Матео Алеман - Гусман де Альфараче. Часть вторая
— Это памятник великому герцогу Козимо Медичи, о котором я рассказывал вашей милости по дороге. Сей монумент воздвигнут ему на вечную славу сыном его, великим герцогом Фернандо, ныне правящим во Флоренции.
Я полюбопытствовал, какова высота статуи; сам я измерить ее не мог, но мне сказали, и, по-видимому, правильно, что наивысшая точка ее отстоит от уровня земли на полсотни пядей или около того. Вокруг всей этой площади расставлено множество других отлитых из бронзы фигур, а также мраморных статуй, высеченных с таким искусством, что нельзя не подивиться, они поражают тончайшей отделкой, и только знаток поймет, какое требуется мастерство, чтобы так обработать мрамор.
Затем мы посетили собор святого Иоанна Крестителя[79], достойный отдельного описания: планировка его и другие подробности архитектуры весьма необыкновенны. Я узнал, что храм этот был заложен еще при Октавиане Августе[80] и посвящался Марсу. Долго я его осматривал, изумляясь его древности и судьбе; об этом храме существует предание, согласно которому он простоит до скончания веков. И этому можно верить: он пережил неисчислимые бедствия, но и годы и войны, сравнявшие с землей весь город, пощадили храм; он все стоит и стоит, целый и невредимый.
Собор имеет форму восьмигранника; он огромен, величествен и пленяет взор; особенно замечательны в нем двери: каждая из двух створок отлита из чистой бронзы, с рельефными украшениями, изображающими различные сцены; сделаны они весьма искусно, как и следует ожидать от флорентинских мастеров, которые в наше время стали первыми среди литейщиков всего мира. Но не только этим замечателен храм; хотя во Флоренции есть сорок одна приходская церковь, двадцать два мужских монастыря, сорок семь женских, четыре приютских церкви, двадцать восемь при богадельнях и две, принадлежащих Иисусову братству, ни в одной из них, кроме собора святого Иоанна Крестителя, нет купели; здесь совершается обряд крещения всех новорожденных младенцев как из простого звания, так и из самых знатных семейств, вплоть до первенца самого государя.
За время пребывания в городе мы посетили в часы досуга одну за другой и прочие церкви. Все они так красивы и содержат в себе столько, примечательного, что невозможно обо всем рассказать. Разум человеческий не в силах охватить подобные чудеса: их надобно видеть. Чтобы упомянуть обо всех искусных выдумках, примененных при постройке, о редкостных и тонких украшениях, изобилующих в каждой их части, о превосходной живописи, о статуях, о полных и полурельефных литых фигурах, — понадобилось бы больше места и другой, более сведущий летописец, который сумел бы воздать им должную хвалу.
Великий герцог владеет там чертогом, который окружен садами и именуется дворцом Питти[81], великолепие, обширность и достопримечательности коего таковы, что дворец этот, так же как сады с их родниками и фонтанами, рощами, холмами и охотничьими угодьями, может по праву считаться истинно королевским и соперничать с любыми подобными резиденциями во всей Европе.
Не мог я также оставить без внимания и не осмотреть крепостную стену, которая опоясывает этот город, соединивший в себе столь бесценные сокровища; я установил, что в окружности она имеет около пяти миль; в город ведут десять ворот; вал укреплен пятьюдесятью одной башней. Город весь размещается в пределах крепостной стены и не имеет предместий. Посередине его протекает река Арно, через которую переброшено четыре знаменитых на весь свет каменных моста, широких и мощных.
Все эти сооружения построены великолепно, и им не уступают превосходные законы, а также принятые у жителей обычаи. Недаром город этот назван Флоренцией:[82] это лучший цветок среди всех цветов и цвет всей Италии, ибо в нем процветают все блага вкупе и каждое в отдельности — свободные искусства, рыцарское благородство, изящная словесность и науки, воинская доблесть, любовь к истине, обходительные манеры и особенно ласка и участие к чужеземцам. Флоренция, словно добрая мать, принимает их, пригревает, балует и лелеет нежнее, чем своих природных сынов, которые подчас вправе назвать ее не матерью, а мачехой.
За время, проведенное во Флоренции, я старался по следствию установить причину и определить характер здешних жителей по их обычаям и по законам, которые там блюдут и исполняют неукоснительно. Во Флоренции умеют понять и оценить достоинства каждого гражданина по его делам, награждая лучших справедливыми и заслуженными почестями, дабы и другие следовали доброму примеру; так что даже властители города почитают за великую честь и славу для себя, когда им говорят, что подвиги их не меркнут перед громкими деяниями вассалов.
Вместе с тем я убедился в справедливости замечаний Сайяведры о тамошних нравах, ибо во Флоренции я видел много такого, что в избытке водится и в других краях: зависть и лесть обитают повсеместно, а особенно там, где человек должен искать милости у сильного и подставлять ножку врагу. Немало и здесь великих мастеров считать в чужом кармане и искусных геометров, которые в два счета начертят, как перебить дорогу сопернику. Но оставим сей предмет: обрисовав славный и прекрасный город, не будем чернить его столь позорными штрихами.
ГЛАВА II
Гусман де Альфараче отправляется в Болонью на поиски Алессандро, похитившего его сундуки, но сам попадает в тюрьму по требованию этого грабителя
Во Флоренции я проел коня, подаренного мне господином моим, послом, а в один прекрасный день закусил подковами. Я хочу сказать, что перед тем как продавать лошадь, я велел ее перековать, а старые подковы валялись дома, покуда Сайяведра не спустил и их, чтобы купить чего-нибудь на завтрак. Если бы злодейка-нужда не выгнала меня из Флоренции взашей, я бы ввек оттуда не уехал. Боюсь, впрочем, это утверждать, а только предполагаю, судя по тому, как понравилась мне тамошняя жизнь, когда я хорошенько ее распробовал и вошел во вкус.
За дальнейшее не ручаюсь: всякая новизна в конце концов приедается, особливо людям моего склада — прирожденным бродягам и любителям перемен. Но тогда я думал иначе, ибо жилось мне отлично. Я попал во Флоренцию в самый разгар празднеств. Мои новые знакомцы, молодые флорентийские щеголи, водили меня из дома в дом, с пирушки на пирушку, со свадьбы на свадьбу. Тут пляшут, там поют и играют, здесь кутят и смеются; повсюду царит веселье и радость; стоит разок угостить приятелей за свой счет, и тут же получишь до сотни приглашений. Весь город предавался забавам, утехам и увеселениям; я был принят у изящных и богато одетых кавалеров, у прелестных дам, танцевавших с нами на балах, кругом мелькали затейливые прически, пышные наряды, легкие башмачки, вослед которым летели наши взоры и сердца.
Судите сами, не слишком ли крепкий маринад для домашнего припаса! Если я не пьянствовал с друзьями в харчевне, то уж наверняка сидел там в приятной компании. Не жди благоразумия от всадника, оседлавшего необузданного конька юности! Что говорить: я был молод, и если старости положено быть сухой и холодной, то молодость, наоборот, горяча и полна соков. Молод — силен, стар — умудрен. Всякому свое. И хотя на белом свете немало молодящихся стариков, редко встретишь старообразного юношу. Да и откуда взяться такой диковине? В сочельник груши не плодоносят — во всяком случае, у нас в Кастилии; о других краях не скажу, да не поймают меня на слове тамошние жители. Спешу заметить, что я на все гляжу с нашей деревенской колокольни. А как пляшут у вас — мне неизвестно.
Однако вернусь к своему повествованию. Надобно было немедля бежать из Флоренции куда глаза глядят, пока я не растряс все деньги до последней монетки и не спустил памятную золотую цепочку: с ней я не расставался ни на миг, предчувствуя тот скорбный день, когда придется и ее разбить на мелочь. Она была мне подарена в знак расположения, и клянусь, что не по доброй воле я готовился поступить с ней столь безжалостно. Если бы мог, я ни за что бы с нею не расстался и сохранил бы ее у себя. Но иной раз припечет так, что отец-мать тащат в заклад родное детище. Терпенье. Будем держаться, покуда силы есть, а уж станет невмочь, так не взыщите. Когда нужда возьмет за горло, сотворишь и похуже.
В душе моей шла борьба. Великие битвы разыгрываются в голове у людей, попавших в подобное положение! Я крепко призадумался, что теперь делать и чем себе помочь. Господи боже! Как тяжко сердцу, когда легко карману! Как слабеет вкус к жизни, когда ослабли тесемки мошны, особенно ежели очутишься в чужом краю, да еще с твердым намерением забыть плутни и жить честно; денег нет, и неизвестно, как их добыть. В городе ни знакомых, ни друзей, попросить не у кого, а плутовать не хочется. Решись я на плутовство, то и горя бы не знал: работы хватило бы на целый год. Куда ни глянь, всюду открывалось обширное поприще, а я, благодарение богу, не забыл того, чему когда-то выучился, и хотя поотвык от этих дел, орудия моего славного ремесла были всегда при мне, где бы я ни находился. Однако из Рима я выехал с твердой решимостью более не грешить, чего бы это мне ни стоило, и не хотел отказываться от благих намерений. Известно, впрочем, что ими вымощена дорога в ад. Что с них толку, когда пить-есть нечего? Вера без дел мертва. Вот я и слугой обзавелся: хорошее начало для того, кто должен сам идти в услужение! Я уже привык приказывать, каково же было мне повиноваться? Полагаю, — и надо думать, не я один, а многие таковы, — что я мог бы стать совсем хорошим человеком, если бы при обуявшей меня спеси был при деньгах; вот бы, к примеру, какой-нибудь святой чудотворец, посочувствовав моим благим порывам и для вящего их укрепления, подарил мне кучу золота! Но боюсь, и с деньгами я не сумел бы воздержаться от порока; для этого поистине требовалось чудо: ведь я был молод, возрос в довольстве, привык скорей искать соблазнов, чем бежать от них. Мог ли я, при самых лучших намерениях, победить дурные наклонности?
