Матео Алеман - Гусман де Альфараче. Часть первая
Сюда-то и надумала поехать моя матушка, чтобы повеселиться в одном из загородных домов, захватив с собой своего полусупруга и кое-кого из челяди. Имение, куда они направлялись, было расположено на окраине Хельвеса, чуть подальше усадьбы моего отца, так что путь лежал мимо нее. Подъезжая к дому, матушка, как было задумано и договорено, стала жаловаться на колики в животе. Свой недуг она объясняла вредным действием утреннего холода и от сильных болей едва не свалилась с седла. Пришлось бедняжке сойти со своего ослика, и она принялась так громко вопить, так корчиться и извиваться, хвататься за живот, заламывать руки, запрокидывать, будто в обмороке, голову, расстегивать себе корсаж, что все ей поверили и преисполнились жалости и участия.
Начали собираться прохожие, и каждый советовал свое средство. Но от советов проку было мало, ибо достать лекарство или изготовить его тут же на месте было невозможно. Возвращаться в город было немыслимо, дальше двигаться трудно, а оставаться посреди дороги уж совсем неудобно. Приступы тем временем все усиливались. Все вокруг пришли в замешательство, и никто не-знал, как быть. Вдруг подошел один человек, нарочно для этого подосланный, и сказал: «Унесите ее с дороги; не помочь в такой беде бесчеловечно. Отведите больную в первый попавшийся дом, вот хотя бы сюда».
Все одобрили предложение и решили просить хозяев дома приютить больную, пока не кончится приступ. Постучались в дверь громко и настойчиво. Ключница, отворившая им, сделала вид, будто ей показалось, что стучит сам хозяин. «Ах, господи Иисусе! — сказала она, выходя на стук. — Простите меня, ваша милость, я была занята и задержалась». Старуха прекрасно знала о сговоре, да была из тех, кто всегда скажет; «Знать не знаю, ведать не ведаю». Ее уже предупредил мой отец и научил, что она должна делать. К тому же и сама она была продувной бестией и держала у себя все, что нужно при таких немочах. Тут, как и в других делах, у богачей есть преимущество перед бедняками: бедный человек, даже самый достойный, должен заискивать и перед плохими слугами, а у богача, пусть самого недостойного, и без того всегда хорошие слуги. Итак, добрая наша старушка отворила дверь и, увидев незнакомых людей, воскликнула с притворным изумлением: «Ахти, вот незадача! Я-то думала, наш хозяин стучит, и у меня прямо душа в пятки ушла, что я так замешкалась. Что прикажете, сеньоры? Не нужно ли вам чего?»
«Почтенная, — ответил кабальеро, — мы просим предоставить нам уголок в вашем доме, чтобы эта сеньора могла немного отдохнуть, ибо в пути с ней случился сильный приступ колик в животе».
Изобразив на лице огорчение, ключница ответила: «Вот несчастье! И надо же беде приключиться с этакой раскрасавицей! Входите, милости просим, здесь все к вашим услугам».
Матушка моя в разговор не вмешивалась, только стонала от боли. С самым радушным видом ключница предложила им расположиться в доме без всякой платы и повела гостей в комнату нижнего этажа, где стояла наготове кровать со свернутыми тюфяками. Старуха проворно их развернула, расстелила, вытащила из сундука чистые простыни тонкого полотна, одеяло, подушки и приготовила для моей матушки удобное ложе.
Можно было, разумеется, заранее прибрать постель, вымыть комнату, окурить ее благовониями, расставить сосуды с душистой водой, приготовить завтрак и все прочее для приема гостей, но нет! Ключница нарочно не вышла им навстречу и держала дверь на запоре. Пока не постучали, она и не думала показываться, чтобы не заподозрили обмана и не раскрыли весь заговор. Охая и стеная, моя мать разделась и улеглась в постель; то и дело просила она подать ей согретые полотенца, и когда их подавали, притворялась, будто прикладывает к животу, а на самом деле потихоньку отодвигала их ниже колен и подальше, потому что тепло было ей неприятно и она боялась, как бы от грелок у нее и впрямь не началась слабость и расстройство желудка.
Уверяя, что от грелок ей заметно полегчало, моя мать сказала, что ее клонит ко сну и она хотела бы вздремнуть. Бедняга кабальеро, которому ее покой был дороже всего на свете, обрадовался и вышел из комнаты, оставив мою мать одну. Он запер дверь снаружи на ключ и отправился прогуляться по саду, наказав соблюдать тишину, не открывать дверь, а добрую нашу старушку попросил караулить и ждать, пока больная не проснется и не позовет.
Отец мой в это время не зевал; спрятавшись за дверью прилегавшего к комнате чулана, он все слышал и даже кое-что видел через замочную скважину. Когда суматоха улеглась, он велел дуэнье и ключнице стоять на страже, чтобы предупредить его условным знаком, если покажется кабальеро, а сам вошел в комнату, жаждая свидеться и побеседовать с гостьей. Тут мигом прекратились все мнимые страсти, зато дали себя знать настоящие. Так провели они два долгих часа, но и в два года не пересказать всего, что тут было.
Меж тем наступил полдень, а с ним жара, и старому кабальеро пришлось возвратиться в дом. Желая узнать, не стало ли лучше больной и смогут ли они продолжать путь или же останутся здесь, он пошел ее проведать. Любовников тотчас об этом известили, и мой отец скрепя сердце снова спрятался в свой чулан.
Когда старый любезник вошел в комнату, моя мать прикинулась, будто спала и проснулась от стука. «Ах, господи! — сказала она, капризно надув губки. — Зачем вы так скоро открыли дверь, не дав мне и отдохнуть». Добряк кабальеро ответил: «Клянусь твоей жизнью, дитя мое, я весьма огорчен, что так получилось, но ведь ты проспала больше двух часов». — «И полчасика не прошло, — возразила моя мать. — Я как будто только что сомкнула глаза и, право, так приятно никогда еще не отдыхала». Эти слова не были ложью, хотя правда служила обману. С повеселевшим лицом матушка похвалила лечебное средство, уверяя, что оно вернуло ей жизнь. Старик был весьма этим утешен, и они вместе порешили устроить пирушку здесь и остаться до вечера, ибо сад моего отца был не хуже того, куда они направлялись. Тотчас приказали слугам доставить съестные припасы и все прочее, благо поместье кабальеро было недалеко.
Пока это обсуждалось, мой отец незаметно выскользнул через другой ход и вернулся в Севилью, где каждый час казался ему тысячелетием, минута — веком и время, проведенное в разлуке с любезной, — адской пыткой.
Часов в пять пополудни, когда солнце уже клонилось к закату, он сел на коня и, как обычно, приехал к себе в усадьбу. Застав здесь чужих людей, отец выказал радость по поводу знакомства с ними и весьма сочувствовал, услышав, какая у них стряслась беда и что именно вынудило их остановиться в его доме. Он был отменно учтив, говорил высокопарно и несколько туманно, предлагал свои услуги с большой скромностью и тактом. Гости не остались перед ним в долгу. Так завязались между ними узы дружбы, вполне прочной в глазах людей, и еще более прочные тайные узы между двумя любовниками, скрепленные взаимной выгодой.
Следует различать доброжелательство, дружбу и любовь. Доброжелательным я могу быть и к человеку, которого никогда не видел, а только слышал о его добродетелях и благородстве либо о других достоинствах, вызвавших у меня такое чувство. Дружбой мы называем отношения, кои завязываем с людьми, встречаясь и беседуя с ними или же сближаясь к взаимной пользе. Вот почему доброжелательство мы можем питать и к людям, от нас далеким, а дружбу — лишь к людям близким. Любовь же — особь статья. Она непременно взаимная, ибо тут две души обмениваются местами и каждая больше пребывает в любимом предмете, нежели в собственном теле. Любовь тем совершенней, чем совершенней ее предмет, и вполне истинна лишь любовь к богу. Посему должны мы превыше всего любить бога, посвящая ему все наше сердце и все силы, ибо так же велика и его любовь к нам. А после бога надлежит любить супруга и ближнего своего. Низменное же, нечистое чувство не может и недостойно именоваться любовью, ибо оно не истинно; всюду, где возникнет любовь, действуют лишь одни ее чары, единственные чары на свете. Любовь равняет сословия, сокрушает твердыни и укрощает свирепых львов. А потому ошибаются те, кто верит в любовные напитки или зелья; от них человек только теряет рассудок, лишается жизни и доброй славы, впадает в недуг и тяжкие грехи. Истинная любовь свободна; полюбив, мы добровольно вверяем себя во власть любимого существа. Но если алькайда[42] силой вынуждают сдать крепость, он ее сдает, а не отдает добровольно, и о том, кто полюбил благодаря нечестным приемам, нельзя сказать, что он любит, ибо его увлекли насильно туда, куда должна вести свободная воля.
Слово за слово, хозяин и гости разговорились, а затем сели за карты. Принялись они втроем играть в примеру[43]. Матушка все была в выигрыше, потому что отец нарочно проигрывал. А когда стало темнеть, игру прекратили и вышли в сад насладиться прохладой. Тем временем были накрыты столы. Господа поужинали, затем спустились к реке, наняли гребцов и, приказав украсить лодку зеленью, уселись в нее и поплыли к Севилье под звуки нежной гармоничной музыки, доносившейся о других лодок. В этих местах, да еще весною, музыка на воде — вещь обычная.
