Сэмюэл Ричардсон - Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов
Ободрись, любезнѣйшая моя пріятельница, занимайся единственно сими разсужденіями; и не только, чтобъ вдаваться въ прискорбіе, старайся непрестанно всѣми своими силами оправдать, то, которое по мнѣнію твоему можетъ тебѣ нанесть укоризну. Случится можетъ, что при окончаніи сего дѣла твое заблужденіе не будетъ достойно имени нещастія, наипаче когда твоя воля въ томъ не имѣла участія.
И я должна тебѣ сказать, по истиннѣ, что естьли употребляю слова заблужденіе и ослѣпленіе; то единственно для того, дабы сообразиться съ тѣмъ разположеніемъ, которое побуждаетъ тебя самую столь вольно себя обвинять, и изъ уваженія къ мыслямъ той особѣ, которой я весьма оное отдавать должна: ибо я увѣрена во глубинѣ моего сердца, что твое поведенье можетъ быть оправдано во всѣхъ случаяхъ, и что въ твоемъ приключеніи тѣ только хулы достойны, кои не могутъ иначе оправдать себя какъ обратя всю оную хулу на тебя.
Однако я предвижу, что тѣ печальныя размышленія, которыя весьма часто оказываются въ твоихъ письмахъ всегда будутъ смѣшиваться съ твоими удовольствіями, когда ты будешь женою Ловеласа, и когда ты въ немъ найдешь лучшаго изъ мужей.
Ты была не въ примѣръ щастливѣе, когда его не знала, и столь щастлива, что превышала всякое благополучіе. Всѣ люди имѣли къ тебѣ нѣкоего рода обожаніе. Самая зависть, которая въ послѣднихъ сихъ временахъ, подняла ядовитую свою главу противъ тебя, пребывала въ молчаніи и удивлялась превосходству твоихъ достоинствъ. Ты была душею во всѣхъ тѣхъ собраніяхъ, въ кои ни являлась. Я видала довольно особъ гораздо лѣтами тебя превосходящихъ, но отказывающихся прежде подавать свои мнѣнія на какой нибудь предмѣтъ пока ты не объявишь своего, да и часто для того чтобъ свободиться стыда отреченіемъ отъ своихъ словъ, когда тебя выслушаютъ. Однако со всѣми сими преимуществами, тихость твоя, умѣренность, и благоувѣтливость придавали той отличности, которую всѣ люди оказывали твоимъ чувствованіямъ и превосходству, искренность и уваженіе. Съ чувствительностію взирали, что ты нимало не старалась всемъ симъ торжествовать. Ты умѣла, во всѣхъ тѣхъ случаяхъ, въ коихъ преимущестовала, сказать нѣчто пріятнаго, которое успокоевало сердце того, коего ты принудила къ молчанію, такъ что всякой оставался довольнымъ самъ собою, уступая тебѣ побѣду.
Естьли когда говорили о прекрасныхъ рукодѣліяхъ, то всегда превозносили твои или показывали ихъ въ примѣръ. Никогда не хвалили молодыхъ особъ прежде тебя, въ тщательности, домостроительствѣ, чтеніи, въ письмѣ, въ краснорѣчіи, во вкусѣ и упражненіи въ свободныхъ наукахъ да и въ самыхъ пріятностяхъ украшающихъ видъ и одежды, по коимъ усматривали въ тебѣ неподражаемыя пріятности.
Бѣдныя при каждомъ твоемъ шагѣ тебя благословляли. Богатыя вмѣняли тебя въ свою славу, и тщеславились что не были обязаны оставлять свое званіе, дабы подать такой примѣръ, которой бы принесъ ей честь.
Хотя всѣхъ желанія были обращены къ тебѣ, хотя ихъ глаза единую токмо тебя искали; но не находилось изъ оныхъ ни одного, которой бы быль одобряемъ какими ниесть порочными намѣреніями, и осмѣлился бы простирать до тебя свою надѣжду и требованія.
Въ столь щастливомъ состояніи, и составляя благополучіе всѣхъ тѣхъ, кои нѣкоторое отношеніе къ тебѣ имѣли могла ли ты думать, чтобъ не случилось чего такого, которое бы въ состояніи было тебя убѣдить, что ты не была изъята отъ общаго жребія; что ты еще не со всѣмъ совершенна, и чтобъ ты не должна надѣяться провесть свою жизнь безъ опыта безъ искушенія и безъ нещастія.
Должно признаться, что на тебя не могли прежде напасть ни съ такою силою, ни съ искушеніемъ тебя достойнымъ; ты превозмогала всѣ простыя искушенія. На сей конецъ долженъ быть нарочно созданной, или какой нибудь весьма злобной духъ, подъ видомъ человѣка, которой присланъ къ обладанію твоего сердца, между тѣмъ какъ множество другихъ духовъ, и такого же роду, и въ такомъ же числѣ сколько находится особъ въ твоей фамиліи, имѣли бы позволеніе въ мрачной часъ овладѣть сердцами всѣхъ твоихъ родственниковъ, а можетъ быть поселиться въ нихъ, и управлять всѣми движеніями къ опроверженію замысловъ обольстителя, дабы тебя раздражить, возбудить, и привести къ пагубному свиданію.
И такъ, разсмотря все, кажется, какъ я то часто повторяла, что есть нѣкая судьба въ твоемъ заблужденіи, естьли только такое быть можетъ, и что можетъ быть она для того токмо тебѣ наслана, чтобъ подать твоими оправданіями примѣръ полезнѣйшій, нежели какой могла ты подать въ лучшей жизни; ибо нещастіе, любезная моя, составляютъ наилучшее твое время, и я вижу ясно, что откроетъ тебѣ тѣ пріятности, тѣ красоты, коихъ никогда бы не видѣли въ теченіи благоденствія, которое ты препровождала съ самой колыбели, хотя оно весьма тебѣ сродно и хотя всѣ почитаютъ тебя онаго достойною.
Къ нещастію сей опытъ по необходимости будетъ весьма прискорбенъ. Онъ будетъ таковымъ для тебя, любезная моя, для меня, и для всѣхъ тѣхъ, которые тебя столько же любятъ какъ и я, усматривая въ тебѣ совершенной примѣръ всѣхъ добродѣтелей, предмѣтъ удивленія, противъ коего удивительно, чтобъ зависть осмѣлилась обращать свои стрѣлы.
Всѣ сіи разсужденія должна ты уважить такъ, какъ они того заслуживаютъ. Тогда, поелику пылкія воображенія бываютъ не безъ возторговъ, тогда, говоритъ твоя Анна Гове, читая свое письмо, мнитъ въ немъ видѣть болѣе возвышенности нежели въ обыкновенномъ своемъ штилѣ, и будетъ ласкаться тѣмъ, что какъ бы по вдохновенію утѣшала страждущую пріятельницу, которая, въ послабленіи своихъ силъ, и въ глубокой горести, не проницаетъ мрака сокрывающаго отъ нея зарю прекраснѣйшаго дня.
Письмо CLXXII.
КЛАРИССА ГАРЛОВЪ, къ АННѢ ГОВЕ.
Въ пятницу 12 Маія.
Я должна молчать, благородная моя пріятельница, слыша тѣ похвалы, кои весьма живо даютъ мнѣ чувствовать, колико я ихъ недостойна, хотя въ самое то время великодушное твое намѣреніе есть только то, чтобъ возбудить во мнѣ бодрость. Весьма усладительно видѣть себя почитаемою теми особами, коихъ любимъ, и находить чувствительныя души, простирающія дружество свое превыше человѣческихъ нещастій, превыше крови и родства. Какое бы время, любезная моя, не должно было назвать наилучшимъ моимъ временемъ; но нещастіе пріятельницы бываетъ и твоимъ нещастіемъ. Я не знаю позволено ли мнѣ будетъ сожалѣть о моихъ печаляхъ, когда они не дадутъ тебѣ случай оказывать съ такою славою качества, кои не токмо прославляютъ нашъ полъ, но и превосходятъ человѣческую природу.
Позволь мнѣ коснуться не столь пріятныхъ предмѣтовъ. Мнѣ весьма жаль. что ты имѣешь причину вѣрить, что Сенглетонъ не оставляетъ еще своего намѣренія. Но кто знаетъ о чемъ могъ матрозъ предложить? однако, естьли было при семъ полезное намъ намѣреніе; то со всѣмъ не надлежало бы употреблять такого средства.
Будь увѣрена, любезная моя, что ни малой нѣтъ опасности для твоихъ писемъ. Я воспользовалась случаемъ при семъ смѣломъ предпріятіи Г. Ловеласа какъ, уже я тебѣ изъяснила, что хотѣла то сдѣлать, держать его во отдаленіи, въ намѣреніи увѣриться, что могу я получить отъ моего дяди, и сохранить для меня вольность употреблять въ пользу всѣ тѣ благопріятныя случаи, коихъ я не перестаю надѣяться. Однако онъ мнѣ весьма досаждалъ и я не могла воспрепятствовать ему приводить ко мнѣ раза съ два Г. Маннеля, которой пришелъ отъ Гжи. Ретчвилль говорить со мною о домѣ. Естьлибъ я была обязана съ нимъ примириться; то почитала бы себя удобною къ причиненію безпрестанно зла самой себѣ.
Что касается до вновь открытыхъ его преступленій, и совѣта, которой ты мнѣ подаешь о доставленіи себѣ одного изъ его писемъ и о привлеченіи къ себѣ Доркасы, то сіи старанія будутъ требовать болѣе или менѣе вниманія, смотря по надѣждѣ, какую получу отъ моего дяди.
Продолжающаяся болѣзнь Анны всьма меня огорчаетъ. Сдѣлай милость, любезная моя, освѣдомся для меня, не имѣетъ ли она въ чемъ нужды.
Я не сверну сіе письмо до завтра; ибо я рѣшилась идти въ церьковь, сколько для исполненія моей должности столько и для испытанія, имѣю ли я волю выѣжать когда мнѣ заблагоразсудится изъ своего жилища, безъ провожатыхъ.
Въ Воскресенье 14 Маія.
Мнѣ ни какъ не возможно было избѣжать небольшаго спору съ г. Ловеласомъ. Я приказала подать карету. А какъ мнѣ сказано, что она уже была готова, то пошла я изъ моей горницы, и хотѣла въ оную садиться; но я встретила моего Аргуса держащаго въ рукѣ книгу, и не имѣющаго ни шпаги ни шляпы. Онъ спрашивалъ у меня съ весьма важнымъ хотя почтительнымъ видомъ, Не хочу ли я куда ѣхать. Я ему сказала, что точно такъ. Онъ просилъ у меня позволенія быть мнѣ сотоварищемъ, естьли я ѣду въ церьковь. Я ему отказала. Онъ весьма горько жаловался на ту суровость, съ коею я съ нимъ поступаю; ни для чего въ свѣтѣ, сказалъ онъ мнѣ, не желалъ бы онъ препроводить другую недѣлю, такъ какъ первую.
