Кристиан Рейтер - Шельмуфский
«Шельмуфский» был зенитом творчества Рейтера. После создания этого романа его творчество переживает упадок. Причиной этого было не оскудение дарования, а неблагоприятные, даже трагические общественные условия, погубившие художника.
Бесконечные жестокие преследования закрыли ему путь к завершению образования и к карьере. Ученые университета видели в нем только пасквилянта; отсталое бюргерство считало себя задетым, оскорбленным его произведениями. И только студенты, которым он посвятил свою первую комедию, принимали его восторженно. Но этот круг был слишком узок, чтобы обеспечить Рейтеру материальную и духовную независимость.
И он, произведения которого нанесли ощутимый удар феодальному дворянству и его культуре, вынужден был теперь искать покровительства у знати! Это обстоятельство не могло остаться без последствий для его творчества: обличительная сила его снижается.
Уже до окончательного исключения из университета он, видимо, нашел знатных покровителей. Поэтому после приговора Рейтер обратился к Августу Сильному с прошением аннулировать решение университетского суда. И хотя университетское начальство противилось этому, все же приговор был отменен высочайшим указом. В апреле 1700 г. он стал секретарем влиятельного камергера фон Зейфердитца и, обеспечив себе безопасность, мог снова расправляться со своими врагами, в частности, с адвокатом Геце, которого он вывел в лице пьянчужки Инъюриуса (Injurius – противозаконник) в новой комедии «Граф Эренфрид» («Graf Ehrenfried»), которая была представлена 13 мая 1700 г. вопреки всем протестам и жалобам Геце, ибо была напечатана с разрешения курфюрста.
Факты последних лет жизни Рейтера неизвестны. Очевидно, он уехал из Саксонии, потому что через три года он оказывается в числе поэтов при дворе прусского короля Неясно, что послужило причиной его отъезда из Дрездена, надо полагать, все та же безвыходность положения, а может быть, и продолжающиеся преследования. В Пруссии он обращается к поэзии, но это жалкая «поэзия на случай». Трудно узнать в этих стихах прежнего Рейтера. Он превращается в льстивого, типичного придворного поэта, славит «ликующую Шпрее», т. е. ликующий Берлин, имеющий счастье приветствовать Фридриха I, недавно ставшего королем Пруссии; он воспевает вторую годовщину его коронации и прочее в таком же роде. В этих стихах совершенно исчезла задорная веселость Рейтера, его драгоценное искусство бытописателя, яркий индивидуальный стиль. Их место заступает традиционная выспренность барочной поэзии, низкопоклонство придворного рифмача, приторная слащавость мифологического маскарада, и, быть может, трагически ощущая временами свое падение, он обращается в 1708 г. к евангельским религиозным мотивам и создает стихотворный текст для оратории на тему страстей Христовых.
Среди произведений этого второго периода, после создания «Шельмуфского» выделяется комедия «Граф Эренфрид». Прототипом главного героя послужило реальное лицо – Георг Эренфрид фон Люттихау. Этот придворный, несмотря на расстроенные финансы, жил на широкую ногу и был в долгу как в шелку. Являлся ли он действительно графом – неизвестно. Достоверно лишь одно: над ним бесконечно потешались придворные во главе с курфюрстом; по существу он играл роль придворного шута. Поэтому комедия об Эренфриде была благосклонно принята при дворе. Ею Рейтер в известной мере уже шел навстречу желаниям придворной публики, искавшей развлечений. Но даже в этой комедии, отдававшей дань вкусам двора, верноподданничеству, еще можно почувствовать, каким могучим сатирическим талантом обладал Рейтер.
Граф Эренфрид – еще один образ человека, живущего в мире фантазии, стремления которого разительно противоречат его действительному положению. Он требует, чтобы каждый величал его «Его Светлостью и высокографской Милостью», он держит себя как независимый суверен. На самом же деле это – Дон Кихот придворного мира кавалеров. Ибо у него нет главного – денег. Поэтому он не имеет собственного дома, а снимает квартиру, которую не в состоянии оплачивать. Кредиторы осаждают его постоянно, хозяйка угрожает выселить, вещи графа, в том числе и графская постель, уплывают в качестве закладов к ростовщику. Вместе со своей свитой он спит на полу грязной комнаты. Своим слугам он давно не выплачивает жалованья, они голодают, носят рваные ливреи; некоторые из них удирают. А он тем не менее не желает отказаться от свиты. Судорожно поддерживает он видимость дворянского образа жизни.
Таким образом, эта пьеса рисует трагикомическую картину полного упадка дворянства. Во многих отношениях она перекликается с основной темой творчества Рейтера: он постоянно вскрывал фальшь, мишурность, видимость уходящего в прошлое мира. Фигурально выражаясь, можно сказать, что все его произведения, начиная с «Честной женщины» и кончая последней комедией, так сказать «Шельмуфскиада», сатирическая отходная пережившему себя обществу. Поэтому роман «Шельмуфский», где эти тенденции нашли свое наиболее полное выражение, по праву – центральное произведение Рейтера. Отсюда непонятно недоумение такого большого знатока творчества Рейтера, как В. Гехт, который не видит причин, почему Рейтер избрал в герои своего романа именно Шельмуфского. Ведь он как будто не принадлежал к числу его прямых врагов?[93]
В прототипе Шельмуфского, сыне фрау Мюллер – Евстахий, с его страстью к путешествиям и желанием играть роль знатного кавалера, Рейтер, по всей вероятности, почувствовал богатые возможности для обобщения важного явления, а вместе с тем отпала потребность в личной мести. Фигура Евстахия Шельмуфского оказывалась наиболее подходящей. Поэтому Рейтер шел к своему излюбленному образу постепенно, пока этот образ не откристаллизовался в его творческом сознании достаточно ясно; в обеих ранних комедиях он уже выступает, хотя и играет побочную роль. Мысль о Шельмуфском не покидает писателя и в опере «Синьор Шельмуфский», пока, наконец, не рождается роман, полностью посвященный этому герою.
В «Шельмуфском» Рейтер создал тип – тип хвастуна и враля. Здесь, естественно, напрашивается параллель с пресловутым его соперником, бароном Мюнхгаузеном, приключения которого талантливо изложены немецким просветителем Г. А. Бюргером (1786). Бюргер был одним из немногих немецких писателей этого века, который отлично знал «Шельмуфского» и даже владел редким экземпляром издания этого романа. Давно установлено, что «Шельмуфский» оказал значительное влияние на «Мюнхгаузена» Бюргера, одно заглавие которого – «Необычайные странствования на воде и суше, походы и забавные приключения барона Мюнхгаузена» – напоминает заглавие романа Рейтера. «Шельмуфского» и можно считать одной из ранних «мюнхгаузнад». При явном сходстве типов героев нельзя не ощутить существенного их различия, выраженного очень наглядно в разном тоне повествования. Мюнхгаузен на всем протяжении рассказов сохраняет тонкий, учтивый и в общем серьезный тон «образованного», воспитанного человека, который порой, позволяя себе даже слегка пошутить и с высокомерной небрежностью отметая обвинения в лживости его историй, тем не менее нагромождает чудовищные по невероятности вещи. Нередко он прямо хвастает, а большей частью его бахвальство принимает позу ложной скромности. Тон книги Бюргера – едкая ирония. Это, так сказать, респектабельный враль, а потому и более опасный. В конце XVIII в., когда немецкое бюргерство вступило в более высокий этап освободительного движения и немецкое Просвещение набирало силу, устремления немецких писателей сосредоточились на сокрушении устоев феодального общества. Поэтому хвастуном выступает теперь дворянин, и насмешка над его преувеличенным самомнением и тщеславием становится едкой.
Многие истории «Мюнхгаузена», вроде того, как он вывернул волка наизнанку, убил зайца о восьми ногах, – это тот же народный комизм «мира наизнанку», который широко использовал Бюргер.
Шельмуфский Рейтера – характер более наивный, и в книге, как мы видели, господствует буффонный бурлескный юмор. Некоторые немецкие исследователи сопоставляли Шельмуфского и с Дон Кихотом. Как и Дон Кихот, он живет в мире, созданном его фантазией, как и Рыцарь Печального образа, он неисправим в своих грезах, но Шельмуфский лишен не «такта действительности», понимания века, а такта собственных возможностей Как тип он субъективнее Дон Кихота, которому в качестве художественного создания он, конечно, безмерно уступает. В этом типе есть что-то напоминающее Хлестакова, это, так сказать, немецкий Хлестаков XVII в.
* * *В восприятии Рейтера, и в первую очередь его «Шельмуфского», нашли отражение вкусы и потребности различных эпох.
В XVIII в. с его культом рационализма, просветительского скепсиса по отношению к прошлой истории человечества, которую многие деятели этого столетия были склонны рассматривать как царство невежества, Рейтер и «Шельмуфский» были почти забыты, как чуть ли не вся литература XVI–XVII вв. Правда, в 1750 г. вышло модернизированное издание романа и появилось несколько подражаний ему, из которых ни одно не достигает талантливости и глубины оригинала.[94]
