Джеффри Чосер - Кентерберийские рассказы
Блаженством большим только райский сад
Их мог бы наделить. Счастливей пары
Не видел, не увидит мир наш старый.
Констанца попросила, чтоб супруг,
Вновь ею обретенный, в облегченье
Ее столь долгих и жестоких мук
Не отказал ей ныне в одолженье:
Чтоб от ее отца соизволенье
Пожаловать к обеду получил,
Ни слова чтоб о ней не проронил.
Передают, что к римскому владыке
Был послан с пригласительным письмом
Не кто иной, как маленький Маврикий;
Но я, признаться, сомневаюсь в том:
Ведь Алла вовсе не был простаком
И знал, что это было б неприлично.
Он, верно, с мальчиком явился лично
Свое согласье император дал.
На мальчика при этом, вероятно,
Упорный взор не раз он устремлял
И думал о Констанце безвозвратной.
Король же поспешил к себе обратно,
Чтоб подготовить праздничный обед,
Принять достойно христианства цвет.
Назавтра Алла в пышном одеянье
Навстречу императору верхом,
Исполнен радостного ликованья,
С женой своей отправился вдвоем.
Отца увидев, перед ним ничком
Упала дочь. «Отец, — она вскричала,—
Констанцу, верно, помните вы мало.
Я — ваша дочь Констанца. Верьте мне:
Я — та, что вы когда-то в край неверный
Послали, та, что по морской волне
В ладье носилась, мучась беспримерно.
Теперь ко мне вы будьте милосердны,
К язычникам не посылайте вновь.
Вот мой супруг, — он заслужил любовь».
Кто в мире радость описать сумеет,
Которой предались они втроем?
Я мой рассказ кончаю, — вечереет,
И на ночлег уж скоро мы придем.
Веселую беседу за столом
Они всю ночь вели, не уставая,
В блаженстве этом их я оставляю.
Маврикий после папой на престол
Был возведен, и в нем оплот великий
Себе весь христианский мир нашел.
Но от рассказа в стороне Маврикий.
Прочесть о жизни этого владыки
В «Деяньях римских»[132] может всяк из вас.
Я посвятил Констанце свой рассказ.
Король страны Нортумберландской вскоре
С возлюбленной супругою святой
В Британию вернулся через море,
Где ждали их довольство и покой.
Но скоро счастье их затмилось мглой.
Царит над нами рок бесчеловечный,—
Все радости земные быстротечны.
Увы, прожить сумел ли кто-нибудь
Хоть день один, не омраченный тенью,
Не злобясь, не завидуя ничуть,
Не поддаваясь чувству раздраженья?
Я привожу вам это изреченье,
Чтобы сказать, что мрак чрез краткий срок
На счастье Аллы и Констанцы лег.
Еще не больше года миновало,
А смерть уже безжалостной рукой
Навеки вырвала из жизни Аллу.
Господь его на небе упокой!
Он горячо оплакан был женой;
Констанца же — мы тут рассказ кончаем —
Вернулась в Рим, с чужим простившись краем.
Родных и близких всех она нашла
Во здравии, и после всех мучений
Под отчим кровом отдохнуть смогла
От истомивших душу приключений.
Перед отцом упавши на колени,
Она — рыдая, но душой светла —
Христу хвалу стократно воздала.
Семьею набожной и богу милой
Все вместе прожили остаток дней,
Покуда смерть их всех не разлучила.
Тут окончанье повести моей.
Исус Христос, что в благости своей
Сменяет людям радостью мученья,
Да не оставит вас без попеченья.
Здесь кончается рассказ ЮристаПРОЛОГ ШКИПЕРА
(пер. И. Кашкина)
Хозяин наш на стременах привстал.
«Мы слышали, друзья, — он нам сказал,
Рассказ, который всем на пользу будет.
Клянусь Христовым телом, не убудет
Почтенья нашего к вам, сэр священник,
Коль, слова данного послушный пленник,
Вы мудростью поделитеся с нами:
Ведь, вот вам крест, невежды мы пред вами».
Ему священник: «Друг мой, мир с тобой,
Но отучись ты речь мешать с божбой».
Тогда хозяин: «Ба, все жив курилка!
Не почата еще твоя бутылка,
И присказку лишь начал ты свою.
По запаху лолларда узнаю.[133]
И кажется, клянусь крестом господним,
Про адские мученья в преисподней
Сейчас мы проповедь твою услышим.
Лолларду слово, вы ж, о други, тише».
«Клянусь отцовым прахом, пусть молчит,
Вскричал моряк, — и воду не мутит.
Он проповедник! Ну и что ж такого?
Чтобы вещал лоллард господне слово,
Да это значит поле засорять.
Нет, дай-ка мне, хозяин, рассказать.
Так протрезвонит вам моя особа,
Что не забудете того до гроба.
Ни капли вашей мудрости змеиной
И философии и медицины
В моем еще не застревало ухе —
Ни зернышка латыни нету в брюхе»
РАССКАЗ ШКИПЕРА[134]
(пер. И. Кашкина)
Купец один в совсем недавни дни
Жил в городе французском Сен-Дени.
Он был богат, и потому считали
Все умником его и почитали.
Жена его была собой красива,
Общительна и весела на диво.
А этакую женщину одеть
Дороже много, чем вздыхать и млеть
И нежно преклоняться перед ней;
Мелькнут, как тени на пустой стене,
Подарки, восхищенья, взгляды, вздохи,
А утром на столе одни лишь крохи:
И за веселье вечно платит муж;
Он кормит, одевает нас к тому ж,[135]
И хорошо, когда за честь считает
Нас ублажать; наряды покупает,
Устраивает пышные пиры,—
Когда ж он беден, иль от той игры
Устал порядком, или скуповат он
И почитает лишнею затратой
Нам на уборы денежки мотать,—
Тогда другой нас должен содержать
Иль в долг давать, что иногда опасно.
Купец был щедр, жена его прекрасна,
В их пышный дом толпой стекались гости
Равно как белой, так и черной кости.
И среди них — прошу к нему вниманья —
Монах бывал: когда — для назиданья,
Когда — и просто время провести.
Был от роду монах лет тридцати,
Собой красив, учен, неглуп, не робок;
Детьми они росли с купцом бок о бок
Да и родились в городе одном.
И вот в воспоминание о том
Монах купца считал как бы кузеном,
А тот был рад, в своем тщеславье тленном,
Иметь в родстве духовное лицо.
Он провожал монаха на крыльцо,
Встречал его, как дорогого брата,
И говорил, что все, чем сам богат он,
Мог почитать кузен как бы своим.
А братец Жан твердил, что деньги дым.
Он в дом подарки приносил им часто
И развлекал гостей порой ненастной
Рассказом, притчею у камелька.
Была ко всем щедра его рука.
Не забывал он наделить подарком
Не только друга иль жену, — кухарку,
Поденщика, любого из гостей
Не забывал он в щедрости своей.
И каждому, согласно гостя званью,
Свое преподносил он назиданье.
Как птицы наступления зари,
Его все ждали. Хватит говорить
О нем, пожалуй. Как-то раз собрался
Купец тот в Брюгге, где намеревался
Товаров закупить, и, как обычно,
Слугу в Париж отправил, чтоб тот лично
Звал гостем в дом к нему кузена Жана.
Другие гости не были им званы:
С кузеном и с женой купец втроем
Хотел побыть пред длительным путем.
А брата Жана отпускал без страха
Аббат повсюду: был среди монахов
Всех осторожнее и всех хитрей
Наш братец Жан. Гроза монастырей,
Он собирал для ордена доходы
Иль выяснял причину недорода.
Он в Сен-Дени приехал утром рано.
Встречали с радостью милорда Жана,
Любезного кузена и дружка.
Привез монах два полных бурдюка
(Один с мальвазией, другой с вернейским[136])
И дичи к ним, — монах был компанейский.
И на два дня пошел тут пир горой.
На третье утро, хмель стряхнувши свой,
Чем свет, весь в предвкушении дороги,
Купец затеял подводить итоги,
Подсчитывать доходы, и расход,
И барыши за весь минувший год.
Вот разложил он на большой конторке
Счета, и книги, и мешочков горки
С дукатами, с разменным серебром,—
И столько он скопил своим трудом,
Что, запершись, чтоб счету не мешали,
Он все считал, когда уже все встали,
А все была наличность неясна.
Брат Жан меж тем, поднявшись ото сна,
В пустом саду рассеянно бродил
И втихомолку утреню твердил.
Спустилась в сад хозяина супруга
И, повстречав учителя и друга,
С ним поздоровалась, речь завела.
