Клод Кребийон-сын - Заблуждения сердца и ума
Произнося эти бесцеремонные речи, Версак не сводил глаз с мадемуазель де Тевиль, глядя на нее так пристально и упорно, что я невольно содрогнулся. Я восхищался этим блестящим человеком, и это еще усиливало мой страх. Я был уверен, что никакая добродетель, никакое чувство долга не могут устоять против него – да он и сам так думал. Что бы ни говорила госпожа де Люрсе, он ни минуты не сомневался, что сумеет легко обольстить мадемуазель де Тевиль. Но она слышала о нем столько дурного, и сама была так добродетельна по натуре, что он не мог не чувствовать ее предубеждения. Он понял, что она равнодушна к его красноречивым взглядам и не поражена красотой его лица: его это озадачило. Человек этот, привыкший покорять женские сердца и уже одержавший столько побед, первый и единственный в своем роде соблазнитель, не верил, что ему можно противиться. Но если сердце, которое он желал покорить, тогда еще не любило, оно было добродетельно – явление, не известное Версаку и казавшееся ему едва ли возможным.
Однако ее равнодушие не обескуражило его. Он знал, что она девушка – звание весьма стеснительное; оно обязывает скрывать свои желания и тем отличает девиц от замужних дам, которых обычаи света, привычка и пример других быстро отучают от стыдливости. К тому же рядом была ее мать, и притом мать строгая и требовательная, чье присутствие не могло не сковывать ее естественные порывы. Вероятно, такого рода соображения успокаивали Версака: как и госпожа де Сенанж, он не сомневался, что к концу вечера так или иначе устроит это дело к полному своему удовольствию; и все же он в душе краснел за вынужденную отсрочку. Между тем, чтобы лучше уяснить себе, чем можно произвести наибольшее впечатление на мадемуазель де Тевиль, он пустил в ход все свои чары: зная, что у него красивые ноги, он старался, чтобы их заметили; он улыбался, чтобы показать зубы, принимая различные смелые позы, чтобы подчеркнуть стройность своего стана и гибкость талии.
С тревогой наблюдал я действия этого человека, противиться которому женщины считали просто смешным, и чувствовал, что начинаю презирать весь слабый пол, что было столь же неумно, как мое былое уважение к нему; я исподтишка поглядывал на мадемуазель де Тевиль, пытаясь разгадать, какое действие производят на нее маневры Версака. Взгляд ее был чрезвычайно холоден и даже как будто презрителен, и это меня успокаивало. Что касается господина Пранзи, который тоже пытался ее очаровать, то она едва ли соблаговолила заметить его присутствие.
Как только Версак уселся, госпожа де Сенанж, не зная, о чем поговорить, и оттого болтавшая без умолку, учинила ему форменный допрос.
– Можно ли узнать, – спросила она, – откуда явился к нам блистательный Версак? Каким неземным радостям посвятил он минувший день? Какая счастливица держала весь день в плену нашего героя?
– Вы задали сразу столько вопросов, что, боюсь, я не смогу ответить ни на один, – возразил он.
– О, да он скрытничает! – воскликнула остроумная госпожа де Сенанж, – что вы на это скажете, маркиза? Версак не хочет рассказать нам, как провел день. Я на вас серьезно обижена, так и знайте. Ну же, говорите, милый граф, мы обещаем хранить ваш секрет.
– Вот это называется успокоить! – шутливо возразила госпожа де Люрсе. – Дайте только этой женщине пищу для разговоров, любезный граф, и завтра весь Париж будет знать то, что вы сегодня расскажете.
– Право же, прекрасные дамы, – ответил Версак, – вы обе, как видно, совсем не верите в мою способность молчать; можно подумать, что это вам обеим безразлично. А ведь вы сами знаете, что я мог бы кое о чем порассказать, чего никогда никому не рассказывал; по-моему, простая вежливость требует, чтобы мне за это сказали спасибо.
– За что, собственно, прикажете говорить вам спасибо? – осведомилась неустрашимая госпожа де Сенанж.
– Продолжайте, прошу вас, сударыня, – отвечал Версак насмешливо, – храбрость вам чрезвычайно к лицу.
Несмотря на все свое безрассудство, госпожа де Сенанж, хорошо знавшая Версака, не решилась продолжать рискованный разговор об умении молчать; она только спросила, в каком положении сейчас его роман с такой-то – и она назвала имя дамы.
– Я с ней не знаком, – сказал Версак.
– О, так это великая тайна? – воскликнула госпожа де Сенанж. – Да весь Париж знает, что вы в нее влюблены.
– Ничего подобного, – ответил граф, – хотя Париж все знает, но мне это известно лучше, чем Парижу. Все дело в том, что эта дама, которую я едва знаю в лицо, забрала себе в голову, что раньше или позже увидит меня у своих ног, а тем временем она рассказывает направо и налево, что мы с ней в близкой дружбе. Эти ее вольности до того дошли, что я вскоре вынужден буду просить ее – и со всей серьезностью – не делать меня общим посмешищем.
– Мне кажется, – заметила госпожа де Люрсе, – что посмешище в данном случае не вы, а она сама.
– Бог ты мой! – сказал Версак. – Вы не в достаточной мере учитываете, сударыня, неприятные последствия, какие влекут за собой подобные разговоры.
– Но ведь она хороша собой! – возразила госпожа де Сенанж.
– Да, недурна, – подхватил Пранзи, – это верно. Но из каких низов она вышла! Это искательница приключений. Бог знает, где росла! Человек с именем, с положением не может унизить себя ее обществом. Он обязан считаться с требованиями света. Всякий из нас, кого знают при дворе, будь он последний бездельник, будь он даже негодяй, лишь уронит себя подобным выбором.
– Молодец Пранзи, – рассмеялся Версак, – он мыслит благородно. В самом деле, такие женщины годятся лишь на то, чтобы обобрать их. Но раз Пранзи не ставит себе подобных целей, то незачем давать им случай создавать себе репутацию за наш счет.
– В самом деле, – заметила госпожа де Люрсе, – они сами кругом виноваты; раньше я этого не понимала, но вы мне открыли глаза.
– Да что, в самом деле! – с досадой продолжал Версак. – Просто удивительно, с каким упорством гоняются за нами эти особы! И совершенно не умеют молчать, естественно! Ведь мы нужны им именно для того, чтобы потешить их тщеславие. Не успеешь перемолвиться с ними словом, как они уже раструбят повсюду, что ты влюблен, как будто это великая честь для тебя.
– Меня удивляет, – сказала госпожа де Люрсе, – что вы, не умеющий хранить тайну, недовольны, когда о вас говорят другие; или вы никому не хотите уступить пальму первенства?
– Вы же знаете, что это неверно, маркиза, – сказал Версак, – и должны помнить кое-что, о чем я молчу и не хотел бы, чтобы вы говорили больше, чем я. Сказать правду, вы уже рассказали обо мне кое-где так много дурного, что хоть на этот раз могли бы меня пощадить.
Версак явился к госпоже де Люрсе с единственной целью: доставить себе удовольствие подразнить и попугать ее; он непременно воспользовался бы поводом, который она неосторожно сама ему дала, но в эту минуту слуга доложил, что гостей просят к столу. Однако он твердо решил исполнить свое намерение и прежде всего по секрету сообщил госпоже де Сенанж, чей интерес ко мне сразу заметил, что госпожа де Люрсе в пределах приличий делает все, чтобы завладеть мною. Он не сомневался, что она примет это к сведению и усилит свою атаку. Но мало этого – он посоветовал Пранзи употреблять с госпожой де Люрсе сугубо фамильярный тон и рассеять мои последние сомнения в том, что когда-то она дарила ему свои милости.
Мы сели за стол. Напрасно изыскивал я способ очутиться рядом с мадемуазель де Тевиль или по крайней мере подальше от госпожи де Сенанж: ни то, ни другое мне не удалось. Госпожа де Сенанж, которая заранее все обдумала, решительно усадила меня между собой и Версаком; тем самым и Версаку не удалось приблизиться к мадемуазель де Тевиль: ее с двух сторон стерегли от него дамы – госпожа де Тевиль и госпожа де Люрсе.
Что там ни говори, остроумие, принятое в свете, в сущности весьма убого. Светская беседа складывается по большей части из невежества, манерничанья и старания быть эффектным. Именно такой тон и царил за ужином. Разговором полностью овладели госпожа де Сенанж и господин де Пранзи, лишь изредка доставляя возможность кому-нибудь из нас вставить слово, а Версаку – блеснуть веселостью и умом.
Как ни занята была госпожа де Сенанж своими остротами, она не забывала дарить меня вниманием. Не то она привыкла не стеснять себя приличиями, не то намеренно мучила госпожу де Люрсе, но я заметил, что маркизе весьма неприятны настойчивые знаки внимания ко мне со стороны госпожи де Сенанж, тем более что я, увлекаемый тщеславием, начал им понемногу поддаваться. Конечно, я был крайне предубежден против госпожи де Сенанж, но уже обретал черты светского человека, и любая победа казалась мне лестной, как бы мало цены она ни имела; кроме того, я надеялся таким образом уязвить мадемуазель де Тевиль и всячески делал вид, что так же равнодушен к ней, как она ко мне.
Пока я слушал смешные разглагольствования госпожи де Сенанж, мадемуазель де Тевиль впала в глубокую задумчивость. Время от времени она поднимала на меня глаза, и иногда я читал в них презрение, на которое все больше и больше обижался. Одно меня утешало: она по-прежнему не обращала никакого внимания на Версака; эта странность совершенно выбила его из колеи. Госпожа де Люрсе, мучимая ревностью из-за госпожи де Сенанж и истерзанная двусмысленными намеками и фамильярным обращением господина де Пранзи, старалась держать себя в руках, но смертельная печаль выразилась на ее лице. Она боялась потерять меня; ее доброе имя оказалось в руках двух бессовестных вертопрахов, вступивших против нее в заговор, требовавший с ее стороны крайней осторожности; положение ее было поистине ужасно.
