Питер Акройд - Кентерберийские рассказы. Переложение поэмы Джеффри Чосера
– Погоди немного, Робин, – сказал он. – Пускай следующую историю расскажет кто-нибудь другой, а ты свою попозже расскажешь. В этом деле порядок надо соблюдать.
– Вот еще, в божью душу! И не подумаю ждать. Я сейчас хочу. Иначе я сам поеду, и ну вас всех!
– Ну, говори тогда, чтоб тебя черти драли! – отвечал ему Гарри. – И дурак же ты! Ты, видать, мозги свои в бочке эля утопил!
– А ну-ка, вы все, послушайте меня! – сказал Мельник. – Да, не спорю, я пьян. Чего уж тут отпираться. Так что, если я буду браниться или в словах путаться, то вините в этом не меня, а саутуоркское пиво! Вот и всё. И точка. Я вам расскажу историю про плотника и его жену и про то, как молодой школяр плотника обдурил. Ну, вы понимаете, о чем я.
Тут его сердито прервал Мажордом:
– Хватит! Прекрати изрыгать всю эту нелепую похабщину! Только слова попусту жуешь. Это грешно и глупо – клеветать на всех, позорить жен. Зачем очернять добрых людей? Как будто и поговорить больше не о чем.
Мельник сразу же ответил ему:
– Освальд, дорогой мой брат! Знаешь старую пословицу? «Кто не женат, тот не будет рогат!» Я не говорю, что ты тоже рогоносец. Откуда мне знать. Конечно, и хороших жен на свете немало. Если меня спросишь, я отвечу: пожалуй, на тысячу хороших всего одна плохая найдется. Да ты и сам, наверно, не хуже меня это знаешь. Если ты не сумасшедший, конечно. Так зачем ты кипятишься? Я ведь тоже женат, как и ты. И клянусь всем святым, что у меня есть, что жена мне верна. Клянусь – дайте подумать, клянусь моими волами, – что я не рогоносец. Ну, по крайней мере, надеюсь, что это так. Никакой муж не пожелал бы открыть тайны Господа и тайны собственной жены. Пока ему дано вкушать от благодати Божьей, что явлена ему в виде женского тела, не стоит ему больше ни о чем заботиться.
Ясно было, что Мельник и не думает обуздывать свой язык, а собирается рассказывать свою грубую историю на собственный грубый лад. Я очень сожалею, что мне придется пересказывать ее здесь. А потому, дорогие читатели, не держите на меня зла за то, что вы прочтете на следующих нескольких страницах. У меня нет дурных намерений. Я просто взялся передать все, что слышал, – и хорошее и дурное. Иначе я не справился бы со своей задачей. Я бы исказил свой замысел. Если вы не хотите читать рассказ Мельника, тогда просто пропустите его. Я вас не неволю. Тут же множество других историй. Тут есть и исторические повести, и благочестивые рассуждения, и нравственные наставления – хоть отбавляй! Не вините меня, если вы сами выбрали неподходящий рассказ. Ведь Мельник – грубиян. Вы сами это знаете. Мажордом – тоже неотесанный мужлан, как и некоторые другие. Оба они рассказывали непристойные истории. Так что поразмыслите. И не валите вину на меня. Да и стоит ли принимать всю эту игру всерьез?
Рассказ Мельника
– Однажды в Оксфорде жил один старикашка-чудак, зажиточный старый плотник. На жизнь он изрядно зарабатывал своим ремеслом, да еще пускал к себе за плату постояльцев. Среди этих жильцов был бедный студент, который уже отучился в университете, а теперь изо всех сил постигал премудрости астрологии. Он разбирался во всяких «воздействиях», «заключениях» и «вычислениях» – уж не знаю в точности, что и как там у них зовется, – но ему хватало познаний, чтобы предсказывать дождливые и сухие дни. И он всегда давал ответ, когда кто-нибудь просил его предсказать будущее. Студент этот был вежлив и учтив. Звали его Николас.
А еще он был охоч до женщин и умел ловко завлечь их в постель. Он был кроток в манерах, как девушка, и очень скромен. Но внутри у него пылало пламя. Комнатка его помещалась на самом верху плотникова дома. Там он с головы до ног натирался соком ароматных трав, так что потом от него пахло душистой лакрицей или благоуханным имбирем. Конечно, женщин это возбуждало. На полках над его кроватью стояли всякие хитроумные приборы, глобусы, ученые трактаты, астролябия и счеты со стеклянными костяшками. Было там и еще кое-что, на что девушки обращали внимание: его гардероб скрывала старая алая занавеска. Возле кровати стояла арфа, на которой он играл по ночам; вся комната оглашалась приятными звуками его голоса, когда он исполнял «Что Ангел сказал Деве» и «Королевский напев». Его и самого впору было за ангела принять. Но ни одна девушка, оказавшись рядом с ним, не осталась бы невинной слишком долго. Так протекала счастливая жизнь Николаса, который то перебивался заработками, то получал деньги от друзей. Ему было все равно, откуда брались деньги.
Домохозяин же его недавно заново женился. Алисон была бриллиантом, ей было всего восемнадцать лет, и, разумеется, плотник был от нее без ума. Но он так ее ревновал, что всячески ограждал от посторонних. Она ведь юна и крепка, а он – стар и жилист. Вдруг ее прельстит кто-нибудь другой? Плотник был слишком глуп, чтобы читать труды Катона. Иначе бы он узнал, что мужчине лучше жениться на своей ровеснице. Людям следует жениться, учитывая возраст и положение. Зиме с весной друг друга не понять – особенно в постели. Что ж, он постелил себе постель, какую пожелал, ну, а теперь ему в ней и лежать.
Эта молодая жена была красавица – маленькая, стройная, как белочка; ей нравилось носить шелковый полосатый кушак. У нее был передник – белый, как утреннее молоко, весь в складочках и оборках, будто подвенечное платье. Сверху выглядывала белая сорочка с воротничком, вышитым и спереди и сзади, а сам воротничок был из черного шелка, очень привлекательный. Ленты на белом чепчике тоже были черными. Головная лента была повязана высоко, так что оставался открытым лоб. Лоб – это равнина Венеры. А еще – глаза. Такие сладострастные глаза. Брови она выщипывала, так что они выгибались тонкой дугой – в тон черным лентам на чепчике. Она была мила и пригожа, как дерево, на котором поспевают фрукты. Она была мягче ягнячьей шерсти. С ее пояса свешивался кожаный кошелек с шелковыми кисточками, украшенный блестящими медными бляшками. Ни один мужчина в мире не видывал такой шалуньи. Алисон была хохотушкой. Она была вертихвосткой. Ни у какой другой девицы не было такого веселого румянца – ее щечки блестели, как новенькие золотые монетки. А когда она пела, ее голосок был легким и живым, как у ласточки, присевшей на гумно. Она скакала и резвилась, совсем как козленок или теленок, повсюду следующий за матерью. Губы у нее были сладкими, как мед, смешанный с медовым напитком, а дыхание своим ароматом напоминало яблоки, переложенные вереском. Она была норовиста, как бодрый жеребенок, стройна, как мачта, и пряма, как арбалетная стрела. К воротнику у нее была приколота брошь величиной с шишку воинского щита. Она носила высокие сапожки, зашнурованные до самого верха. Она была как маленькая роза, как цветок бархатцев – отрада для очей. Она заслуживала того, чтобы, потешив в постели принца, выйти замуж за йомена.
И вот однажды, в погожий день, когда старик плотник трудился в аббатстве Осней, красавчик Николас принялся любезничать и заигрывать с Алисон. Как и многие студенты, он был хитрым и изворотливым юношей. Что же он делает? Он начинает ласкать ее между ног, приговаривая:
«Знаешь что? Если ты не станешь моей, я умру от любви к тебе. – А потом его рука отправилась гулять дальше, поглаживая ее бедра. – Желанная, – говорит он, – порезвись со мной прямо сейчас, а иначе – да поможет мне Бог – я лягу и тотчас же умру. Дай мне, или я погиб!»
Но Алисон отскочила от него, как жеребенок, которого собрались подковать, и тут же отвернулась от него.
«Да чтоб тебя, Николас! – вскричала она. – Ты что, думаешь, так я тебя и поцелую? А ну откатись. И руки свои подальше держи. Иначе я закричу: „Насилуют!“»
Тогда Николас принялся извиняться, от извинений перешел к оправданиям, а от оправдания – к предложению. Конечно, в итоге он добился своего: когда он закончил убеждать и прельщать Алисон, она сама уже почти на шею ему вешалась.
«Но все не так-то просто, – предостерегла она его. – Муж мой очень ревнив, нам нужно вести себя осторожно. Придется подождать. Иначе он убьет меня. Я не шучу. Мы всё должны хранить в тайне».
«Не горюй, – ответил ей Николас. – Уж кто, как не школяр, сумеет провести плотника вокруг пальца! Иначе какая польза была бы от образования?»
И они сошлись на том, что им нужно повременить и выждать подходящий момент. Николас поцеловал ее и погладил изнутри ее бедра. Потом вернулся к себе в комнату, взял арфу и начал наигрывать веселую мелодию.
И случилось так, что на следующий день, в святое воскресенье, Алисон отправилась в приходскую церковь, чтобы помолиться Спасителю. Она закончила работу, умыла личико до блеска, как и подобает всякой доброй жене. А в этой церкви служил один клирик, по имени Абсолон. У него были премилые светлые кудри, окружавшие его голову, словно нимб. Но он не был святым. Волосы его были расчесаны на пробор – тут уже потрудилась не природа, а искусные руки. Лицо было румяное, а глаза – серые, как голубиное крыло. Туфли у него были ажурные, точно витражное окно. А еще он носил красные чулки, плотно прилегавшие к ногам. Остальная одежда тоже туго облегала тело, подчеркивая красоту фигуры; он носил голубую рубашку, стянутую шнуровкой в талии. Поверх нее он надевал изящный стихарь – белый, как весенний цвет на ветке. Видит Бог, это был бойкий юноша. Он радостно исполнял все обязанности клирика. А еще он умел пускать кровь, стричь волосы и брить бороды, ловко составлял документы и подписывал договоры. Вдобавок, он знал двадцать разных танцевальных па и умел плясать по-оксфордски, вскидывая ноги во все стороны. Он играл на скрипке, пел легким фальцетом и умел бренчать на гитаре. Он знал наперечет все кабаки и таверны в городе и, разумеется, всех до единой хорошеньких кабатчиц, умел заводить с ними тесные связи и знал толк в развлечениях. Была у него парочка слабых струнок: не любил он пускать ветры прилюдно, а еще очень чинился при беседе.
