Клод Кребийон-сын - Заблуждения сердца и ума
Почувствовав себя свободным, я тотчас же отправился на поиски мадемуазель де Тевиль. Хотя ее холодность мучила меня, но еще мучительнее было ее отсутствие. Казалось, ревность моя возрастала, когда я находился вдали от нее. Я воображал себе, как она всецело отдается мечтам о Жермейле, как сердце ее в покое грезит без помех о том, кто, по моим понятиям, был ей так дорог. Я был уверен, что мое присутствие помешает ей предаваться мыслям, причинявшим мне страдание; но и помимо всего этого, я просто хотел ее видеть, даже если бы мне пришлось быть свидетелем торжества моего соперника.
Наконец, я их разыскал. Они поравнялись со мной. Госпожа де Люрсе при виде меня покраснела, но я не проявил к ней никакого интереса и лишь старался прочесть в глазах Гортензии мою участь. Мне показалось, что она посмотрела на меня, как смотрят на человека, не вызывающего к себе интереса. И еще я подумал, что ей все равно, хожу ли я с госпожой де Сенанж или с ней, и новые доказательства ее безразличия невыносимо терзали мне душу.
Пока я наблюдал за Гортензией, госпожа де Люрсе внимательно смотрела на меня, и насмешка, которую я прочел в ее взгляде, еще усилила мою вражду. Я знал наизусть все, что она может мне сказать, я читал ее мысли обо мне и госпоже де Сенанж. То, что произошло между нею и мной, было никому не известно, и поэтому она могла меня обличать, не стесняясь; могла, ничем себя не выдав, говорить о моем предполагаемом увлечении, и я был почти уверен, что она уже об этом говорила. Если бы мы были с ней наедине, меня бы меньше тяготило предстоящее объяснение, я мог бы показать, как мало осталось у меня к ней уважения и любви; но присутствие госпожи де Тевиль и Гортензии давало ей преимущество, которое я не мог устранить, не нарушив правил приличия.
– Ну что, сударь? – спросила она насмешливо. – Ваша невыносимая головная боль, как кажется, уже прошла?
– Действительно, – ответил я, – прогулка меня излечила.
– Можно ли одной лишь прогулке приписать столь быстрое исцеление? А госпожа де Сенанж тут совсем ни при чем?
– Я как-то не подумал, что должен ее благодарить, – ответил я. – Но вы напомнили мне, сколь многим я ей обязан, и я не премину выразить ей свою живейшую признательность.
– Она, без сомнения, окажет вам и другие существенные услуги, более достойные благодарности, – заметила она; – эта дама не ограничит свое внимание к вам такими пустяками. У госпожи де Сенанж на редкость благородная душа; но почему вы без нее?
– Очевидно, потому, – ответил я с раздражением, которое не в силах был побороть, – что не имел возможности последовать за ней; но уверенность в том, что я ее скоро вновь увижу, смягчает горечь разлуки.
Госпожа де Люрсе посмотрела на меня с негодованием, я ответил ей тем же; мы без слов признались друг другу в ненависти. Но она не ограничилась взглядами: думая, что причинит мне боль, унизив госпожу де Сенанж, она принялась, не жалея красок, описывать причуды и пороки своей воображаемой соперницы. Я был о ней не лучшего мнения и мот бы позволить госпоже де Люрсе чернить ее сколько угодно; но вместо этого я счел своим долгом встать на защиту госпожи де Сенанж и хвалил ее с таким жаром и увлечением, что у госпожи де Люрсе не осталось никаких сомнений в том, что она раньше могла только подозревать. Ослепленный гневом, я не только постарался выразить свое уважение к госпоже де Сенанж, но стал превозносить ее молодость, красоту и ум с пылкостью, свойственной первым порывам любви.
Судя по страдальческому выражению лица госпожи де Люрсе, ей стало ясно, что я для нее потерян; меня охватило сладостное чувство мести. Но вскоре я понял, что это дорого мне обошлось. Желая ее проучить, я забыл, что меня слушает и Гортензия и что, расписывая свою любовь к госпоже де Сенанж, я убедил не только одну, но и другую тоже. Эта мысль повергла меня в уныние. Раньше, до этой непростительной оплошности, мне надо было лишь преодолеть холодность Гортензии; теперь же… как говорить ей о своих нежных чувствах, если я сам признался, что пленен госпожой де Сенанж? Как объяснить ей причины, побудившие меня с такой настойчивостью восхвалять женщину, вовсе не достойную моего внимания? Но смогу ли я, без риска навлечь на себя презрение, оправдаться? Ведь мне пришлось бы унизить госпожу де Люрсе, выдав тайну ее сердца. Собственная честь строго предписывала мне не разглашать наших отношений.
Долг обязывал меня хранить молчание; чем тверже я буду придерживаться закона чести, тем затруднительнее будет положение, в которое я сам себя поставил. Хотя Гортензия слушала мои признания без всякого интереса, мне почему-то пришла в голову мысль, правда, лишенная всякого основания, что я не должен терять надежды. Я был почти убежден, что настанет день, когда мне придется оправдать себя, и я уже готовил доводы, чтобы опровергнуть предубеждение против себя, которое сам так старательно ей внушал. Ее печаль увеличивала мое смятение и тревогу. Подобное настроение можно было объяснить только тайной и несчастной любовью; но если она, как мне казалось, любит Жермейля, то чем объяснить ее меланхолию? Когда я видел их вместе, я не заметил ни облачка между ними. Могло ли его отсутствие быть причиной такой глубокой печали? Люди обычно тоскуют, когда расстаются с любимыми надолго; но если они разлучены на короткое время – дело другое: они, конечно, думают о том, кого любят, интересуются им, но мысли их скорее трогательны, чем печальны; значит, не Жермейль причина ее горя. В сущности, я считал его соперником только потому, что когда опасаешься за свою любовь, то подозрение естественно падает на друга, к которому наша возлюбленная, как нам кажется, нежно привязана; он всегда внушает наисильнейшие тревоги.
Самым простым способом рассеять все сомнения было бы объясниться с Гортензией. Я это понимал, но осуществить такое желание было не просто. Я не представлял себе, каким образом добьюсь желанного объяснения, которое положит конец моим мукам и откроет, кто же этот неведомый мне, но опасный поклонник: Жермейль или другой.
Поглощенный этими мыслями и противоречивыми чувствами, перебирая все возможные решения и не останавливаясь ни на одном, я шел рядом с Гортензией такой же печальный, как и она. Мне хотелось вывести ее из задумчивости, но я не знал, как начать. Она даже ни разу не взглянула на меня, и так мы подошли к воротам сада. Она ничем не выдала своих мыслей, и я остался в полном неведении.
Госпожа де Люрсе, выслушав мои похвалы госпоже де Сенанж, больше не говорила со мной; но после ухода госпожи де Тевиль и Гортензии спросила меня с необычайной мягкостью, отвезти ли меня домой или я заеду к ней. Огорчение, которое она мне причинила, и холодность Гортензии усилили мою вражду к маркизе, и я сухо ответил, что не хочу ни того, ни другого. Мне показалось, что мой ответ ее поразил, и еще больше – церемонный и низкий поклон, которым мои слова сопровождались; но она повторила свое предложение. Я еще тверже сказал, что неотложные дела мешают мне принять его, и мы расстались, печальные и недовольные друг другом.
Я вернулся домой в смятении чувств и мыслей и не желал никого видеть; всю ночь я предавался мрачным и бесплодным размышлениям.
Всем достаточно знакомы тревоги влюбленных, их неуверенность, их колебания, чтобы без труда понять, как я провел эту ночь, какие мечты, какие сомнения и горькие мысли обуревали меня. Я уже говорил о моей неопытности и вытекающих отсюда заблуждениях и не буду больше касаться этой темы.
Я так и не решил, как буду держать себя в дальнейшем, – но тут ко мне вошли с письмом от госпожи де Люрсе:
«Если бы я принимала во внимание только побуждения вашего сердца, я бы не стала затруднять себя и писать вам, и молчание избавило бы меня от новых обид. Но так как нежные чувства во мне сильнее самолюбия, я не боюсь еще раз подвергнуть себя вашим отповедям. Сегодня я уезжаю в деревню на два дня; вы не заслуживаете того, чтобы я вас оповестила об этом, и еще менее, чтобы я просила вас сопровождать меня; однако я делаю и то и другое. Моя снисходительность, вероятно, приведет лишь к тому, что вы станете еще неблагодарней. Но мне приятно обезоруживать вас своей добротой, если не суждено пробудить в ответ такие же добрые чувства. Кроме того, я любопытствую узнать, все ли вы еще очарованы прелестями госпожи де Сенанж и не изменилось ли ваше отношение к ней со вчерашнего дня? Меня пока еще интересует, что вы думаете на этот счет. Имейте в виду, что я могу надолго потерять к вам интерес. До свидания. Жду вас к четырем часам».
Эта записка не смягчила моей досады на госпожу де Люрсе, мне не хотелось вступать с ней ни в какие объяснения. Поэтому, не дав себе труда подумать об этой увеселительной поездке, о которой накануне не было и речи, я написал в крайне холодном тоне, что не имею возможности принять ее приглашение, так как связал себя обещаниями, которые ни в каком случае не могу нарушить. Такой ответ был почти грубостью, я это отлично понимал, но тем более был им доволен. Я принял решение окончательно порвать с ней. Из всех моих планов этот был единственным, которому я твердо следовал, и я был доволен тем, что мой отказ должен был без проволочки привести к разрыву.
