Жедеон Таллеман де Рео - Занимательные истории
Судебная палата была создана лишь затем, чтобы погубить г-на де Сюлли и раскрыть растраты вверенных ему сумм; и это делали те самые люди, коих он определил в финансовое ведомство. Он, как только мог, противился этим розыскам и сам входил в полюбовные соглашения с контролерами[84]. Ходатаем за него выступил г-н де Бельгард; он так ловко повел дело, что все выгоды, извлекавшиеся из этих соглашений Суперинтендантом, выглядели на поверку пустяковыми; все это — дабы уверить Короля, будто ему подавались дурные советы и будто ради незначительной выгоды он потерял теперь благорасположение своих чиновников. Произошло это в 1607 году, и Король, будучи осведомлен о взятках г-на де Сюлли и полагая, что он получает свою долю процентов, выплачиваемых казначеем королевской казны, намеревался передать Управление финансами г-ну де Вандому по достижении им более зрелого возраста; и перед самой своей кончиной Его Величество уже готов был утвердить г-на де Вандома в этой должности.
Рассказы о триумфе, выпавшем на долю г-на де Сюлли под Иври[85], и о том, как он сумел извлечь из захваченных им пленных крупные суммы, составляют самые забавные места в его книге. Все эти сумасбродства изображены на стенах большого зала в Вильбоне, в Шартрских землях[86]…
Он был великий мастер говорить непристойности. Однажды пришел к нему обедать дворянин, не помню уж кто, весьма статного сложения. Г-жа де Сюлли, вторая жена Суперинтенданта финансов, здравствующая и поныне, не спускала с гостя глаз. «Признайтесь, сударыня, — сказал ей муж во всеуслышание, — здорово бы вы попались, когда бы у сего господина не оказалось бы…?». Он отнюдь не боялся стать рогоносцем и, выдавая деньги на расходы, говорил жене: «Столько-то на то, столько-то на се, столько-то на ваших…».
Наш Суперинтендант, спустя двадцать пять лет с лишним после того, как прошла мода на цепи и бриллиантовые знаки, каждый день, надевая их на себя для украшения, прогуливался в таком виде под портиками Королевской площади, находившейся неподалеку от его особняка. Все прохожие смеялись, с любопытством глядя на него. В Сюлли, куда он удалился на склоне дней, он держал пятнадцать или двадцать старых павлинов и не то семь, не то восемь старых рейтаров[87] из дворян, кои по звону колокола выстраивались шпалерой и салютовали ему, когда он выходил на прогулку, а затем шли за ним; полагаю, что павлины тоже шли следом. Он держал при себе нечто вроде Швейцарской гвардии.
Г-н де Сюлли говорил, что можно спастись в любой вере, и желал быть похороненным в Святой земле. Один из слуг Канцлера, тесть (тестя — А. Э.) внука г-на де Сюлли, рассказывая об этом, все перепутал и заявил, что г-н де Сюлли утверждал, будто в любой вере губишь свою душу.
Королева Маргарита
Королева Маргарита в молодости отличалась красотой, несмотря на то что у нее были слегка отвисшие щеки и несколько длинное лицо. Никогда, пожалуй, не было на свете женщины, более склонной к любовным утехам. У нее была особая бумага, поля которой усеивали сплошь эмблемы побед на поприще любви; бумагой этой она пользовалась для любовных записок. Она изъяснялась галантным стилем того времени, но была весьма неглупа. От нее сохранилось сочинение под названием «Плохо обставленный уголок спальни», по которому можно судить, какова была ее особая манера письма[88].
Она носила большие фижмы со множеством карманчиков, в каждом из коих находилась коробочка с сердцем усопшего любовника; ибо когда кто-то из них умирал, она тотчас же заботилась о том, чтобы набальзамировать его сердце. Фижмы эти она каждый вечер вешала на крюк за спинкой кровати и запирала на замок…
Со временем она ужасно растолстела, и при этом заставляла делать себе лиф и юбки гораздо шире, чем следовало, а по ним и рукава. Мерка ее была на полфута больше, чем у других. Она носила белокурый шиньон цвета отбеленного льна с желтоватым оттенком, ибо рано облысела. Посему на висках у нее были большие букли, тоже белокурые, которые ей время от времени подстригали. В кармане она всегда носила про запас волосы того же цвета, опасаясь, что в нужную минуту их не окажется под рукою; дабы придать себе большую статность, она вставляла себе в платье по бокам жестяные планки, расширявшие лиф. Через некоторые двери она не могла пройти.
На склоне лет она любила некоего музыканта Виллара. Этому Виллару приказано было всегда носить засученные штаны и привязные чулки, хотя никто уже так не одевался. Между собою его называли «Король Марго». У Королевы было несколько побочных сыновей; один из них, говорят, выжил и стал капуцином[89]. Наличие «Короля Марго» отнюдь не мешало нашей Королеве быть весьма набожной и богобоязненной, ибо она заказывала неисчислимое количество месс и вечерен.
Если не считать ее безудержного стремления к любовным утехам, она была весьма благоразумна. Она не пожелала согласиться на расторжение своего брака с Королем в пользу г-жи де Бофор. У нее был гибкий ум, и она умела приспосабливаться к требованиям своего времени. Она наговорила множество льстивых слов покойной Королеве-матери[90], и когда г-да де Сувре и де Плювинель подвели к ней покойного Короля[91], воскликнула: «Ах, как он красив! Ах, как он хорош! Сколь же счастлив Хирон, воспитующий сего Ахилла!»[92]. Плювинель, который отличался изяществом ума не в большей мере, чем его лошади, (Он был вторым наставником дофина и Первым шталмейстером Большой конюшни.) шепнул г-ну де Сувре: «Говорил я вам, что эта злючка как-нибудь да обругает нас!». (Сей де Сувре, по слухам, говорил «Буцефал» вместо «Цефал» там, где у Малерба сказано:
И если бы сравненье это —
Когда-то сделал сам Цефал,)
Г-н де Сувре и сам-то был не очень смышлен. В ту пору кто-то сочинил стихи, названные «Видением Двора», где говорилось, что от Хирона у него, Плювинеля, только и есть, что задняя часть. Этому Плювинелю пришла как-то в голову довольно забавная мысль. Он заявлял, что ничего так не желает, как присутствовать при баталии против челяди. И когда однажды г-н дез Ивето, наставник покойного Короля, разгневался на своего слугу, Плювинель послал к Ивето пажа с обещанием прислать для известной ему баталии одного из лучших скакунов королевской конюшни. Генрих IV иногда навещал королеву Маргариту и всякий раз ворчал, что Королева-мать де недостаточно далеко вышла ей навстречу при первом посещении.
За трапезой у королевы Маргариты по ее просьбе неизменно разглагольствовал какой-нибудь сочинитель. Под ее покровительством находился Питар, писавший рассуждения о морали; его тоже она часто заставляла говорить.
Покойный Король задумал показать балет «Старый двор», где среди прочих персонажей была выведена и королева Маргарита в том забавном облике, какой был свойствен ей на старости лет. Намерение это было само по себе неразумно: не следовало, по крайней мере, выставлять на посмешище дочь стольких государей.
К слову о балетах. Однажды, когда в покоях королевы Маргариты представляли какой-то балет, герцогиня де Рец попросила Королеву приказать, чтобы впускали только приглашенных, дабы можно было посмотреть представление в свое удовольствие. Некая м-ль л'Уазо[93], хорошенькая и легкомысленная женщина, все же умудрилась пройти и сесть рядом с королевой Маргаритой. Увидев ее, Герцогиня возмутилась и попросила у Королевы позволения проучить эту женщину, задав ей один небольшой вопрос. Королева посоветовала ей ничего не предпринимать, предупредив, что у этой птички есть клюв и когти; но Герцогиня настаивала, и в конце концов Королева согласилась. Итак, м-ль л'Уазо подозвали, и она приблизилась с весьма непринужденным видом. «Мадемуазель, — обратилась к ней Герцогиня, — не будете ли вы столь любезны сказать мне, бывают ли у птиц рога?». — «О да, сударыня, — отвечала та, — например у дюков»[94]. Королева, услышав это, рассмеялась и сказала Герцогине: «Ну, как? Не лучше ли вам было послушаться меня?».
Я слышал о королеве Маргарите довольно забавную историю. Некий гасконский дворянин Салиньяк еще в ту пору, когда она была молода, безумно влюбился в нее, она же не отвечала на его чувства. Однажды, когда он корил ее за черствость, она спросила его: «А чем могли бы вы доказать мне вашу любовь?». — «Нет ничего такого, чего бы я не сделал», — отвечает он. — «Даже приняли бы яду?». — «Да, лишь бы вы позволили мне умереть у ваших ног». — «Я согласна!» — откликнулась она. Они назначают день; она велит приготовить для него сильно действующее слабительное. Он проглатывает его, и Королева запирает его в комнату, поклявшись, что придет прежде, чем подействует яд. Там он оставался два часа, и лекарство подействовало столь основательно, что, когда отперли дверь, рядом с гасконцем невозможно было долго стоять. Этот дворянин, сдается мне, был потом послом в Турции.
Малерб
Франсуа де Малерб родился в Кане, в Нормандии, около 1555 года. Он происходил из рода Малерб Сент-Эньян, который после завоевания Англии герцогом Вильгельмом прославился более там, нежели у себя на родине, где он настолько захудал, что отец Малерба был всего лишь асессором в Кане. Сей асессор незадолго до смерти перешел в протестантство; сына его, коему было в ту пору только семнадцать лет, это так сильно огорчило, что он решил покинуть родные края и последовал за Великим приором[95] в Прованс, где тот был губернатором, и оставался при нем до самой его смерти. Этот Великий приор был побочным сыном Генриха II и братом графини Ангулемской, вдовы маршала де Монморанси…
