Фернан Пинто - Странствия
Тогда несколько уважаемых людей, движимых святым рвением послужить делу господню, видя, что дело это с каждым днем принимает все менее благоприятный оборот и что комендант не хочет внять ни голосу разума, ни чьим-либо доводам, собрались однажды утром и отправились уговаривать неразумного не брать на себя ответственность за то, что может повредить делу божьему, ибо за это ему придется держать строгий ответ на том свете, а лучше прислушаться к единодушному мнению народа, ропщущего на то, что он лишает такого святого человека, как отец Франциск, возможности просветить язычников в вере Христовой, чем, по-видимому, господь хочет открыть дверь своему Евангелию и спасти ослепленные души. Как говорят, комендант на это ответил, что он слишком стар, чтобы выслушивать советы, а если святой отец хочет заняться спасением душ, то пусть отправляется в Бразилию или в Мономатапу, где, как и в Китае, есть язычники, ибо он поклялся, что, пока он остается комендантом, Диого Перейре не видеть Китая ни как купцу, ни как послу. И отвечать за это перед богом он готов когда угодно, так как единственная цель этого путешествия, затеваемого Диого Перейрой под флагом святого отца, вывезти из Китая сто тысяч крузадо, которые, по справедливости, скорее должны были бы достаться ему, коменданту, за заслуги его отца адмирала графа де Атайде, которому этот лакей дона Гонсало Коутиньи обязан тем, что тот его вывел в люди. А почему отец Франциск хочет поддержать Диого Перейру в этом нелепом предприятии, совершенно непонятно. Этим он дал понять, что разговор окончен.
Попытка уломать коменданта не была единственной. В одно прекрасное утро, узнав, как неразумно ответил комендант этим людям, к нему явились от имени короля инспектор финансов, начальник и чиновники таможни и заявили, что у них в таможне есть предписание, оставленное прежними губернаторами, согласно которому они приказывают ни под каким видом не препятствовать выходу из Малакки любого судна, если оно дает обязательство при возвращении заплатить налоги, а Диого Перейра написал им прошение, и оно сейчас при них, в котором обязуется выплатить королю на нужды крепости одних налогов со своего корабля тридцать тысяч крузадо, из коих он готов немедленно внести половину, а другую половину оставляет на хранение у доверенных лиц до своего возвращения. Поэтому они просят его милость не препятствовать этому путешествию, ибо беспричинное запрещение его, не имеющее под собой никаких законных оснований, вынудит их взыскать эту сумму с его милости. На это последовал ответ, что если, как они говорят, Диого Перейра обязался выплатить королю пошлины на тридцать тысяч крузадо, то он со своей стороны обязуется всыпать им всем за их требование тридцать тысяч палок. С этими словами взбешенный комендант схватил вешалку для платья к приступил бы к выполнению своего обязательства, если бы его посетители не поспешили удалиться. Таким вот образом двадцать шесть дней прошло в бесплодных попытках сломить упрямство коменданта. Разговаривая со святым отцом, он несколько раз проявлял неуместную грубость, не выказывая ни малейшего почтения ни к сану его, ни к добродетели. Все оскорбления и грязную брань святой отец выносил с великим смирением, лишь порой разражаясь слезами и время от времени обращая глаза к небу и восклицая: «Благословен будь Иисус Христос!» — с такой силой, словно слова эти вырывались из самых глубин его души.
Тогда в Малакке открыто говорили, что, если святой отец хочет принять мученический венец во славу божью (ибо такое намерение ему тогда приписывали), никуда ехать ему не нужно, он уже и тут мученик. В самом деле, когда я сравниваю, как отнесся в Японии к Франциску Ксаверию язычник король Бунго, узнавший от людей, что этот человек изъясняет законы господни (чего я уже раньше касался), с тем, чему мне пришлось быть свидетелем в Малакке, я не могу прийти в себя от изумления и думаю, что любой христианин, видевший и то и другое, испытал бы то же.
И все же святой отец отправился в Китай, и на том же судне, на котором хотел, однако все было совсем не так, как если бы он поехал туда с Диого Перейрой, но тот был вынужден остаться в Малакке. Судно было зафрахтовано комендантом и его приспешниками, капитаном на нем отправился ставленник коменданта, а святой отец, совершенно лишенный средств и не имея при себе ничего, кроме своей рясы, был предоставлен милости младшего боцмана. Но так как он всегда хотел, отправившись к язычникам, претерпеть мученичество за истину, которую он им проповедует, святой отец не выказал никаких сомнений или возражений, предоставив все естественному течению событий.
Когда судно уже было готово к отплытию, младший боцман в два часа ночи послал своего племянника в церковь Богоматери на Холме, где пребывал тогда святой отец, с предложением его преподобию немедленно сесть в присланную за ним маншуа, так как корабль сейчас будет сниматься с якоря. Получив это извещение, отец немедленно собрался в путь. С ним шел племянник младшего боцмана, ведший его за руку, и двое преданных ему людей, которые проводили его до стоянки судна у крепости. Один из этих двух людей, викарный священник Жоан Соарес, переселившийся впоследствии в португальский город Ковильяно, видя, что он отправляется в путь весьма грустный и удрученный, прощаясь с ним, сказал:
— Надо было бы вам, ваше преподобие, раз вы отправляетесь в столь дальний путь, поговорить с доном Алваро, хотя бы для того, чтобы заткнуть рты его прихлебателям, которые уверяют, с его слов, будто ваше преподобие никак не может простить ему пережитые неприятности.
На что Франциск Ксаверий, как бы стоя уже одной ногой в маншуа, ответил:
— О, если бы угодно было богу, отец мой, сделать меня таким, чтобы я воспринял, как должно, обиды эти за честь, оказанную мне господом! Но вызвало их всего лишь несовершенство мое. А что до того, чтобы поговорить с доном Алваро, как вы советуете мне, то уже поздно, и больше мы с ним в этой жизни никогда не встретимся. Но свидеться нам все же придется в долине Иосафатовой, в день Страшного суда, когда Иисус Христос, сын божий и господь наш, придет судить живых и мертвых, и предстанем пред судом всевышнего и он и я, и будет с него спрошен отчет, почему он препятствовал проповеди среди неверных Христа, сына божьего, распятого на кресте ради нас, грешных. Помяните мое слово, скоро он постигнет тяжесть совершенного им греха, кару за который он понесет и в чести своей, и в имуществе, и в жизни. А что до души его, сжалься над ней, Иисусе Христе, господи и боже наш!
Тут, обратившись лицом к главному входу в церковь, он опустился на колени, и, сложив руки, как бы молясь за дона Алваро, он произнес, заливаясь таким потоком слез, что едва мог выговорить свою молитву:
— О Иисусе Христе, любовь души моей, во имя мук вашей святейшей смерти и страстей, умоляю вас, боже мой, вспомните о драгоценных своих ранах, что вы являете предвечному отцу, испрашивая за них наше спасение, явите дону Алваро свое милосердие и направьте его на верную стезю, да обретет он прощение грехов своих.
Склонившись лицом к земле, святой отец простоял так некоторое время, не говоря ни слова. Потом он поднялся и, сняв с себя сапоги, постучал ими о камень, словно отрясая прах от ног своих. Когда он садился на маншуа и прощался с провожавшими его, он так плакал, что отец викарный Жоан Соарес тоже прослезился и сказал:
— Не потому ли ваше преподобие покидает нас в такой печали, что не рассчитывает больше вернуться, или есть на то другая причина? Уповаю на господа бога нашего, что он позволит вам вновь побывать здесь и отдохнуть от трудов своих.
На что святой отец ответил:
— Какова будет его святая воля.
Тут шлюпка отвалила от берега, а на другое утро снялся и корабль и через двадцать три дня после ухода из Малакки стал на якорь в порту Саншан на острове, расположенном в двадцати шести легуа от Кантона, где в это время португальцы занимались торговлей. После того как судно простояло там некоторое время, а купцы, занимаясь торговлей, выяснили, что вокруг тихо и мирно, отец Франциск пожелал выполнить то, ради чего он сюда приехал, и если не полностью, так хотя бы частично. Поэтому он начал вести переговоры с одним почтенным китайским купцом по имени Шепошека, прося отвезти его в город, когда тот туда поедет. Многие португальцы не советовали Франциску Ксавсрию ехать одному и притом не имея ничего, что могло бы придать вес его словам, но святой отец настаивал на своем, и после долгих обсуждений договорились с купцом на следующих условиях: святой отец должен заплатить двести таэлей, что составляет триста наших крузадо, за доставку водным путем в город и ехать с завязанными глазами, дабы, если его задержат как иностранца, что рано или поздно должно произойти, и станут спрашивать под пыткой, кто его привез, он не мог ни назвать, ни узнать купца, ибо, если это станет известно, последнему отрубят голову.
