Карл Мориц - Антон Райзер
Проучившись в школе недолгое время, Райзер надумал петь в хоре – не столько ради заработка, сколько с целью приобрести новое, более почетное положение, о котором он так страстно мечтал еще учеником шляпника в Брауншвейге.
Здесь для его фантазии открывался новый простор. Возвышенное, поистине неописуемое наслаждение доставляла ему возможность на виду у всех присоединить голос к общему хору славословий Господу. Само слово хор отзывалось музыкой в его ушах. Хвалить Господа полным хором – только и звучало в его сознании. Он едва мог дождаться часа, когда его допустят в сияющий круг избранных.
Один из его одноклассников, уже давно певший в хоре, сказал, правда, что сыт этим по горло, с него хватит, он готов уйти оттуда хоть завтра, а лучше бы – прямо сегодня. Райзер даже не мог понять хорошенько, о чем это тот толкует. Сам он прилежно посещал уроки пения, проводимые кантором, и всегда завидовал более голосистым товарищам.
Недалеко от Ганновера есть водопад, и, по совету кантора, он часто приходил туда, чтобы громким криком поупражнять свой голос. И все же успехи его в пении были невелики, – ему недоставало того, что зовется музыкальным слухом. Но тем усерднее изучал он теорию музыки, которую кантор пытался им втолковать, – и очень радовал кантора.
Райзер всей душой полюбил кантора и повсюду его превозносил, да и тот стал расхваливать Райзера всем и каждому. И вот однажды Райзер поблагодарил кантора за похвальный отзыв о нем, сделанный его покровителю, на что кантор возразил, что ведь и Райзер хорошо его рекомендует – отовсюду он слышит, как хорошо Райзер о нем отзывается.
Радость этой минуты Райзер не променял бы ни на что на свете, так приятно ему было, что учитель узнал о его любви к нему. Скажи кто-нибудь раньше, что кантор станет ему близким другом, Райзер бы не поверил. Вначале-то ему больше понравился конректор, чье улыбчивое и дружеское лицо, чистый лоб вызывали расположение, а вот мрачная физиономия кантора с морщинами на лбу как раз отталкивала. Ах, какой обходительный и любезный человек этот конректор, не то что брюзга кантор! – нередко говорил себе Райзер. Но при ближайшем знакомстве все обернулось иначе.
Райзер всячески старался возвыситься в глазах кантора. Доходило до того, что он нарочно старался попасться ему на глаза на публичном променаде, прохаживаясь с раскрытой книгой в руках и являя образец прилежания – еще бы, ведь он не оставлял занятий даже на прогулке. Хороша ли казалась Райзеру книга или плоха, куда большее удовлетворение он получал от сознания, что его видит кантор, откуда легко заключить об изрядной доле тщеславия в его характере. Внешность значила для него больше, чем содержание, хотя и оно было немаловажно.
О его усердии ходили легенды, и ему не раз советовали поберечь здоровье. Это Райзеру чрезвычайно льстило, и он никого не разубеждал, хотя на деле усердие его могло бы возрасти многократно, когда бы не гнетущие условия, на которых он получал пищу и жилье.
Недостойное обращение, коему он частенько подвергался, сильнейшим образом подрывало в нем уважение к себе, столь необходимое для прилежной работы. Нередко он шел в школу с упавшим сердцем, но, войдя, сразу забывал о своих горестях – в сущности, школьные уроки были счастливейшими часами его жизни.
Когда же он возвращался в дом, где ему нет-нет да и давали понять, как постыло хозяевам его присутствие, он порой просиживал целыми часами, боясь шелохнуться и не имея ни малейшего желания взяться за работу – от такого приема сердце его буквально разрывалось на части.
Так, одни лишь злые взгляды жены алтарника за обедом могли на несколько дней привести его в уныние и лишить всякой охоты к занятиям.
Конечно, он чувствовал бы себя несравненно более довольным и счастливым и проявлял бы больше прилежания, будь ему позволено самому покупать для себя пропитание на принцевы деньги, а не кормиться за чужими столами.
Нельзя без отвращения вспомнить, в какое положение он угодил однажды за столом, когда жена алтарника, затянув жалобы на худые времена, суровую зиму и нехватку дров, под конец ударилась в слезы от забот о хлебе насущном, он же, смущенный этими речами, нечаянно уронил на пол ломоть хлеба и в наступившей тишине ощутил на себе взгляд этой фурии. Но когда он сам не смог сдержать слезы от собственной неловкости, она набросилась на него с упреками в невоспитанности и неуклюжести, давая понять, что не желает терпеть за столом людей, от которых кусок застревает в горле. Добрый алтарник, который в душе жалел Райзера, не имел своего слова, он побоялся ввязываться в ссору и тут же отказал Райзеру от дома. Униженный, пристыженный и опозоренный, Райзер принужден был удалиться, но с родителями не посмел и заикнуться, что лишился у алтарника бесплатного питания.
Алтарник же, встретив его как-то на улице, вложил Райзеру в ладонь полгульдена, чтобы возместить ему злость и скупость своей жены.
Но был и другой род людей – те, что за трапезой ежеминутно повторяли, как приятно им его угощать, просили ни в коем случае не стесняться, ибо эта еда предназначена именно ему – и так далее и тому подобное, чем смущали Райзера ничуть не меньше, и еда вместо удовольствия доставляла ему истинные муки. Как счастлив он был, когда, покинув дом алтарника и ни слова не сказав об этом домашним, прогуливался по городскому валу, уписывая дрезденскую булку.
Казалось, все на свете сговорились приучать его к смирению, и его счастье, что он при этом не ударился в какую-нибудь низость – тогда, конечно, ему жилось бы куда легче и вольготней, однако ценою благородной гордости, которая одна отличает человека от животного, ищущего лишь утолить свой голод.
Самый захудалый подмастерье стоит в жизни выше молодого человека, который для продолжения учения принужден пользоваться чужими благодеяниями, даруемыми с высокомерным видом. Такой юноша, если он чувствует себя счастливым, подвержен опасности впасть в какую-нибудь низость, если же низость не по нему, то его ожидает участь Райзера: он становится угрюм, дичится людей и под конец высшее наслаждение начинает находить в одиночестве.
Однажды госпожа Фильтер приказала ему отнести в дом принца штуку холста для продажи. Возражать было бесполезно, так как пастор Марквард предоставил ей неограниченную власть над ним и всякое упорство с его стороны было бы истолковано как непростительная гордость. «Ничего с тобой не сделается, – говаривала госпожа Фильтер в таких случаях, – твой фамильный герб это не запятнает». И точно так же он не мог отказываться сходить за хлебом, который гобоист получал в полковой кухне, и хотя Райзер всегда старался проносить хлеб в сумерках, выбирая глухие улочки, чтобы не попасться на глаза своим одноклассникам, все же однажды, к его ужасу, один из них его заметил. По счастью, мальчик оказался незлым и обещал держать этот случай в тайне, впрочем, при всякой размолвке с Райзером в классе грозился все разболтать.
Наконец на деньги принца ему купили новое платье взамен старого солдатского мундира, который к тому времени совершенно износился; однако, словно не замечая его унижения, для обновки выбрали серое сукно, приличное лишь слугам, и он опять выделялся в ней среди своих товарищей, как прежде в красном солдатском мундире. Поначалу ему дозволялось надевать это платье лишь в особо торжественных случаях, например во время школьных экзаменов или к причастию.
Но что обидело его пуще всех остальных унижений и чего он никогда не мог забыть госпоже Фильтер, так это несправедливое обвинение, отвести которое он не сумел никакими доводами.
Госпожа Фильтер взяла у одной из своих родственниц маленькую девочку трех-четырех лет на воспитание. На Рождество, решив преподнести ребенку сюрприз, она установила елку, украсила ее свечками и увешала изюмом и орехами. Потом она ушла за девочкой, оставив Райзера в комнате одного рядом с елкой. И случилось так, что, когда она снова входила, то – быть может, от движения двери – елка со всеми свечами упала. Райзер бросился подхватить ее, но не успел и тут же убрал руку, вид же у него был такой, будто он все время только и делал, что возился с елкой, и теперь, когда госпожа Фильтер вошла в комнату, испугался и уронил деревце. Госпожа Фильтер решила, что Райзер хотел полакомиться изюмом и орехами и тем отравил ей и девочке невинную радость.
Это позорящее его подозрение она недвусмысленно высказала Райзеру, и чем ему было оправдаться? Свидетелей нет. Обстоятельства говорили против него. Одно то, что он подвергнулся подобным подозрениям, унижало его в собственных глазах; в ту минуту он готов был провалиться сквозь землю, исчезнуть навсегда.
Такое состояние грозит душе параличом, а исцелить болезнь ох как непросто. В подобные минуты человек мечтает исчезнуть и отдаст жизнь, лишь бы спрятаться подальше от мира.
