Сэмюэл Ричардсон - Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов
Г. Белфордъ, кажется человѣкъ вѣжливой, услужливой и хорошаго свойства. Хотя и очень онъ угождателенъ, но не простираетъ оной до такой степени какъ г. Турвилль. Онъ говоритъ весьма свободно и учтиво и я усмотрѣла основательное умословіе какъ въ его разумѣ, такъ и въ разсужденіяхъ. Г. Белтонъ имѣетъ такія жъ качества. Они весьма спорили оба въ разсужденіи сего, смотря на насъ, какъ будто бы для того, дабы примѣтить, удивляемся ли мы ихъ знанію, когда они сами весьма тѣмъ были довольны. Но, имѣя болѣе проницательности и вѣрности, г. Белфордъ явно одерживалъ побѣду, и восхищаяся тѣмъ преимуществомъ, онъ почелъ за удовольствіе защищать слабую сторону своими доказательствами.
Сколь мало ни имѣютъ склонности вообще къ тѣмъ предмѣтамъ, о коихъ въ сихъ случаяхъ разговариваютъ; но вступаютъ въ оныя столько, сколько благопристойность позволяетъ, и сколько относятся оныя къ другимъ намѣреніямъ: Я удобно могла примѣтить, колико г. Ловеласъ превосходилъ во всемъ четырехъ своихъ друзей, даже и въ томъ, что они почитали за главное свое знаніе. Чтожъ касается до разума и живости; то нѣтъ изъ нихъ ни одного ему подобнаго. Они во всемъ ему уступали, естьли онъ начиналъ говорить. Тогда гордый Мовбре увѣщевалъ Турвилля прекратить свои вздоры: онъ толкнулъ локтемъ Белтона, дабы слушалъ со вниманіемъ то, что г. Ловеласъ говоритъ, и когда онъ окончалъ рѣчь свою; то слова толико пленяющаго человѣка всѣми были повторяемы, отъ нѣкоего чрезвычайнаго удивленія, или можетъ быть отъ зависти. Дѣйствительно онъ толико имѣлъ прелести въ видѣ, въ рѣчахъ и обхожденіяхъ, что естьлибъ нимало не помышлялъ о самомъ себѣ, и не отличалъ бы истинну отъ лжи, то частобъ считали его за мѣчту.
,,Посмотрите на его къ столь многочисленномъ собраніи, сказалъ мнѣ г. Белфордъ, никого съ толикимъ вниманіемъ не слушаютъ, какъ его.,, Сей Белфордъ, увидѣвши друга своего вышедшаго на нѣкоторое время воспользовался его отсудствіемъ и подошедши ко мнѣ близко, говорилъ на ухо, съ видомъ фаворита, коему наша тайна была сообщена; онъ поздравлялъ меня мнимымъ моимъ бракомъ, увѣщевая меня не весьма долго настоять твердо на тѣхъ жестокихъ договорахъ, которые я предложила толико плѣнительному человѣку. Смущеніе, въ коемъ онъ меня примѣтилъ вскорѣ принудило его оставить таковый предмѣтъ, и онъ началъ опять превозносить похвалами своего друга.
По истиннѣ, дражайшая моя, справедливость требуетъ признаться, что г. Ловеласъ имѣетъ видъ оказывающій сродное ему достоинство, которое надмѣнность и наглость не токмо въ немъ дѣлаетъ безполезными, но совершенно неизвинительными. И такъ сія обманчивая пріятность изъявляемая имъ въ улыбкѣ, въ рѣчахъ и во всѣхъ его обращеніяхъ, покрайней мѣрѣ тогда, когда онъ желаетъ нравиться, не ясно ли показываетъ, что онъ рожденъ съ невинными склонностями, и что по природѣ онъ не былъ толико жестокъ, толико стремителенъ, и толико наглъ, каковымъ статься можетъ отъ столь худаго сообщества сдѣлался? Ибо впрочемъ его физіономія показываетъ его простосердечіе, и могу сказать, честность. Не думаешь ли и ты такъ, дражайшая моя? И такъ на всѣхъ сихъ видимыхъ вѣроятностяхъ, я основываю надѣжду о его исправленіи.
Но я весьма удивляюсь, чтобъ съ толикими благородными качествами, съ толь великимъ познаніемъ о людяхъ и книгахъ, съ толико образованнымъ разумомъ, можетъ онъ находить удовольствіе въ такомъ сообществѣ, коего начертаніе я тебѣ сдѣлала, и въ собѣседованіи возмущающей наглости, недостойной его дарованій и всѣхъ естественныхъ и пріобрѣтенныхъ его качествъ. Я предполагаю тому токмо одну причину, и къ нещастію моему она не изъявляетъ величественной души то есть; его тщеславіе, приносящее ему смѣха достойную честь видѣть себя начальникомъ надъ избранными имъ товарищами. Какъ можно любить и ощущать удовольствіе отъ такихъ похвалъ, которыя происходятъ отъ столь презрѣнія достойнаго источника!
Г. Белфордъ вздумалъ ему изъявить почтеніе, которое принудило меня немѣдленно оставить сіе обидное для меня собраніе.,,Щастливый человѣкъ! сказалъ онъ ему, по случаю нѣкоторыхъ ласкательствъ гж. Синклеръ, которыя были одобрены дѣвицею Партиньіонъ, вы толико одарены разумомъ и бодростію, что нѣтъ ни женщины ни мущины, которой бы могъ противустоять вамъ.,, Говоря сіе г. Белфордъ смотрѣлъ на меня. Такъ, дражайшая моя, онъ смотрѣлъ на меня съ нѣкоею улыбкою, а потомъ обратилъ свои взоры на своего друга. И такъ все собраніе, мущины и женщины, вдругъ обратились на твою Клариссу. По крайней мѣрѣ сердце мое то чувствовало; ибо едва осмѣливалась я поднять свои глаза.
Ахъ дражайшая моя, естьлибъ тѣ женщины, коихъ почитаютъ влюбленными въ какого человѣка, [въ семъ то я теперь нахожусь положеніи, ибо какой другой причинѣ можно приписать мой побѣгъ, которой полагаютъ произвольнымъ?] въ состояніи были разсуждать о той гордости, которую онѣ въ немъ питаютъ, и о томъ уничиженіи, которое навлекаютъ на себя; о ложномъ благочестіи, о безмолвномъ презрѣніи, о наглыхъ улыбкахъ и злобныхъ изъясненіяхъ, коимъ онѣ подвергаются со стороны осуждающихъ людей его пола; то какого бы презрѣнія не ощущали онѣ къ самимъ себѣ? И колико смерть со всѣми своими ужасами, казалась бы имъ предпочтительнѣе сего чрезвычайнаго уничиженія? Ты можешь теперь видѣть, для чего не могу я болѣе пространно говорить о всѣхъ обстоятельствахъ сего разговора.
Письмо CLV.
КЛАРИССА ГАРЛОВЪ, къ АННѢ ГОВЕ.
Въ Понедѣльникъ въ полночь.
Со мною случилось весьма странное приключеніе, которое приводитъ меня въ затрудненіе и сожалѣніе.
Въ сію минуту гж. Синклеръ меня оставила, будучи весьма не довольна тѣмъ, что не получила отъ меня ею требуемаго. Ея домъ наполненъ нѣкоторыми госпожами, кои пріѣхали посѣтить ея племянницъ, но какъ уже наступила ночь, не позволяющая дѣвицѣ Партиньіонъ подвергаться опасности на улицахъ Лондона; то она пришла меня просить, дабы я позволила сей молодой особѣ препроводить сію ночь у меня.
Хотя ея прозьба состояла въ самомъ простомъ дѣлѣ; но мой отвѣтъ показался ей жестокимъ и мало обязательнымъ: въ то время какъ она изъяснилась; то мнѣ вдругъ пришло на мысль, что я здѣсь всѣми людьми почитаема какъ иностранка; что я не имѣю здѣсь ни единаго собственнаго моего человѣка, или кого ни есть другаго, о которомъ бы имѣла хорошее мнѣніе; что въ семъ домѣ находятся четыре человѣка весьма распутнаго свойства, явные соучастники самаго г. Ловеласа, и чрезвычайно предпріимчивые люди; всѣ они, сколько я могу о томъ судить, по громкому шуму ихъ радости, какъ скоро я отъ нихъ удалилась, упивались напитками; что дѣвица Партиньіонъ не столь робкая особа, какъ мнѣ о ней представляли, принимая тщательное стараніе внушить въ меня хорошее о ней мнѣніе, и что гж. Синклеръ употребила болѣе старательности въ своей вѣжливости, нежели таковая прозьба того требовала. Отказъ, подумала я сама въ себѣ, не можетъ показаться иначе какъ страннымъ такимъ людямъ, которые и такъ уже меня почитаютъ нѣсколько странною. Согласіе же подвергнетъ меня весьма досаднымъ приключеніямъ. Я нашла столь мало соразмѣрности между такими опасностями, кои однѣ за другими слѣдуютъ, что нимало не усумнилась о томъ, что была должна предпріять.
Я отвѣчала гж. Сииклеръ, что я должна кончить весьма продолжительное письмо; что я не перестану писать до того времени, пока сонъ меня совершенно не склонитъ, что дѣвица Партиньіонъ весьма тѣмъ будетъ обезпокоена, да и я равномѣрно.
Весьма было бы прискорбно, сказала она мнѣ, чтобъ молодая дѣвица толь знатнаго достоинства принуждена была раздѣлить съ Доркасою весьма ускую постель. Но она еще болѣе сожалѣетъ о томъ, что учинила мнѣ такое предложеніе, которое можетъ привесть меня хотя въ малѣйшее безпокойство. Ничто столько не отдалено отъ ея желанія, а дѣвица Партиньіонъ съ великимъ бы удовольствіемъ согласилась дожидаться съ нею, пока я кончу свое письмо. Будучи озабочена толь усильными прозьбами, и не желая настоять твердо въ моемъ отказѣ, какъ прежде, я предложила ей всю мою постель, а сама рѣшилась запереться въ кабинетѣ и писать всю ночь. Сія бѣдная дѣвушка, сказала мнѣ, боится спать одна: впрочемъ она ни за что не согласится меня до того обезпокоить.
Я почитала уже себя отъ нее свободною, наипаче когда я увидѣла, что гж. Синклеръ выходила отъ меня весьма учтиво. Но она опять воротилась, и прося у меня прощенія за свое возвращеніе, сказала мнѣ, что дѣвица Партиньіонъ вся въ слезахъ; что она никогда не видала такой молодой особы, которой бы столько удивлялась, какъ мнѣ; что сія дорогая дѣвица ласкается, что ничего не окажетъ въ своемъ поведеніи такого, что бы могло во мнѣ внушить къ ней отвращеніе, и не позволю ли я ей привести ее сюда?
Я весьма теперь занята, отвѣчала я ей. Письмо, которое я хочу кончить, весьма важно. Я надѣюсь завтра видѣться съ дѣвицею Партиньіонъ и принести ей мое извиненіе. Тогда гж. Синклеръ въ недоумѣніи пошла было къ дверямъ, но опять возвратилась ко мнѣ. Я взяла свѣчу дабы ее проводить, прося ее, чтобъ она не упала. Она остановилась на верьху лѣсницы: Боже мой, сударыня, для чего принимаете на себя такой трудъ, сказала она мнѣ! Богу извѣстно мое сердце; я не имѣла намѣренія васъ обидѣть, но поелику вы не одобряете столь смѣлаго требованія; то я васъ покорно прошу не говорить о томъ ничего г. Ловеласу. Онъ почтетъ меня весьма дерзскою и наглою.
