Фернан Пинто - Странствия
— Насколько полезнее было бы для них, раз уж они подвергают себя таким тяготам, отправиться в Китай и вернуться оттуда богатыми, чем ехать на край света проповедовать там всякий вздор. — И, обратившись к шабандару, который стоял перед ним, добавил: — Сделай все, что потребуют эти люди. К этому обязывает меня любовь к коменданту Малакки, который настойчиво поручает их моему вниманию. И помни, что приказываю я всего только раз.
Расставшись с королем, мы, очень довольные оказанным нам приемом, в первую очередь занялись приобретением всего необходимого, как провианта, так и всего прочего, в чем у нас чувствовался недостаток, и через восемь дней были уже готовы двинуться в путь. Выйдя из Патане, мы в течение двух суток следовали с сильным зюйд-остовым муссоном вдоль побережья Лугора и Сиама. Когда мы проходили бар Куи {360}, чтобы идти на Пуло-Камбин, а оттуда на острова у Кантона, где мы хотели переждать новолуние, нас с вест-зюйд-веста (обычный румб ветров, дующих в течение большей части года на этом побережье) настиг столь сильный шторм, что мы уже считали себя погибшими. Из-за него нам пришлось спуститься снова к Малайским берегам. У острова Пуло-Тимана мы опять подверглись большой опасности как от стихий, так и от коварства местных жителей. После того как мы пять суток простояли здесь без воды и без провизии, ибо вынуждены были спустить ее за борт, угодно было господу нашему направить сюда три португальских корабля, следовавших из Сунды, с приходом которых окончились наши мучения. Отец магистр Белшиор немедленно обсудил с их капитанами надежнейший способ добраться до Японии, и все сошлись на том, что каравеллу, как судно непригодное для длительного путешествия, надлежит отправить обратно в Малакку, что и было сделано. Отец же магистр пересел на судно некоего Франсиско Тоскано, человека богатого и уважаемого, который взялся заплатить за проезд как отца магистра, так и всех его спутников. Остров Пуло-Тиман мы покинули в пятницу июня седьмого дня того же 1555 года и, приблизившись к владениям королевства Шампа, следовали далее вдоль побережья материка с легким попутным муссоном, пока через двенадцать суток не стали на якорь у острова под названием Пуло-Шампейло в Каушеншинском заливе. Там мы набрали воды в холодном ручье, низвергавшемся между скал с вершины горы, где на плоской поверхности камня был высечен очень красивый крест с четырьмя буквами «I. N. R. I.» [16], а отступая четыре пальца от его подножья, — год 1518 и шесть букв с титлами — сокращение имени Дуарте Коэльо. На расстоянии двух выстрелов из арбалета к югу от этого ручья на деревьях, росших вдоль берега, висело шестьдесят два трупа, кроме этого, на земле валялось еще много полуизглоданных останков. По-видимому, повешены были эти люди шесть или семь дней назад. С другого дерева спускался большой флаг, на котором было написано по-китайски: «Всякому судну или джонке, пришедшим сюда за водой, надлежит набрать ее без промедления и немедленно же уйти, невзирая на погоду, дабы людям с них не пострадать, как этим несчастным, коих поразила десница возмездия Сына Солнца».
Найти объяснение этому событию мы так и не смогли, но решили, что, верно, на этот остров зашла какая-нибудь китайская армада и, обнаружив здесь этих несчастных, ограбила их (как это у них водится) и уничтожила, придав всему видимость законности.
Глава CCXXI
Как с этого острова Шампейло мы перебрались на остров Саншан, а оттуда в Лампакау {361}, а также как были уничтожены два португальских поселения в Китае
Покинув остров Шампейло, мы отправились к островам под Кантоном и через пять дней пути по милости господней благополучно прибыли на Саншан, тот самый остров, на котором был погребен отец магистр Франциск Ксаверий, как я уже об этом рассказывал. На следующий день утром все сошли на берег и отправились процессией на то место, где был похоронен святой отец. Мы нашли могилу его заросшей травой и кустами, виднелись только вершины крестов, которыми она была ограждена. Скоро, однако, общими силами мы ее расчистили и благоговейно привели в порядок, установив вкруг нее ограду из толстых столбов, а снаружи ограды забив еще частокол. Все пространство вокруг могилы было выровнено и посыпано песком, а за наружной оградой мы прорыли еще ров и вынутой оттуда землей укрепили частокол. У входа мы поставили очень высокий и красивый крест. Когда все было готово, отец магистр Белшиор отслужил торжественную мессу с пением, в которой принимали участие мальчики-сироты и некоторые любители, отличавшиеся хорошими голосами. Были и парчовые украшения, и подсвечники, и серебряные светильники. В заключение отец магистр произнес небольшую приличествующую случаю проповедь, в которой пересказал жизнь и труды святого мужа, остановившись на великой ревности его к прославлению господа, к распространению его святой веры и к спасению душ, а также на святом намерении, которое заставило его направиться в Китай, где господу нашему было угодно призвать его к себе на небо. Проповедь эта была прослушана с набожным вниманием и не без слез.
На следующий день мы покинули Саншан и прошли шесть легуа к северу до острова Лампакау, где в те времена португальцы торговали с китайцами. Торговля там продолжалась до 1557 года, когда кантонские мандарины по требованию местных купцов предоставили нам порт Макао, куда она теперь перенесена. На этом некогда пустынном острове наши создали великолепный город с домами стоимостью по три и четыре тысячи крузадо и приходской церковью, в которой есть и викарный священник, и бенефициарии; в нем есть комендант, и аудитор, и судейские чины. Жители города чувствуют себя в нем так же уверенно и в такой же безопасности, словно бы они находились в самой безопасной части Португалии. Будем уповать, что господу нашему по бесконечной доброте и милосердию его угодно будет придать этим чувствам уверенности более прочную и надежную основу, чем в Лиампо, другом португальском поселении, о котором я обстоятельно говорил выше, расположенном в двухстах легуа к северу от Макао. Поселение это было в очень короткий промежуток времени совершенно уничтожено и сровнено с землей по вине одного португальца. Я был свидетелем этого несчастия и могу сказать, что при этом погибло большое количество людей и имущества. В Лиампо жило три тысячи душ, из них тысяча двести португальцев, а остальные — христиане различного происхождения. Как меня уверяли со слов людей, в этом деле сведущих, торговый оборот в нем составлял за год три миллиона золотом. Обращалось там преимущественно лионское серебро, открытое всего лишь за два года до моего посещения. Оно было настолько дешево, что легко можно было утроить и учетверить свои деньги на любом доставленном туда товаре. В городе был свой постоянный комендант, аудитор, судья, управляющий казной, судья сиротского суда, торговый староста, секретарь суда, полицейские и все прочие государственные чиновники, включая четырех нотариусов и шесть регистраторов. За каждую из этих должностей платили по три тысячи крузадо, а некоторые стоили и того дороже. Было здесь триста португальцев, женатых на португалках и метисках, было две больницы и дом призрения, на которые тратилось в год более тридцати тысяч крузадо, а муниципалитет получал ежегодно шесть тысяч. Так что общее мнение было, что Лиампо самое богатое и обильное наше поселение во всей Индии, а по размерам своим и во всей Азии. Когда писцы направляли в Малакку какое-нибудь прошение или нотариусы составляли какую-нибудь бумагу, они кончали ее словами: «Сотворено в весьма знатном и верном городе Лиампо именем государя нашего короля». И раз уже это пришлось к слову, воспользуюсь случаем и расскажу, как и почему погиб этот столь цветущий город. А было дело так.
Жил тут один уважаемый и хорошей семьи человек по имени Лансароте Перейра, уроженец Понте-де-Лима. Как говорят, он ссудил на тысячу крузадо негодного товара каким-то не пользующимся большим доверием китайцам. Последние не вернули ему ни денег, ни его добра и бесследно исчезли. Лансароте Перейра, желая выместить эту утрату на тех, кто ни в чем перед ним не провинился, набрал десять или пятнадцать досужих бессовестных и еще более безмозглых португальцев и как-то ночью напал на расположенную в двух легуа от Лиампо деревню под названием Шипатон и ограбил в ней десять или двенадцать проживавших там крестьян, отобрал у них жен и детей и убил при этом тринадцать человек без малейшего для этого повода или основания. Набат, возвестивший об этом неслыханном преступлении округе, собрал на следующий же день всех ее жителей, которые отправились с жалобой к шумбину правосудия. Было произведено расследование всего происшествия и обо всем составлена грамота, которую китайцы называют «макашилау» — жалоба по гласу народа, на имя правительственного шаэна, вице-короля этой провинции, немедленно приказавшего айтау, или, по-нашему, адмиралу, командовавшему армадой в триста джонок и восемьдесят ванканов, на которых было шестьдесят тысяч человек, привести свой флот в готовность в семнадцатидневный срок. Армада эта однажды утром напала на злополучное поселение португальцев, и произошло побоище, изобразить которое во всех подробностях, признаюсь откровенно, у меня не хватает ни знаний, ни уменья, ни слов, — пусть всякий обладающий разумением представит его себе мысленно. Скажу только как очевидец, что менее чем за пять часов, что длилось это устрашающее возмездие десницы всевышнего и приводился в исполнение приговор его божественного правосудия, в городе не осталось камня на камне, ибо все было предано огню и сровнено с землей. Убито было двенадцать тысяч христиан, среди которых восемьсот португальцев, сожженных живьем на тридцати пяти кораблях и сорока двух джонках, а серебра, перца, сандала, гвоздики, мускатного ореха и цвета и других всевозможных товаров, как говорят, погибло на два с половиной миллиона крузадо с лишним. И всем этим бедам и ущербу виною была бессовестность и безмозглость одного скупца-португальца. Несчастие это повлекло за собой другое, не меньшее: в Китае доверие к нам настолько пошатнулось, что никто уже не хотел иметь с нами дела, говоря, что мы дьяволы в образе человеческом, порожденные гневом господним в наказание грешникам.
