
Людские потрясая души,
Ослиные торчали уши;
Смекнув немедля, в чем тут суть,
Он тихо стал за них тянуть,
И все увидели в натуре
Осла-злодея в львиной шкуре.

Тут шкуру он с него совлек,
Осел же в огорченье слег.
Все стало ясно христианам,
И разнеслось по разным странам,
Стонавшим под фальшивым львом,
Что оказался лев — ослом.
Как только шкуру льва спалили,
Еще недавно бывший в силе
Святейший господин осел
Внезапно оказался гол;
Расстался с оболочкой тленной
Могущественный царь вселенной.

Того ж, который мудро нас
От гнусного тирана спас,
Который, мужественный воин,
Великих почестей достоин
(Хоть он и скромен выше мер),
Который нам явил пример,
Как свергнуть Гога и Магога,
Как верить в истинного бога,
Как уничтожить ложь и блуд —
Мартином Лютером зовут.
Он нам явил господне слово,
Чтоб никогда лукавый снова
Не отвратил нас от креста.
На том — благодарим Христа.

Случилось это как-то в ночь,
Когда никто поспать не прочь.
Дремали птички на ветвях.
Форель не плавала в ручьях
(Она спала на дне реки).
Заснули звери и жуки.
Луна на небе засверкала,
И землю тишина сковала.
И вот, когда все в мире спят,
Две мыши у ворот стоят.
Пред ними каменный забор.
Закрыты двери на запор.
Но только сторожа заснули,
Как эти мыши прошмыгнули
В щель под забором, а потом
Они в большой прокрались дом.
Хозяин дома крепко спал.
Он целый вечер пировал,
С гостями много ел и пил.
Так день за днем он проводил.
А на столе — вот благодать!
Чего там только не сыскать!
Фисташки из заморских стран,
Гусь и зажаренный баран,
Изюм, фазаны и жирна
В огромном блюде ветчина.
Ковриги, сахар, виноград
И пироги кругом лежат.
Кувшины с пивом и вином.
Весь стол завален серебром…
И все, что на столе лежало,
Тех мышек очень привлекало.
Никто заметить их не мог.
Они на стол скорее — скок!
Гуткезхен — городская мышь.
Ее ничем ие удивишь.
Варнфрида — полевая мышка
(Она ужасная трусишка).
И тут Гуткезхен говорит!
«О гостья! Все, что здесь лежит,
Хочу тебе я подарить.
О нет! К чему благодарить!
Не надо. Лучше поживей
Наешься вдоволь и попей!»
Варнфрида только: «Ах» и «Ох».
«Да этот стол совсем не плох.
Какая вкусная еда!
Вот это жизнь! Вот это да!
Какой божественный паштет!
Какое множество конфет!»
И снова только «ох» и «ах».
«Как можешь жить ты на полях?
Питаться лишь одним зерном?
Я часто думаю о том,—
Гуткезхен молвит, как царица,—
Здесь можно только подивиться!»
И тут внезапно пробудился
Хозяин дома. Он напился
Сегодня здорово, и вот
Болят и сердце и живот.
Так где ж его былая сила?
Ему мерещится могила,
Не может он ни сесть, ни встать…
И он от страха стал кричать;
Ему до смерти два шага!
Бегут служанка и слуга…
Свою жену позвать он просит!
«И где ж ее, дуреху, носит?»
Но вот, заботлива, нежна,
К нему бежит его жена…
Она дрожит. «Мой дорогой!
Я отпою тебя водой!
Господь да не оставит нас!»
И слезы катятся из глаз…
Повсюду шум и суета.
Смела Гуткезхен, да и та
Бежит в нору, забыв с испугу
Свою любимую подругу.
Но час прошел, прошел другой,
И вновь царит кругом покой.
Две мыши встретились опять.
«Давай продолжим пировать,—
Гуткезхен говорит Варифриде,—
Ты на меня не будь в обиде!»
Пищит Варнфрида и вздыхает:
«Скажи., и часто так бывает,
Что в доме все идет вверх дном?»
«Да, да. Скандалы день за днем.
Хозяин всякий раз кричит.
Но возрастает аппетит,
И все вкуснее кажется,
Когда скандал уляжется».
На что Варнфрида отвечала:
«Я часто в поле голодала
И мокла под дождем. Но все же
Мне тишина всего дороже.
Я шум и крик не выношу.
Сейчас же в поле поспешу,
Пока светать не стало.
Прощай! Я побежала!..»